Эписодий Третий

Но я Гемона вижу; в гнезде он твоем
Стал единственным ныне… Как тускл его взор!
Знать, о доле невесты проведал жених;
Знать, не сладко с надеждой прощаться!

Узнаем вскоре сами без пророков.
Мой сын, ужель ты гневен на отца,
Про приговор решительный невесте
Узнав? Иль, что бы я ни делал, прочен
Сыновнего почтения завет?

Отец, я твой; ты путь мне указуешь
Решеньем благостным, и путь тот – мой.
Не так мне дорог брак мой, чтоб заветам
Твоим благим его я предпочел.

Ты прав, мой милый. Пред отцовской волей
Все остальное отступать должно.
Затем и молим мы богов о детях,
Чтоб супостатов наших отражали
И другу честь умели воздавать.
А кто и в сыне не нашел опоры —
Что скажем мы о нем? Не ясно ль всем,
Что для себя он лишь кручину создал
И смех злорадный для врагов своих?
Нет, нет, дитя! Не допусти, чтоб нега
Твой ясный разум обуяла; женской
Не покоряйся прелести, мой сын!
Кто с лиходейкой делит ложе – верь мне,
Морозом веет от таких объятий!
Нет горше язвы, чем негодный друг.
Отринь и ты ее, презренья полный:
Она нам – враг. Пускай во тьме подземной
Себе другого ищет жениха!
Я уличил ее уликой явной
В том, что она, одна из сонма граждан,
Ослушалась приказа моего;
Лжецом не стану я пред сонмом граждан:
Пойми меня, мой долг – ее казнить.
И пусть взывает к родственному Зевсу:
Когда в родстве я зародиться дам
Крамоле тайной – вне родства бесспорно
Еще пышнее расцветет она.
Нет. Кто в кругу домашних безупречен,
Тот и гражданский долг исполнит свято;
Напротив, кто в безумном самомненье
Законы попирает, кто властям
Свою навязывает волю – мною
Такой гордец отвержен навсегда.
Кого народ начальником поставил,
Того и волю исполняй – и в малом,
И в справедливом деле, и в ином.
Кто так настроен, тот – уверен я —
Во власти так же тверд, как в подчиненье.
Он в буре брани на посту пребудет,
Соратник доблестный и справедливый.
А безначалье – худшее из зол.
Оно народы губит, им отрава
В глубь дома вносится, союзной рати
В позорном бегстве узы рвет оно.
Но где надежно воинство – его там
Ряды блюдет готовность послушанья.
Храни же свято стяг законной власти,
Не подчиняя женщине ума.
Уж если пасть нам суждено – от мужа
Падем, не в женской прелести сетях!

Нам мнится, если возраст нам не враг,
Твоими разум говорит устами.

Ах, разум, разум… Да, отец мой, высший
То дар богов для смертных, спору нет;
И что неправ ты – это доказать
Не в силах я – и не хочу быть в силах.
Но прав, быть может, также и другой?
Поверь, отец: что делает народ,
Что говорит и чем он недоволен,
Мне лучше видно. Страх простолюдину
Твой взор внушает, прерывает речи,
Что неугодны слуху твоему.
А я, в тени, и вижу все, и слышу.
Я слышу, да, как все ее жалеют,
Все говорят: «Ужель погибнет та,
Что гибели всех менее достойна? —
Ужель за подвиг столь прекрасный – кару
Столь жалостную понесет она? —
Ту, что, родного брата в луже крови
Найдя, непогребенным не снесла,
Не потерпела, чтоб от псов голодных
Он поруганье принял и от птиц —
Ее ль златым мы не почтим венком?»
Так глухо бродит темная молва.
Отец! Ведь мне всего добра на свете
Дороже благоденствие твое.
И быть не может иначе: ведь слава
Цветущего отца – величье сына,
Как и отцу отраден сына блеск.
Не будь же однодумен: не считай,
Что правда только в том, что ты сказал.
Кто лишь в себе высокий разум видит,
Иль чары слова, иль души величье —
Тот часто вдруг оказывался пуст.
Ты – человек, и как бы ни был мудр ты, —
Позора нет познать и уступить.
Когда поток весенних вод избыток
Стремит в долину – гибкие лишь лозы
Его выносят, а деревьев силу
Он, с корнем вырывая, истребляет.
Когда моряк натянет корабельный
Канат и не захочет отпустить —
Не миновать ладье перевернуться.
Нет, уступи, смири свой гордый дух!
Дозволь и мне, хоть я и молод, словом
Тебя правдивым вразумить, отец:
Всех совершенней я того считаю,
Кто сам в себе клад мудрости хранит.
Но он немногим достается; прочим —
И доброму совету внять хвала.
Корифей
Полезно обоюдное ученье,
Коль доля правды у обоих есть.

Седые старцы мы; не время нам
У молодого разуму учиться!

Одной лишь правде! Если ж молод я, —
Смотреть на дело должно, не на возраст.

А дело ли ослушника почтить?

Почтить дурных я не просил, отец.

Ну, а ее ты к ним не причисляешь?

Ни я, ни всенародный глас фивян.

Народ ли мне свою навяжет волю?

Ты ныне слово юное сказал.

Своей мне волей править, иль чужою?

Единый муж – не собственник народа,

Как? «Мой народ» – так говорят цари!

Попробуй самодержцем быть в пустыне!

Жене ты покорился, вижу я!

Коль ты – жена; я о тебе забочусь.

Ты, негодяй? И судишься с отцом?

Так должно; Правды ты завет нарушил.

Нарушил, если власть я чту свою?

Хорош почет, коль ты богов бесчестишь!

Презренный, женской прелести угодник!

Все ж не дурному делу я служу.

Ты в каждом слове лишь о ней радеешь!

Нет; и о нас с тобой, и о богах.

Живой ее ты не получишь в жены!

Она умрет… пусть так! Но не одна.

Еще угрозы? Вот венец дерзанью!

Угрозы? Нет; тщете ответ бессильный.

Тщеты питомец не учитель мне!

Ты говорить лишь хочешь, а не слушать?

Раб женщины, не раздражай меня!

Отец!.. другого б я назвал безумцем.

Что ж, называй! Но не на радость, верь мне,
К хуле и брань прибавил ты.

Эй вы!
Сюда преступницу ведите! Тотчас
На жениха глазах ее казню.

Нет, этого не будет! Глаз моих
Уж не увидят боле ни невеста
В мученьях казни горестной, ни ты:
Других ищи союзников безумью!

Его шаги торопит гнев, владыка —
Советник лютый в юных дней пылу.

Что ж, в добрый час! Пускай в своей гордыне
И дерзости себя хоть богом мнит:
Их он и этим не спасет от казни.

«Их», ты сказал? Ужель казнишь обеих?

Ты прав: лишь ту, что прикоснулась к трупу.

Какую ж ей ты приготовил казнь?

За городом, в пустыне нелюдимой,
Врыт в землю склеп; из камня свод его.
Туда живую заключу, немного
Ей пищи дав – так, как обряд велит,
Чтоб города не запятнать убийством,
Пусть там Аиду молится – его ведь
Она считает богом одного!
Быть может, он спасет ее от смерти.
А не спасет – на опыте узнает,
Что почитать подземных – праздный труд.

Отправить