После почти трех месяцев голодной жизни и поисков работы, во время которых у меня износились сапоги и на лице посидел не один фурункул, мне наконец повезло. Я нашел одного своего товарища, Сашу Крылова, с которым вместе работали мальчиками в «Европейской» гостинице и дружили. Теперь он был женат на бывшей горничной из той же гостиницы, вдове с двумя детьми, польке Марии Антоновне. Он жил теперь на Петроградской стороне, а работал бухгалтером в Высшей военно-физкультурной школе на Литейном проспекте в доме 62. Эти мои прежние сослуживцы приняли самое горячее участие в моем трудном положении. Саша обещал узнать у своего начальства насчет работы. Оказалось, школе был нужен помощник повара, он же кухонный рабочий, которого еще не успели взять. Я обрадовался этой работе. По затребованию школы как военной организации биржа труда дала мне направление на эту работу.

На другой день рано утром я был уже на кухне, большом холодном помещении с двумя вмазанными чугунными котлами, возле которых возился в засаленном ватнике и белом фартуке повар, парень моих лет, да расхаживали два дежуривших на кухне курсанта. Повар, которого звали Петр Львович, дал мне фартук, показал на кучку мерзлой картошки и велел ее чистить. Я с радостью принялся за дело.

Радостно было от мысли, что я наконец на работе, что сегодня, завтра и в последующее время буду нормально питаться и еще буду получать двадцать рублей жалованья в месяц. Повар Петр Львович получал двадцать один рубль. От радостного волнения и, должно быть, оттого, что от мерзлой картошки у меня сразу озябли руки, я вдруг почувствовал, как у меня в голове растекается что-то тяжелое и липкое, опускаясь на глаза и к затылку, тело ослабло, ноги подкосились, и я потерял сознание. Очнулся я, когда дежурные по кухне курсанты осторожно посадили меня на табуретку и я ткнулся головой на стол. Они подали мне воды, я стал пить и увидел перед собой удивленное лицо начальника продовольственного снабжения Алексея Алексеевича Тюнегова, принимавшего меня на работу. «Меня примут за припадочного и вернут обратно на биржу труда», — тревожно подумал я.

— Я не больной, я здоровый, это просто так… я долго был без работы, вот и… — заговорил я слабым голосом, стараясь придать ему твердость.

— Ничего, ничего, товарищ, я все понимаю, успокойтесь, отдохните и продолжайте работать, — участливо ответил Тюнегов и вышел.

Поспел обед. Я получил миску пшенного супа, кусок вареного кролика, порцию тушеной на постном масле сладковатой картошки и вволю хлеба. Какое блаженство быть сытым, хотя и такой скромной пищей! Кролики, из которых мы готовили почти каждый день, были не розовые тушки домашнего откорма животных, какие мы видим на рынке. Это были крепко замороженные в небольших деревянных ящиках синие тощие тушки диких австралийских кроликов, по-видимому, долго лежавших в холодильниках и привезенных к нам через океан. Но в то время на их вкус никто не сетовал, тем более что в некоторые дни выдавалась и говядина, треска или вобла, а вместо пшена горох, гречневая или перловая крупа. Хлеба курсанты получали вдоволь, и после обеда оставалось много кусков. Эти куски мы отдавали давним обитателям дома, пожилым мужу и жене Куликовым, а они кормили поросенка. За куски Евдокия Денисовна стирала нам белье.

Вскоре я узнал от Куликовых, что дом, занимаемый школой, прежде был резиденцией бывшего обер-прокурора Святейшего Синода К. А. Победоносцева, и Александр Акимович Куликов после солдатской службы служил у него курьером и жил с женой и дочерью в двух небольших комнатках с кухней в подвале. В описываемое время он был в доме как бы старшим дворником на небольшом жалованье от школы.

Повар Петр Львович Коленкевич был поляк, беженец во время Первой мировой войны из Сувалской губернии. По состоянию здоровья в армии не был. В Петербурге он женился на русской девушке из Шульской губернии. Его жена и двое детей там и жили у стариков-родителей Марьи Ивановны (в девушках Бушиной).

Петя Коленкевич был сыном крестьянина, работал в городе кондитером. Война выгнала его их родных мест, и он оказался в Петрограде. Жил он при школе в пристроечке возле кухни, на заднем дворе, во втором этаже в небольшой комнате с плитой и раковиной с краном, с двумя окошечками над помойкой. Комната была наполовину завалена старой ломаной мебелью с торчащими из нее клочьями волосяной набивки. По его приглашению я перебрался к нему в комнату. Устроили из мебельного волоса общую постель на одной кровати и стали укрываться одним Петиным одеялом. У меня своего не было.

Мы с Петей крепко подружились и чувствовали себя счастливыми людьми. Еще бы, мы живем в Петрограде, куда еще вернулись из деревень очень немногие его жители. А мы живем и имеем постоянную работу, хотя и без выходных, но мы этого как-то не замечали, так как между обедом и ужином у нас оказывалось два-три часа свободного времени, и мы любили в эти часы раз-другой в неделю ходить в библиотеку им. И. С. Тургенева слушать литературные диспуты. На одном или двух из них мы слушали выступления поэтов-имажинистов. Когда их стихи были резко раскритикованы, они обидчиво заявили, что их не понимают, но что Сережа Есенин с ними. Так я впервые в 1923 году услышал это имя. Мы оба любили читать и по вечерам много читали. Помню, увлекались В. Г. Короленко.

Весной Коленкевич сказал мне, что он выпишет из деревни жену с маленьким сыном и дочкой. Я просто спросил:

— А где мне жить, Петя?

Он так же просто ответил:

— А здесь, вместе с нами.

Мы соорудили мне отдельную постель. Ломаную мебель вместе с волосом сожгли под плитой.

И вот приехала миловидная черноглазая шатенка, говорунья с певучим голосом Мария Ивановна с четырехлетним Витей и двухлетней хворенькой Надей. Мы слились как бы в одну семью и не чувствовали между собой отчуждения. Жили хорошо и дружно. Сами завели по маленькому поросенку и стали кормить.

И вдруг осенью беда! Школу закрыли, а нам дали расчет. Опять без работы!

Я вспомнил о товарищах по плену А. В. Эйдуке и Н. А. Матавкине и поехал к ним в Москву, уступив поросенка Коленкевичу.

Эйдука в Москве я не застал, он уехал строить Турксиб. Матавкин учился в Лесном институте, жил в общежитии и ничем мне в поступлении на работу помочь не мог. Но он сказал, что его брат Василий Александрович живет в Петрограде, заведует домом отдыха где-то за Лугой и, возможно, возьмет меня к себе.

Побыв в Москве с неделю, я вернулся в Петроград, разыскал В. А. Матавкина, и он взял меня к себе помощником в дом отдыха в деревне Полицы близ станции Серебрянка за Лугой.

Зимой отдыхающих не было. Комнаты дома были заполнены ворохами различных яблок из помещичьего сада при усадьбе. Матавкин разрешил мне их есть сколько угодно, оставлял меня за себя, а сам уезжал в город. Я, конечно, добросовестно налег на яблоки. Но работы было мало, и я скучал.

Примерно через месяц я получил письмо от Коленкевича с извещением, что школа снова открывается и прежние служащие возвращаются на свои места. Я тоже решил вернуться. С В. А. Матавкиным расстались друзьями.

Мы снова одна семья с Коленкевичами. Мария Ивановна убеждает меня жениться.

— А где жить?

— Да вместе с нами и живите, — просто говорит она.