Глава двадцать седьмая
Ночь Валерий провел в бессоннице. Перед глазами одно за другим проплывали мрачные видения тюремной камеры, ее обитатели, бледное, постаревшее лицо матери. Она все хотела сказать ему самое значительное и необходимое, но что-то ее сдерживало, пугало. Это было видно по ее глазам. Потом вдруг отчетливо предстали перед глазами ломбардные квитанции. Но и они вдруг тут же были захлестнуты видением голой женщины, вышедшей из ванной. Явственно слышался ее голос, в котором звучали кокетливо-обольстительные нотки. И наконец, письмо отчима к своей матери в Одессу. Оно вспоминалось почти в дословной подробности. «…У моего шефа очаровательная дочка по имени Оксана. Ей двадцать два года. Божественно красива!.. Готова выйти за меня замуж… У Вероники тяжелейший инфаркт. Этот ее сынок-дебил с мускулами атланта когда-нибудь сведет ее в могилу…»
Зарываясь головой в пуховую подушку, Валерий беззвучно шептал: «За что?.. За что он меня так?.. Что я ему плохого сделал?»
Заснул Валерий уже под утро. А когда проснулся, то в первую минуту никак не мог понять, где он находится. Озираясь, он наткнулся взглядом на дядю Сеню, беззвучно вошедшего (чтобы не разбудить) в комнату.
— Поспи, поспи еще, если охота. Слышал я, как ты ночью метался. Только скажу тебе— зря ты так все близко к сердцу принимаешь. То, что он сукин сын и мошенник, — я это понял с первого взгляда, когда матушка твоя привезла его с Черного моря. Хотел остепенить ее, уберечь от поспешности, но она и слушать не захотела, даже вроде бы обиделась. Да еще прописала. А вот теперь все и всплывает. Дерьмо, оно завсегда всплывает.
Валерий встал и молча принялся убирать за собой постель.
— Оставь это, Никодимовна уберет, — остановил Валерия дядя Сеня.
— Нет, дядя Сеня, я это делаю сам. С детства приучен убирать за собой постель.
— Ну, это тоже хорошо, что приучен, — согласился дядя Сеня. — Уж кого-кого, а тебя-то я знаю, на моих глазах вырос. Поди, ни разу в жизни ни с кем так и не подрался? Тихим рос.
— Вот это-то и плохо, дядя Сеня, что ни с кем не подрался. А нужно было драться.
— Это для чего же? — хмыкнул дворник.
— Если бы дрался, то, наверное, не попал бы на Матросскую тишину.
— И это верно, — согласился дядя Сеня. — Я вот рос озорным. Коноводил среди своих ровесников, но чтобы тронуть чужое — боже упаси. Папанька был лют!.. Ох, как лют!.. Одним взглядом прожигал насквозь.
Валерий умылся, поблагодарил дядю Сеню и Никодимовну за приют и уже собрался уходить, но его остановил дворник:
— Нет, так нельзя! Без завтрака, парень, не уйдешь. У нас так не бывает. Дома-то тебе никто не наварил жирных щей. Так что давай садись вместе с нами. Картошка рязанская, рассыпчатая, а помидоры, дай им бог здоровья, болгары вот уже третий десяток лет присылают. Умеют дружить с землей и солнцем.
Завтракали молча. Тугоухая Никодимовна знала, что Валерий только что вышел из тюрьмы, и по словам мужа была осведомлена, что забирали его зазря, а поэтому жалела парня: скорбно вздыхала, подкладывала в его тарелку дымящуюся горячим паром картошку, поближе пододвигала резанные пополам помидоры, обсыпанные мелким укропом, обливала картофелины подсолнечным маслом и все приговаривала:
— Ешь, ешь, дитятко. Без матери-то, знамо дело, дом сирота. Но ничего, поправится, и все опять наладится. Только ты уж теперь с этой братвой не водись, до хорошего они не доведут. А особенно этот, рыжий… Да его за версту видно, что это за птица. У него под глазами все горит светлым огнем. Давай ешь, да позубастей. А чего сметанку-то не берешь, свежая…
— Спасибо, Прасковья Никодимовна, я уже наелся. Пойду домой. — Валерий встал из-за стола, встал и дядя Сеня.
— Ну, вот что, есть у меня к тебе душевный разговор. Пойдем покумекаем, как дальше тебе жить-поживать.
Дворник кивнул на дверь комнаты, где стояли телевизор, сервант, круглый обеденный стол и два платяных шкафа. По стенам комнаты стояли мягкие стулья. Присели. Валерий словно чувствовал, что просто так, без напутствия, дядя Сеня его не отпустит, а поэтому приготовился терпеливо выслушать.
— Ты вот что, парень, не вздумай бунт устроить. Эта хитрая устрица из Одессы тебя может под монастырь подвести. Я давно понял, что человек он ненадежный, но молчал, не хотел мать расстраивать. А вот теперь все боком вышло. — Дворник долго разминал папиросу, а сам пристально смотрел на Валерия, сидевшего с низко опущенной головой. — Деньги-то дома есть?
— Нет, — ответил Валерий, не поднимая головы.
— Как же нет?.. Так уж ни рубля нет?
— Обшарил везде, где у мамы лежали деньги, — нигде ни копейки.
— Когда же ты это успел-то?
— Когда я пришел, он крепко спал в спальне, а она мылась в ванной. Ну я и… везде посмотрел.
— А в карманы к нему не заглядывал? — Дядя Сеня сверлил глазами Валерия.
— Нет, — замотал головой Валерий. — Это у нас не принято.
— А зря. Прощупать бы его надо было хорошенько — да ополовинить. Поди, на материны денежки гужует да коньяки жрет.
Про ломбардные квитанции на драгоценности матери Валерий говорить не стал: знал, что это приведет старика в бешенство, да и мать будет выглядеть обворованной; чего доброго, до соседей дойдет дурная весть.
— Д-да-а… — протянул дядя Сеня. — Коне-е-ечно, чтобы такую кралю обхаживать да по ресторанам с ней шаландать — нужны деньги! А он что, на стипендии?
Валерий мотнул головой.
— Сколько получает?
— Сто рублей.
— Гроши. Не разгуляешься. — С этими словами дядя Сеня полез в сервант, достал из выдвижного ящичка большой, потертый на сгибах кошелек из темно-коричневой кожи, вытащил из него два червонца.
— На вот, возьми, да чтобы хватило на неделю… Мать придет из больницы— рассчитаемся. Без денег жить нельзя. — Дворник положил на стол перед Валерием деньги, но тот даже не шелохнулся. — Ты чего?.. Ай оглох?.. — Дядя Сеня стеганул Валерия недовольным взглядом.
— Да как-то неудобно… — засмущался Валерий, все еще не смея протянуть руки к чужим деньгам.
— Не милостыню даю, не за христа ради, а взаймы. А это совсем другое дело. — Откинув наотмашь левую руку, посмотрел на часы. — Мне пора. Сейчас придет уборочная машина.
Уже во дворе, перед аркой, в которую должен свернуть Валерий, дворник тронул его за локоть:
— Да, чуть не забыл, якорь тебя расшиби. Ведь к матери-то ходить будешь не с пустыми руками. Возьми-ка еще десяточку. Да смотри не вздумай мать расстраивать. Об этой шлюхе — ни слова, а то в гроб ее вгонишь. Понял?
— Понял, — понуро ответил Валерий.
Дядя Сеня достал из кармана гимнастерки две засаленные пятерки и протянул их Валерию.
— Ну, ступай. Да заходи, не стесняйся. Всегда найдется тарелка щей. Матери от меня привет. Пусть скорее поправляется.
Расстались без пожатия рук. На озабоченных и хмурых лицах обоих лежала одна печать — забота.
Валерий боялся застать отчима дома. При мысли о том, что у них в квартире находится его любовница, его прошибал нервный озноб. Тут же подумал: «Нет, после всего, что было вчера, теперь она вряд ли перешагнет порог. Охота ей летать вниз головой с восьмого этажа. Ведь пообещал ей, когда ока заперлась в ванной».
Как назло, Яновский был дома. Валерий не стал звонить, дверь открыл своим ключом. И только перешагнул порог, как в коридоре выросла фигура отчима. На нем был модный светло-серый костюм, которого раньше Валерий у него не видел. Обожгла обидная мысль: «Вот они, мамины ломбардные денежки…» Но не стал распалять себя и не поздоровавшись прошел в свою комнату. Валерий знал, что разговор между ним и отчимом должен состояться и разговор этот будет нелегким. Но кто его начнет первым? Валерий выжидал. Чтобы убить время и чем-то заняться, он принялся стирать с мебели пыль. Потом сходил на кухню и, набрав в кофейник воды из-под крана, стал поливать увядшие цветы. Никогда в жизни он не поливал цветы так усердно и так старательно, как сейчас, когда чувствовал, как за спиной его по комнате молча вышагивал Яновский, скрестив на груди руки.
В этом молчаливом поединке напряженного нервного ожидания первым сдался отчим.
— Ты даже не здороваешься, — глухо проговорил Яновский, вызывая Валерия на разговор.
Валерий молчал, продолжая поливать цветы.
— Хотя бы по долгу младшего перед старшим.
И снова Валерий не открыл даже рта. Молчание его начало бесить Яновского. Он решил изменить тактику — перейти в наступление, коль не получается спокойного диалога.
— Ты вел себя вчера как хулиган! — сквозь зубы процедил Яновский. — Что, нахлебался воздуха вонючей тюремной камеры? Тесно душе стало?!
Валерий по-прежнему молчал, будто он был один в комнате. Единственное, о чем он умолял сам себя в эту минуту, — не сорваться, держать себя в руках, на любую мерзость и подлость отчима реагировать спокойно: взятие его на поруки обязывало его не только придерживаться территориальных границ проживания, но и крайне ограничивало вольность поведения. Обо всем этом говорил следователь Ладейников после их последней беседы в следственной комнате, когда они шли по тюремному двору.
И все-таки отвечать что-то было нужно. Просто расстаться, не проронив ни слова, — это тоже было или трусостью, или уходом от поединка. А этот поединок должен быть, момент его приближения подогревал Яновский своими последними оскорбительными словами: «…Нахлебался воздуха вонючей тюремной камеры…» И ведь надо же так больно хлестнуть по открытой еще душевной раке. Слова ответа нашлись сами по себе, их подсказало бунтующее сердце.
— В вонючей тюремной камере, где я провел четырнадцать дней, таких подлых и грязных людей, как вы, не было.
— Ого-о-о!.. Вот ты куда шагнул!.. Таким ты раньше никогда не был. Тысячу раз был прав великий Горький, когда сказал, что русская тюрьма всегда была, есть и будет университетом преступности.
Валерий поставил кофейник на подоконник и, повернув голову в сторону Яновского, посмотрел на него с горькой усмешкой. Тот никак не ожидал этого переполненного злостью и гневом взгляда, в котором было выражено столько презрения, что он даже отступил на шаг.
— Ну что?.. Что ты уставился?! Не видел? — только и смог сказать растерявшийся Яновский.
— Была у нас в камере одна такая же, как вы, личность, но мы вовремя ее убрали. Убрали совместными усилиями. — Сказав это, Валерий принялся поливать кактусы-детеныши в крохотных горшочках.
— Давай договоримся: оскорбить друг друга мы еще успеем. Прежде всего нам нужно условиться о деле. — По тону чувствовалось, что Яновский первым принял позицию защиты.
— Какие у нас с вами могут быть еще дела? — продолжая поливать цветы, сказал Валерий. — Все свои дела вы уже завершили. Хуже того, что вы сделали, уже нельзя сделать.
— Что ты имеешь в виду? — навязывался на мирный разговор Яновский.
Вода в кофейнике кончилась, и Валерий сходил в кухню, наполнил его почти до краев. И снова тот же, пропитанный гневом и презрением взгляд остановился на Яновском. Тот даже поежился.
— Зачем вы привели в наш чистый дом грязную любовницу?
— Какую любовницу?.. — Глаза Яновского гневно сузились. — Ты думаешь, что говоришь?! — Яновский притворно хихикнул. — Нашел любовницу!..
— А кто же?
— Это моя сестра. Позавчера приехала из Одессы. Не отсылать же ее в какую-нибудь занюханную окраинную гостиницу, когда у нас прекрасная квартира в центре.
На Валерия накатилась волна неудержимого нервного смеха. И чем больше он смеялся, тем глупее и растеряннее становилось лицо Яновского, который что-то пытался говорить, ко слова его тонули в захлебах смеха Валерия. Наконец он все-таки уловил момент, когда Валерий вытирал с глаз выступившие от натуги слезы.
— Ты это решил лишь потому, что увидел, что она спала на кровати матери? Так я тебя понимаю?
Новый взрыв нервного смеха Валерия обдал Яновского, который стоял посреди комнаты с судорожно сжатыми кулаками.
— Что ты ржешь, как параноик?! Остановись же!.. Нам нужно поговорить как мужчина с мужчиной! Тебе уже пошел семнадцатый год! В эти годы Аркадий Гайдар командовал полком!
Валерий резко оборвал смех и, прижав к груди ладонь, поморщился, словно от боли.
— Да, вы правы, Альберт Валентинович. Нам нужно поговорить о деле. Прежде всего я хочу вас спросить, были ли у мамы в ее шкатулке деньги в тот день, когда ее увезла «скорая»?
— По вопросу о деньгах я не обязан держать ответ перед тобой. Ты еще школьник и иждивенец, чтобы совать нос в денежные дела! Музыку заказывает тот, кто платит. Слышал такую пословицу?
— С этой пословицей вы познакомьте свою одесскую сестренку, которая осквернила постель моей матери!
Вспомнив слова дворника о том, что эта «одесская сестренка» «днюет и ночует» в их квартире с момента его ареста и с того дня, когда мать увезли в больницу, он хотел было уличить отчима во лжи, но удержался: пока еще рано вводить слова старика в их назревающий острый конфликт. Где-то чутье ему подсказывало, что не сразу все козыри ему следует открывать в поединке с хитрым и коварным отчимом. Вспомнил Валерий и о письме Яновского, написанном им своей матери в Одессу, и тоже решил этот удар держать про запас. К тому же знал, что, строя из себя благородного рыцаря, отчим тут же, узнав, что Валерий прочитал чужое письмо, начнет унижать его и обвинять в непорядочности. Но о ломбардных квитанциях все-таки решил спросить: они лежали на видном месте в комнате Валерия, и он не мог не видеть их.
— А вы согласовали с мамой сдачу в ломбард ее драгоценностей?
— Ах, ты и туда сунул свой нос?
— Я никуда носа не совал! Квитанции лежали на полке секретера. Их только слепой мог не заметить!
Вопрос для Яновского был неожиданным. И не из легких. Он даже вспотел и, вытирая платком лоб, сел на краешек тахты.
— Относительно ломбарда у меня к тебе просьба: матери об этом не говори. Я это сделал без ее ведома, потому что мне до зарезу срочно нужна была крупная сумма денег. Драгоценности я выкуплю в конце недели, как только получу перевод из Одессы. — Помолчав и сделав вид, что его очень волнует здоровье жены, уже переходя на миролюбивый тон, продолжал: — Запомни одно: все, о чем мы только что говорили, — мать не должна знать! Ты знаешь, с каким диагнозом она лежит? Малейшее волнение для нее может быть крайне опасным.
Валерий горько усмехнулся и покачал головой.
— Какой же вы жалостливый, Альберт Валентинович! И за кого вы меня принимаете? Ведь в мои годы Аркадий Гайдар командовал полком, а я, по-вашему, не дорос до того, чтобы умолчать о том, как вы подло, по-предательски отнеслись к своей жене и моей матери в те дни, когда ей так нужна была ваша преданность и ваша чистота. Ведь она на вас молится, она вас любит!.. Так что будьте спокойны, я ничего плохого о вас не скажу. — Валерий молча смотрел в глаза отчима, пока тот не опустил их. — А теперь у меня к вам дело.
— Я слушаю тебя.
— Мне нужны деньги. У меня нет ни копейки. А мне нужно жить и навещать мать. Носить ей передачи.
При упоминании о деньгах Яновский болезненно поморщился. Не ждал он этого вопроса.
— Сколько тебе нужно денег?
— На первый случай сто рублей. Там, в шкатулке, лежали мои сто рублей. Их нет. Я копил на джинсы. Я почти весь июль работал грузчиком на овощной базе. Деньги мной заработаны честно. Где они?
— Ты их получишь! — Яновский вышел из комнаты. Он вернулся быстро. По шагам на рассохшемся скрипучем паркете коридора Валерий понял, что он ходил в спальню. Пачку денег на стол Яновский не положил, а небрежно бросил.
— Сколько здесь? — спросил Валерий.
— Ровно сто рублей.
Валерий взял со стола деньги и, не сосчитав их, сунул в карман брюк.
— У меня к вам просьба, хмуро бросил Валерий.
— Говори.
— Маме о нашем разговоре — ни слова. О том, какой плохой я стал после тюрьмы, — тоже ни слова! И еще прошу: свою «одесскую сестренку» сюда больше не приводите. Я за себя не ручаюсь. — Ноздри Валерия нервно вздрагивали, щеки затопила серая волна бледности.
— Какой же ты нервный стал после тюрьмы! — язвительно сказал Яновский, произнеся слово «тюрьма» с каким-то особым смаком, с оттяжкой.
— Нервы у меня в порядке. Просто был случай, когда при стычке с одним подлецом я сорвался. Поэтому и сейчас не ручаюсь, как буду вести себя, если увижу в нашей квартире, да еще на постели матери, вашу шлюху.
Яновский вздыбился, рванулся к Валерию. Ноздри его побелели. Весь он был сплетением злобы и ненависти.
— Как ты смеешь, мерзость эдакая?!
— Смею! — тихо, нараспев произнес Валерий, но в этом видимом его спокойствии Яновский почувствовал такую спрессованную силу, которая тут же осадила его. — Если вы будете навещать маму, то постарайтесь это делать в то время, когда меня не будет рядом с ней в ее палате. Я пошел. И помните обо всем, о чем я вас просил, Валерий прошел в свою комнату, взял ключи от квартиры и, уходя, осторожно закрыл за собой дверь.
