Послания Игнатия Антиохийского (около 110 года)

Послания Игнатия Антиохийского – настоящая золотая жила для исследователя раннехристианской мысли. Согласно Оригену, он был непосредственным преемником Петра в роли епископа Антиохии ( Гомилия 6 на Лк ), а согласно Евсевию – третьим руководителем сирийской церкви после Петра и некоего Эводия ( Церковная история , 3.22.36). За отказ поклониться римским богам и императору власти Сирии осудили его на смерть. В правление Траяна (98–117 годы), скорее всего, около 110 года, он был послан в Рим на съедение диким зверям на арене, на потеху публике. Игнатий радостно ожидал своей участи, почти жаждая умереть мученической смертью. Он молился, чтобы звери, избранные орудия Божьи, стали его палачами и гробницей ( Рим 4:2; 5:2). Своих римских единоверцев он просил не вмешиваться и не пытаться его спасти: тем самым они отложили бы его долгожданную встречу с Богом.

Охрана из десяти солдат («десяти леопардов») везла Игнатия из Антиохии через Малую Азию. Надзор не был слишком суровым: В Смирне Игнатию удалось встретиться с местным епископом Поликарпом и делегациями из соседних церквей Эфеса, Магнезии и Тралл. Из Смирны он написал четыре послания: Эфесянам, Магнезийцам, Траллийцам и Римлянам. Следующим важным пунктом маршрута была Троада на побережье Эгейского моря. Оттуда пленник отправил еще три послания: Филадельфийцам, Смирнянам и епископу Поликарпу Смирнскому. Закончилась жизнь Игнатия – без сомнения, как он и надеялся – в римском амфитеатре. В своем Послании к Филиппийцам Поликарп (9:1) лишь упоминает факт мученичества Игнатия, но не дает подробностей.

Семь посланий Игнатия, которые мы упомянули выше, перечисляет уже Евсевий. Только их и считают подлинными современные исследователи. Первоначально эти тексты были написаны по-гречески, но благодаря влиянию и популярности Игнатия, впоследствии появились латинский, сирийский, коптский и армянский переводы. Остальные шесть посланий (пять из которых приписываются Игнатию, и одно обращено к нему), по мнению ученых, являются подделкой IV века.

За вычетом общих призывов к благочестию, основная тема посланий связана с церковной дисциплиной. Игнатий считал, что христиане обязаны подчиняться своему епископу и его коллегам – пресвитерам и дьяконам. В его экклезиологии иерархия играла огромную роль. Скажем, епископ символизировал Господа и находился в мысли Иисуса ( Еф 3:2; 6:1), пресвитеры напоминали совет Божий ( Траллийцам , 3:1). Роль клира, особенно монархического епископа, мыслилась как распространяющаяся на всю жизнь общины. Например, в отличие от Дидахе и даже от Климента, Игнатий ставил евхаристическую трапезу под контроль епископа или уполномоченного епископом лица ( Смирнянам , 8:2). Даже матримониальные узы требовали епископского одобрения, «чтобы брак был о Господе, а не по похоти» ( Поликарпу , 5:2). [24] Идея Церкви, отсутствующая в учении Иисуса, стала одним из доминирующих принципов спустя восемьдесят лет после креста.

Для Игнатия христианские учения и обычаи были не теорией, а осязаемой реальностью, верующие же – подлинной общиной, члены которой впервые стали называться «христианами» в его Антиохии (см. Деяния апостолов). Они были посвященными в новое сообщество, как и «Павел освященный» ( Еф 12:2). К Церкви принадлежали не только номинально, но и в истине. Верующие должны были воплощать христианство и жить в соответствии с его установлениями ( Магнезийцам , 4; 10:1; Рим 3:1).

Поскольку ни греко-римское язычество, ни восточные мистерии вроде митраизма не появлялись на горизонте христианских апологетов до последующих десятилетий II века – во Втором послании Климента, Послании к Диогнету, «Мученичестве Поликарпа», «Первой Апологии» и «Диалоге с Трифоном иудеем» Юстина – Игнатий противопоставлял христианство двум другим системам ложного учения и ереси. Он защищал свою религию против «иудаизма», понимаемого в особом смысле, и против докетизма. (И то, и другое уже встречалось в Деяниях апостолов, посланиях Павла и Иоанновом корпусе.)

Под иудаизмом Игнатий подразумевал не религию иудеев своего времени, а христианскую ересь иудействующих, которые настаивали на необходимости полного соблюдения Закона Моисеева и иудейских обычаев всеми членами Церкви. По мнению Игнатия, невозможно одновременно придерживаться иудаизма и исповедовать веру в Иисуса Христа ( Магнезийцам , 10:3). Христианин не должен слушать людей, которые учат подобному. Лучше слушать от обрезанного (иудеохристианина) христианскую проповедь, чем иудейскую – от христианина, хотя бы он был и необрезанным ( Филадельфийцам , 6:1). Судя по всему, учение эмиссаров Иакова, брата Иисуса, доставившее массу хлопот Павлу шестьюдесятью-семьюдесятью годами ранее, еще процветало во времена Игнатия.

Много споров между иудействующими и языкохристианами шло вокруг ветхозаветных текстов-доказательств. Игнатий часто ссылался на Библию (больше на Евангелие, чем на Ветхий Завет), но в целом она играла для него меньшую роль, чем для Варнавы или автора Первого послания Климента. Неудивительно, что его метод аргументации – без опоры на Ветхий Завет – не впечатлял иудействующих оппонентов. Для них было важно обосновать благовестие «древними писаниями» иудеев. Игнатий же отделывался общими фразами («так написано») и не приводил точных ссылок. Оппонентов это не удовлетворяло. Они хотели, чтобы он высказывался точнее. Недовольный Игнатий, которому, возможно, еще и не хватало фактуры, нашел общий ответ: в свете креста, смерти и воскресения Иисуса «древние писания» уже не имеют былого значения ( Филадельфийцам , 8:2).

Если угроза иудаизации была естественной и ожидаемой в церквах Сирии и Малой Азии (с их иудейским фоном), другая ересь, «докетизм», уходила корнями в язычество и эллинизм. Докетизм, полемика с которым шла уже в посланиях Иоанна (см. выше главу 5), возражал – удивительно для современного восприятия! – не против божественности Христа, а против осязаемой плотской реальности «Воплощения»: Иисус мог быть Сыном Божьим, но не Сыном Человеческим. Со своей греческой философской логикой эти первохристианские авторы полагали, что духовный Бог не может открыть себя в материальном теле. Особенно враждебно они относились к идее страдания и смерти Сына Божьего, фундаментальной для Павлова и Иоаннова богословия. Игнатий считает их «безбожниками», «неверующими» ( Траллийцам , 10:1), делая решительный упор на историчности и реальности рассказа об Иисусе: Христос воистину был Сыном Человеческим. «Хочу предостеречь… чтобы вы… вполне были уверены о рождении и страдании, и воскресении, бывшем во времена игемонства Понтия Пилата, что они истинно и несомненно совершены Иисусом Христом» ( Магнезийцам , 11; ср. Смирнянам , 1:1–2).

Подробнее всего о жизни Сына Божьего говорится в Послании к Смирнянам, где очень четко подчеркивается реальность Иисусова страдания: «Пострадал истинно… а не так, как говорят некоторые неверующие, будто он пострадал призрачно» ( Смирнянам , 2:1). Он не был «духом бестелесным», но ел и пил; до него можно было дотронуться даже после воскресения ( Смирнянам , 3:1–3). Игнатий иронизировал: если Иисус совершил все лишь призрачно, то и его кандалы должны быть призрачными ( Смирнянам , 4:2). Докетизм есть чистой воды кощунство ( Смирнянам , 5:2), а докеты отлучают себя от христианской общины, отказываясь признавать, что Евхаристия есть плоть Иисуса Христа, пострадавшая за человеческие грехи ( Смирнянам , 7:1). Как видим, здесь уже начинаются проблемы с гностицизмом. В II–III веках они создадут большой кризис в церкви.

Из всех письменных памятников послеапостольского христианства послания Игнатия особенно богаты христологической рефлексией. Параллельно Иоаннову Прологу [«…и слово (Логос) было Бог» Ин 1:1] и еще до одиночного примера во Втором послании Климента они возвестили о божественности Иисуса, причем неоднократно и ясно как прямым текстом, так и образно. Игнатий называет Иисуса «Богом», «нашим Богом Иисусом Христом», «Богом, который есть Иисус Христос», «единственным Сыном», который есть «наш Бог». Во фразе «страдания Бога моего» могут подразумеваться только страдания Иисуса ( Рим 6:3). Божественность Иисуса видна из его существования от вечности: он был «прежде век у Отца» ( Магнезийцам , 6:1). С Иоанновой образностью перекликается представление Игнатия о том, что Иисус был проявлением Бога, «Словом, происшедшим из молчания» ( Магнезийцам , 8:2).

Игнатий делал упор одновременно и на божественности, и на земной реальности Иисуса. В Иисусе «Бог явился по-человечески ( anthrôpinôs )» ( Еф 19:3). В противовес докетизму Игнатий вписывал Иисуса в исторические обстоятельства иудейского и греко-римского мира. В начале II века он создал некую минимальную формулу христианского вероисповедания, сродни Староримскому символу веры (середина II века). В ней подчеркивается подлинное человечество Иисуса. Самая разработанная версия содержится в Послании к Смирнянам:

А вот два более кратких наброска:

Отметим исторические привязки к политической истории: Понтий Пилат, римский префект Иудеи, и Ирод Антипа, тетрарх Галилеи. При этом Игнатий нигде не связывает Иисуса с иудейским народом как таковым. Он молчит о первосвященниках Анне и Каиафе, которые выдали Иисуса римлянам, и видит основного предка Иисуса не в Аврааме (как обстоит дело в евангельских генеалогиях), а в Давиде (ср. Рим 1:3: «…родился от семени Давидова по плоти»). Зато он напрямую говорит о рождении от девы. Впрочем, формулировка («зачат был Марией из семени Давидова, но от Духа Святого») оставляет лазейку для активной роли Иосифа, как и синайская сирийская рукопись с Мф 1:16 («Иосиф родил Иисуса»).3 Однако вопросы, касающиеся Марии как Богородицы, оживленно дискутировались лишь в Церкви IV–V веков, и не входят в нашу нынешнюю тему.

В плане христологии заслуживают упоминания еще две тринитарные фразы, которые вроде бы не служат какой-либо конкретной цели.

• Игнатий призывает магнезийцев благоуспевать «плотью и духом, верой и любовью, в Сыне, и Отце и в Духе » ( Магнезийцам , 13:1).

• Игнатий пишет, что эфесяне – «камни храма Отчего» и возносятся «на высоту орудием Иисуса Христа, то есть крестом, посредством верви Святого Духа » ( Эф 9:1). Эти образы не получают богословского истолкования.

Игнатий мимоходом замечает: «Уже последние времена» ( Эф 11:1). Эту мысль он не развивает: эсхатологические чаяния находятся на периферии его мысли.

Игнатий Антиохийский свидетельствует о целом ряде существенных изменений в христианских верованиях и обычаях. Прежде всего, это касается тезиса о божественности Иисуса. Однако ни из чего не видно, что эти изменения были реально продуманы, и из них были сделаны далеко идущие доктринальные выводы. Потребовалось еще лет двести, чтобы Церковь разработала четкое учение о божественности Христа и его взаимоотношениях с Богом Отцом, и согласовала его с монотеизмом, унаследованным от иудаизма. Первые серьезные шаги в данном направлении были сделаны в конце II века апологетами, философами и богословами, начиная с Юстина Мученика (около 100 – около 165 годов), о котором мы поговорим в следующей главе.