ИНТЕРЛЮДИЯ
СЫЩИК

Оно тянется, тянется, тянется, тянется…

Сто тринадцать раз в секунду — и то, до чего оно дотягивается, не становится сигналом к окончанию поиска; это орудия, и оно их изучает, не зная, что изучает. Оно течет как вода, проникающая между камешками на дне ручья. Когда оно может двигаться — двигается, то, что может открыть, — открывает. Что можно закрыть — закрывает. Начинает проявляться огромная сеть — древняя, мертвая, — и оно тянется к ней. Те его части, что могут мыслить, силятся в ней разобраться. Некоторым она представляется мумией с высохшим сердцем, качающим пыль по окаменелым венам. Отзывается не все, но оно тянется, нажимает, движется. И кое-что отзывается движением. Старые артефакты просыпаются — или не просыпаются. Все это — не то, что оно ищет. Того не будет никогда. Оно экспериментирует, не думая об экспериментах, и понемногу образуется карта. Карта не материального пространства, а логическая — связи того с этим. Оно создает модели, и добавляет их к уже готовой модели, и не сознает, что именно делает. Оно тянется. Сто тринадцать раз в секунду оно тянется.

Что-то, работавшее прежде, прекращает работу. Оно тянется, и то, что прежде отвечало, теперь отвечает слабее. Что-то перегорает, что-то отказывает, что-то ломается при попытке подняться. Часть карты затемняется, умирает, и оно тянется к мертвым черным фрагментам. Что-то в нем ощущает бессильную досаду, но оно не сознает этого и продолжает тянуться. Что-то в нем хочет заорать, хочет умереть, хочет сблевать через рот, который в воображении этой части много лет назад образовался из чего-то иного. Оно не ощущает своих частей, хотя некоторые из них способны чувствовать. Оно тянется.

И отдергивается назад.

Оно не сознает отступления, но один раз на семнадцать миллионов попыток оно чего-то касается и не желает коснуться этого снова. Оно не сознает отступления, потому что оно ничего не сознает, но неудача влияет на него. Образуются незаполненные места, пустоты, бездны. Ямы. Я-и-мы… «Господи, — думает старуха, — теперь еще и каламбуры!»

Карта нематериальна, но она обладает формой. Это — модель части Вселенной. Она становится подробней, конкретней. Кое-что на ней оживает, а потом умирает. Кое-что вообще не отвечает. Что-то становится орудием, и эти орудия оно использует, чтобы дотянуться — только не туда.

Пустота тоже становится определенней. С каждым неудачным соединением, с каждым отступлением ее границы очерчиваются четче. Оно пытается разобраться в форме недоступной ему пустоты. Над ней бьются умы, сохранившие жизнь у него внутри. Это циста. Это — отрицательное пространство. Табу. Вопрос, который нельзя задавать. Оно не сознает своих мыслей. Ему не известно, что такое пространство существует и что, попав туда, оно умирает.

Оно и не нуждается в осознании проблемы. Для этого у него есть орудие. Вещь, которая находит то, что пропало. Приспособление, задающее вопросы, которых нельзя задавать. Средство, позволяющее зайти слишком далеко. Сыщик размышляет над цистой, над тенью, над местом, где ничего нет.

Ну-ка, что там такое? «Ага, — думает сыщик, — в мое время это называли уликой».