«Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий…»
Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и беспрестанно вызывать в своем воображении то суровое, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой лицо, ее молодое тело… ее свежий голос, с неожиданно низкими бархатными нотками… «Во всех ее движениях, в ее словах, — думал я, — есть что-то благородное… врожденная изящная уверенность».
… И некий ореол окружающей ее таинственности…
А. Куприн — «Олеся»
Да разве мог молодой советский актер Владимир Высоцкий противостоять поголовному умопомрачению и куда-то улизнуть, не угодив под божественные чары Колдуньи, когда увидел ее в кино? Только полюбил он не колдунью, а именно ее, земную женщину, Марину. Чуть позже с неподдельным сожалением один из завистливых современников заметит, что Высоцкий своей женитьбой на Марине Влади украл самую заветную мечту всех мужчин Советского Союза. Зато, безусловно, осуществил свою.
Конечно, он был вынужден любоваться, лицезреть ее издалека, видя лишь на экране. Нет, еще и на обложке самого популярного в ту пору журнала «Юность», украшенную литографией долговязого литовца Стасиса Красаускаса: девушка-весна, русалка с распущенными на ветру волосами, похожими на стебли цветов. Да разве мыслимо было не угадать в ней Марину, черты ее живого и теплого лица?!
Безоглядной влюбленности Высоцкого в женщину-миф сочувствовали друзья, осознавая абсолютную безнадежность всех его мечтаний и грез. Никто не верил, что когда-нибудь она услышит обращенные к ней слова не песни, а мольбы:
Посмотри, как я любуюсь тобой, —
Как Мадонной Рафаэлевой!
Над ним подшучивали, а иногда зло посмеивались прямо в лицо: «Кто ты, и кто Она?!» Но он все равно верил и знал, что их встреча неминуемо произойдет и Марина полюбит его. Даже в ее морском имени он ощущал нежный накат неистовой любовной волны и понимал, что все обязательно случится — и тогда увидят все:
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась любовь…
И ничего, ровным счетом ничего он поделать с собой не мог. Да и чьи головы не кружились, когда Она стремительно продиралась через кустарник, а сквозь разодранное о колючки платье лихорадочно дышала ее властно зовущая плоть?.. Своенравная, вольная дикарка, готовая в любой момент ускользнуть от людей в лесной чащобе, воспринималась как нечто экзотическое, но такое родное, «свое».
Многие считали Высоцкого мистическим человеком, ясновидцем, провидцем, чьи простецкие слова, легкомысленные на первый взгляд намеки сбывались, как вещие сны. А иначе и не объяснить появления имени ее, недосягаемой, в ранней песне Высоцкого о бале-маскараде, сочиненной им задолго до их непосредственного знакомства. Вряд ли благодаря лишь удачно найденной рифме («бригаде — маскараде — зоосаде — наряде — дяди — засаде — параде — Нади — христа ради — Влади»)…
Может быть, удачное расположение звезд? Да нет же. Астрологи полагали, что союз Тельца (Влади) и Водолея (Высоцкий) вряд ли реален. В женщине-Тельце преобладают высшие материнские качества земной Венеры, Богини любви, сошедшей на Землю. Гармония и покой, дом, дети, семья — вот ее приоритеты. А свободный, оригинальный, чрезвычайно независимый Водолей не предрасположен к домашнему очагу. Он постоянно в нескончаемых поисках приключений: творческие планы, друзья, охота к перемене мест, путешествиям в его жизни важнее любой привязанности… Его дом — весь мир, да зачастую у него и нет этого дома.
Только Владимир и Марина звездным законам не подчинялись, действуя вопреки любым обстоятельствам, идя напролом, как в штыковую атаку. Но по шатким лестничным ступенькам.
Во что же они верили? В черную магию, что ли? Не знаю. Будучи в зрелом возрасте, Марина Владимировна нередко повторяла: «Я не верю ни в Бога, ни в астрологию, ни во что. Я верю в человека. Если он захочет, он все сможет… Даже сдвинуть горы. В этом секрет жизни».
Многое можно, конечно, списывать на случайные совпадения, капризы судьбы. Но как тогда объяснить историю, которая в августе 1968 года приключилась с Владимиром Высоцким в чудном граде Питере?
…В одной из коммуналок на Васильевском острове собралась развеселая молодежная компания. Бородатые геологи, румяные ребята-комсомольцы, загадочный военный летчик, сбежавший из госпиталя, где лежал после ранения на неведомой вьетнамской войне. А украшением были, естественно, загорелые прелестницы-студентки в смелых сарафанчиках.
Девушки, не мешкая, наварили ведро пельменей. Тут же появились разнокалиберные тарелки, вилки, рюмочки-стаканчики. Горчичка, перец, уксус. Явилось и пополнение с пивом и тазиком вареных раков. Не стол получился — праздник! Чего еще душе желать? Было шумно и безалаберно. Кто-то входил, выходил, кто-то просто слонялся. Юная киевлянка Лена Богатырева, гостившая у подруги, обратила внимание на парня в клетчатой ковбойке. Именно он и подкатился к ней, когда она на кухне затеяла гадание на картах.
Подсел, дожидаясь, пока я закончу, вспоминала Лена.
— Погадаешь мне?
— Пожалуйста!
Под шуточки-прибауточки разложила девушка карты:
— У тебя много казенных хлопот, казенный дом, казенные дела. Хлопоты впустую. Но это скоро закончится, потом все будет благополучно…
Еще раз разложила, уже по-другому:
— Выпадает тебе блондинка. Ты ее любишь, она тебя любит…
— Любит?
— Любит, — отвечает Лена. — Все у вас сложится. Она принесет тебе славу и успех…
— Ну, — улыбнулся ковбой, — если все сбудется, я тебя никогда не забуду…
Докурили, вернулись в комнату. Лена — к своему летчику, парень сел рядом, взял гитару и запел. И только тогда до нее дошло, кому гадала!.. А пел он песенку, в которой рефреном звучали строки:
Эта самая блондинка, мной не тронутая.
Эта самая блондинка! У меня весь лоб горит…
Что там Александр Иванович Куприн писал о своей гадалке Олесе? «Вышло вам вот что: человек вы хотя и добрый, но только слабый… Вино любите, а также… до нашей сестры больно охочи, и через это вам много в жизни будет зла… Деньгами вы не дорожите и копить их не умеете — богатым никогда не будете… Говорить дальше?
— Говори, говори! Все, что знаешь, говори!»
Вот Лена-Олеся и напророчила…
* * *
Российская столица и провинция стремительно влюбились в Марину Влади, едва увидев ее «Колдунью». А Марина полюбила Москву.
Как-то, слушая рассказы сестры о далекой Москве, Таня-Одиль улыбнулась и по памяти процитировала строки из французского цикла Маяковского:
Я хотел бы жить
и умереть в Париже,
если б не было
такой земли —
Москва…
На что Марине ничего не оставалось, как ответить ей словами чеховской Ирины: «В Москву! В Москву! В Москву!» Получилось немножко театрально и смешно.
Воодушевленные московскими успехами Марины, в Россию следом зачастили сестры. Одиль-Татьяна стала почетной гостьей очередного кинофестиваля. Затем у Ольги Варен неожиданно возникла идея своеобразного ремейка ставшей популярной и в Союзе, и в Европе картины «Я шагаю по Москве». В новом фильме, по ее задумке, могли бы сниматься все те же Никита Михалков, Евгений Стеблов и другие молодые московские актеры, но на этот раз уже прогуливающиеся по парижским бульварам…
«Ольга приезжала в Москву, — рассказывал Стеблов. — Мы ее принимали. Нам, конечно, до смерти хотелось 2–3 месяца поработать в Париже. Тогда, в брежневские времена, это казалось почти фантастикой… Как-то, засидевшись в ресторане Дома композиторов, Оля, я и Никита вышли на заснеженную Тверскую улицу… Вернее, Олю я нес на руках, пока Никита ловил такси. Мы были в приподнятом настроении от водки, мороза и заманчивых замыслов. Я бросил Олю в сугроб, к ее удовольствию. Я чувствовал, что ей это нравится. Что ей хочется чего-то этакого — черт знает чего! Когда сели в машину — Никита рядом с шофером, мы с Олей сзади, я положил ее ноги на плечи водителю.
— Пораспускали бл…й своих! — в ответ буркнул он.
Оля была совершенно счастлива. Ее приняли за свою, за русскую бабу. Она получила то, что желала, а мы — нет. Проект фильма был запрещен на корню».
Ольга подробно рассказывала сестрам о своих московских похождениях, не забывая, естественно, и феерическое посещение Дома композиторов. Марина хохотала. А отсмеявшись, вспомнила и свои маленькие конфузы:
— Представьте сценку: прямо на московской улице покупаю мороженое (весьма, кстати, неплохое). Продавщица почему-то очень подозрительно на меня смотрит и презрительно фыркает. Я ничего не понимаю, отхожу и слышу ее возмущенные слова: «Ишь ты, фря! Под Марину Влади косит! Уродина!»
— Как? — хохоча, переспросила Ольга. — «Косит»? Это идиома? — Что такое, вернее, кто такие «фря» и «уродина», Ольга уже знала.
* * *
…Когда на церемонии открытия V Московского кинофестиваля представляли членов «большого жюри» и Марина увидела среди них Оссейна, она удивилась, но сердце совсем не екнуло. Видно, действительно все чувства остались в прошлом, растаяли и уже не тревожат. Вот и славно.
В перерыве между просмотрами конкурсных лент ее остановил представительный, элегантный джентльмен, церемонно раскланялся, поприветствовал по-французски и тут же, перейдя на русский, принялся шутливо выговаривать: «Грешно, Марина Владимировна, не узнавать старых знакомых, грешно». Марине ничего не стоило мгновенно изобразить комбинацию из целой гаммы чувств. Лица ее сперва коснулась растерянность, легкое недоумение, потом мелькнула извиняющаяся полуулыбка, секундная сосредоточенность — и тут же: «Боже мой, мсье Юткевич! Как же я рада видеть вас!»
Сергей Иосифович галантно склонился к руке Марины, потом отвел ее в сторону от гомонящей толпы и предложил пойти в курительную комнату:
— Вы ведь, помнится, курите?
— Увы, — кивнула Марина.
— Дай бог памяти, сколько ж лет прошло? — вздохнул Юткевич. — 1954 год, Канны, фестиваль, премьерный показ «Перед потопом»?
— Еще бы, — она усмехнулась, — мне ли не помнить?.. Я ведь тогда чуть с ума не сошла…
— И я помню: в ложе рядом со мной сидит очаровательная девочка, даже не девушка еще, а именно девочка, впилась глазами в экран и буквально дрожит от волнения. Я понимаю, что волнуется она по какому-то важному поводу, но по какому именно — еще неясно. А потом начался фильм, в котором одну из главных ролей, оказывается, исполняет моя соседка… Я тогда еще по наивности подумал, что это, наверное, ее дебют, что в пятнадцать-шестнадцать лет снимаются лишь в первой своей картине… А фильм тогда прошел с большим успехом. Марина, вы всем понравилась, и мне в том числе. Помните, мы потом еще разговаривали, по-русски причем. Я вас поздравлял, а потом сказал, что хотел бы снять вас в каком-нибудь из своих фильмов. Помните?
— Как же мы любим жить воспоминаниями… — задумчиво произнесла Марина. — А почему бы не просто жить? У вас еще… не остыло, не потухло, как правильно? — желание снять меня в кино?
— Ну что вы! — мигом среагировал Юткевич. — И не остыло, и не потухло. Напротив — разгорелось еще сильнее. Но, честно сказать, мне не хотелось бы говорить об этом просто так, как бы между прочим. Давайте я вам позвоню, скажем, завтра, и мы продолжим беседу. Вы не против?
— Конечно. Буду ждать.
Сергей Иосифович, возможно, запамятовал, а может быть, врожденная деликатность и воспитание не позволили ему говорить Марине о том, что за ней числился «должок». Ведь во время того же Каннского праздника кино именно он выручил ее в безнадежном конфликте с бдительными и высоконравственными ажанами, не желавшими пускать несовершеннолетнюю девчонку, пусть даже с именным приглашением, на торжественную церемонию вручения призов победителям фестиваля. Члену международного жюри мсье Юткевичу пришлось спасать положение и под свою ответственность провести будущую лауреатку премии Сюзанны Бьянчетти в зал, где их встретил такой шквал аплодисментов, что и премию можно было уже не вручать…
И вот — московская встреча.
Пронырливый киножурналист Семен Черток оставлял за собой авторство авантюрной идеи привлечь Влади к съемкам в картине Юткевича: «Он на мое предложение жутко купился: под французскую актрису можно было сделать совместный фильм, выбить дополнительные фонды…» Так это или нет, но Сергей Иосифович на следующий день позвонил Марине в гостиницу и в двух словах рассказал ей о своем замысле — Чехов и его несостоявшася любовь, Лика Мизинова.
Она была в восторге. Любимый писатель… Если бы у нее было право выбора взять с собой на необитаемый остров книгу только одного автора, Марина, не колеблясь, выбрала бы Чехова. И Лика… Конечно же, да!
Потом, уже при встрече, режиссер вручил ей сценарий Леонида Малюгина и целый альбом с фотографиями. Чехов с друзьями, с Ликой, в кругу семьи, Ялта, Мелихово, Москва, вот еще портрет Лики, а это — сестра писателя Маша, это — господин Потапенко, был такой писатель и Ликин ухажер… Любуйтесь, изучайте, фантазируйте. А еще бы я вам рекомендовал непременно перечитать чеховскую переписку. Именно с прицелом на вашу роль.
— Она уже моя?
— Конечно. Все зависит только от вас, Марина. С Госкино все принципиальные моменты я предварительно уже оговорил. Завтра милости прошу к костюмерам, вместе с художником будем выбирать наряды, с вас снимут мерки. Вы, надеюсь, не планируете в ближайшее время худеть или поправляться, нет? Вот и прекрасно. Постарайтесь держать форму. И читайте, читайте, читайте. Как у вас сейчас со временем? Неделя еще есть? Не теряйте времени, прошу вас…
Но можно ли считать «потерянным временем» «Щелкунчик» в Большом театре? Или концерт гениального Аркадия Райкина? Или «Анну Каренину» в мосфильмовском кинозале?.. Анну, конечно, Марина сыграла бы несколько иначе, по-своему, но вот актеры, исполнявшие роли Долли и Стивы Облонских, оказались выше всяких похвал. Узнав, что и Ия Саввина, и Юрий Яковлев будут участвовать в фильме Юткевича, она искренне порадовалась…
Макс Леон, милый, обаятельный и неутомимый московский корреспондент «L'Humanité», добровольно взвалил на себя хлопотные обязанности опекуна Марины и считал своим долгом познакомить ее с самыми яркими местными интеллектуалами. Во время одной из вечеринок в чьей-то роскошной пятикомнатной (!) квартире он подвел к ней худющего, долговязого, относительно молодого, лет 35, человека:
— Знакомься, это Евгений Евтушенко, сегодня — лучший советский поэт.
Поэт усмехнулся и, неотрывно глядя на Марину, попенял французу:
— Макс, ты щедр, как товарищ Сталин, который в свое время уже награждал Маяковского подобным титулом — «лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи». Не надо…
Слово за слово, и вскоре Евтушенко умело перехватил у Леона обязанности московского «гида» Марины Влади. Ведь он знал здесь всех и все, поэт был уверен, знали его. К тому же у Евтушенко была своя машина, что по тем временам было немаловажно. Любое пожелание Марины — и он…
Однажды они ехали по ночным улицам российской столицы, и в порыве внезапной откровенности Марина призналась:
— Ты знаешь, я, конечно, сильная женщина, но мне одной все-таки очень трудно. Я бы так хотела встретить друга, которого смогла бы полюбить и быть с ним вместе. Но сейчас настоящих мужчин так мало…
— Ты что, знаешь эту песню Окуджавы?
— Какую?
— О, сейчас, погоди… Как же там? «Настоящих людей так немного. Все вы врете, что век их настал. Подсчитайте их честно и строго. Сколько будет на каждый квартал?..» Ладно, еще послушаешь Булата. Ты счастливая — тебе это еще предстоит. Я тебе даже завидую. А Высоцкого ты уже слышала?
— Нет.
— Ну-у, — укоризненно протянул Евтушенко. — Он-то как раз и есть настоящий мужчина, мужик. И певец, и актер «Таганки».
— Правда? А меня как раз звали на «Таганку», — сказала Марина. — Говорят, что это самый авангардный театр в Москве.
— И не раздумывай, иди, коль звали. Кстати, Высоцкого недавно вроде в Париж приглашали с концертом, да наши не пустили. Может, ты бы помогла с выездом ему, а? Его песни тебе должны понравиться, уверен.
Высоцкий? На днях она уже слышала от кого-то эту фамилию. Ах да, от того же Макса! Ведь это он твердил:
— Марина, сегодня в Москве один театр — на «Таганке», и в нем — Владимир Высоцкий. Только учти, о нашем «культпоходе» я должен знать заранее, чтобы договориться о билетах через посольство. Иначе на «Таганку» не попасть.
Но ни поэтический спектакль по стихам Маяковского «Послушайте!», ни революционные «Десять дней, которые потрясли мир» Марину особо не «потрясли». Вряд ли это можно было считать авангардом, на Монмартре ей доводилось видеть «революционеров» и похлеще. Да и вообще, это была не ее эстетика и драматургия. Хотя профессиональная работа некоторых актеров запомнилась…
— Ты не видела главного, — категорически заявила Марине Иечка Саввина, с которой уже довелось близко познакомиться. — Сейчас «Таганка» ставит «Пугачева» Есенина. Вот что нужно обязательно увидеть! И услышать. Я договорюсь.
Ия уселась рядом с телефоном и принялась кому-то настойчиво звонить. Потом торжествующе произнесла: «Все! Не волнуйся, идем, завтра у них прогон… Обрати внимание на Хлопушу».
19 июля 1967 года Влади в сопровождении Саввиной и, конечно же, Макса Леона были на «Таганке». Марина потом рассказывала: «…И я увидела его, этот шквал энергии, — он буквально сбивал с ног… Такая фантастическая энергия, он был прекрасен, просто гигант… Он очень сильно играл…»
Прямо таким, каким был только что на сцене, с голым торсом, весь взмокший после долгой репетиции и от жары, Высоцкий неспешно шел по служебному коридору к своей гримерной комнате, обмахиваясь по ходу клетчатой рубашкой. В закулисье было сумрачно, тихо и, как ни странно, даже чуточку прохладно.
— Володя! — окликнул его знакомый голос.
Он оглянулся: Иечка! И рядом… быть не может! Марина Влади…
«Увидел „колдунью“, — рассказывал счастливый свидетель первого свидания фотохудожник Игорь Гневашев, — чуть опешил и, маскируя смущение, форсированным, дурашливо-театральным голосом: „О, кого мы видим!..“ Она остановилась: „Вы мне так понравились… А я о вас так много слышала… Говорят, вы здесь страшно популярны“».
Кое-как натянув ковбойку, еще более смущенный и растерянный, Высоцкий широко взмахнул рукой: «Прошу!..» Затем всей кучей сидели в его гримерке, вспоминал Гневашев, пили дешевое сухое вино.
Потом… Что же было потом?
«Кажется, мы поехали в ресторан ВТО, вспоминала Марина, или в какое-то другое заведение. Какая, в сущности, разница? Он подошел — боже мой, нет! — такой простой, маленький, серенький мужичонка, невысокого роста, только необыкновенные, будоражащие глаза… На сцене он меня потряс. А тут я увидела мальчика. Он был совсем никакой. Худенький. Такой… немножко кругленький… То есть он не был красавчиком, но он был жутко талантлив. На сцене, конечно, он был гигант. А в жизни — совсем незаметный, на улице на такого не обратишь внимания… Володя сел рядом, глаза — в мои глаза. А потом: „Знаете, я люблю вас, и вы будете моей женой“. Такой наглец! Подобное я слышала не раз от многих. И потому лишь улыбнулась и сказала: „Прежде всего, я не свободна. Во-вторых, я этого не желаю…“»
Ну и что? Но его глаза — Боже мой!.. Эти глаза… В них такая потаенная страсть, такая уверенность, такая ярость и такая сила — мужская. Всего этого не было у тех, с кем доводилось встречаться раньше. Такое впечатление, что до сих пор ее окружало повальное слабоволие.
Высоцкий был человеком жеста, бретером. И Марина, как женщина, которая ценит сильных людей, это сразу поняла. Для него же, сразу увидели друзья, любовь к Марине была ураганом, и он не допускал даже мысли быть отвергнутым. Он отсекал всех соперников решительно и быстро, так, как некогда учила его драться улица. Однажды в компанию, где были и Марина, и Владимир, ввалился очень известный в то время киноактер Олег Стриженов и, подвыпив, стал выговаривать Влади: «Ну, что, ну что ты в нем нашла? Ты посмотри, кто он такой — коротышка, алкаш… Вот я — мужик!» Не размениваясь на слова, Высоцкий встал и двумя ударами свалил нахала на пол…
Ударил первым я тогда — так было надо! —
потом пел он, а Марина слушала и улыбалась.
Но там, где под напором барда с хриплым голосом, стремительно набиравшего популярность, сдавались без боя любые крепости, французский форт оставался непоколебим. А это подхлестывало еще больше, и ему было наплевать на нескончаемый шлейф слухов, змеившийся за Влади. И на то, что она якобы приехала в Москву с очередным любовником, каким-то румыном, и на то, что «колдунья» приносила всем своим мужьям несчастья, что первый муж — французский летчик — разбился при посадке, а второй — кажется, югослав или венгр, — погиб не то в горах, не то в океане… Слухи о злом роке и проклятии «белокурой бестии» будоражили, волновали, возмущали, пугали всех, но только не Высоцкого…
Он шалел от любви. Друзья не узнавали своего товарища и волновались за него, он казался им совершенно беззащитным и беспомощным, и все страдания легко читались на его лице. Он ее преследовал, но все было тщетно… Она украдкой просила гостей, откланивающихся под утро из ее гостиничного номера:
— Ребята, вы его уведите подальше от гостиницы, а то он возвращается и… как это?.. Ломится…
Как во городе во главном,
Как известно — златоглавом,
В белокаменных палатах,
Знаменитых на весь свет,
Воплотители эпохи,
Лицедеи-скоморохи,
У кого дела не плохи, —
Собралися на банкет…
А ведь вовсе не фантазировал поэт, и вправду был такой банкет — по случаю завершения кинофестиваля развлекались «воплотители эпохи». Едва заиграла музыка, Сергей Аполлинарьевич Герасимов — ох, старый светский лев! — как бы по праву «первой ночи», то бишь старинного знакомства, тут же подхватил Марину под локоток и увлек на танец. Она, уже сменив свое роскошное вечернее длинное платье на что-то легкомысленное, невесомое, из ситчика, кружилась и от души, задорно смеялась…
В этот момент в пресс-баре возник Высоцкий. Именно возник, а не вошел. Он тут же оказался рядом и пригласил Марину на танец. Она протянула ему руку: «да».
— Попалась, — шепнул он ей на ухо, крепко обняв за талию. «Попалась, — с удивлением и тихим восторгом молча согласилась Марина, — ну и что?.. А может, я к этому и стремилась?.. Неужели я влюбилась? Разве можно вот так, с первого взгляда? Наверное, можно. Во всяком случае, что-то со мной происходит…»
И вдруг он попытался поцеловать ее в шею! Она заливается веселым смехом, будучи уверенной, что он поймет: «Но послушайте! Нет! Как же так?!.» А ему кажется, что своими объятиями он уже замкнул вокруг нее мир.
Она прикрывает глаза, чтобы он не увидел в них то, что в них отражалось. Из-под опущенных ресниц наблюдает за ним. Когда он поднял руку, чтобы смахнуть бисеринку пота со лба, тускло сверкнул тонкий ободок обручального кольца. Он заметил ее взгляд.
— Марин, пусть это тебя не тревожит, ладно? — Он посмотрел на кольцо и медленно, с натугой стал стаскивать его с пальца. Кольцо не поддавалось. Владимир упорно продолжал попытки освободиться от него, несмотря на Маринины протестующие жесты. — Мы с женой давно уже просто друзья, понимаешь? Я знаю каждую ее черточку, ее характер, могу предсказать все, что она думает и скажет через минуту. И она тоже. Мы уже рассказали друг другу все на свете. Наверное, так и должно быть. Но нет того, чтобы нас соединяло. Мы просто привыкли друг к другу…
Ах, как старались лабухи! Танцевальные ритмы гремели без перерыва. Вокруг Марины и Владимира уже вились стайки жаждущих с плотоядным блеском в глазах. Очень вовремя пришли на выручку свои ребята, возглавляемые Левой Кочаряном. Они взяли «свою» пару в плотное кольцо и чужаков в него не допускали. А потом, когда Марине понадобилось на минутку отлучиться в дамскую комнату, Высоцкий, еще тяжело дышавший после очередного рок-н-ролла, хлопнул у стойки бара рюмку водки и сказал одному из друзей:
— Я буду не Высоцким, если я на ней не женюсь.
Как клял себя последними словами поэт Евгений Евтушенко, что занесла его в тот вечер нелегкая куда-то не туда и не довелось видеть самому весь этот праздник в фестивальном пресс-баре! Но воображение все равно позволило ему нарисовать живую картинку: «Володя, как Иван-царевич, подхватил Марину на лету, усадил ее на серого волка, несущегося в запутанной, пугающей, но только не этих двоих чащобе все еще продолжающейся „холодной войны“, а не покоренная доселе никем красавица прижалась к нему, как будто именно его ждала всю жизнь…»
* * *
В назначенный день и час Марину ждали на «Мосфильме». Ажиотаж на студии царил невероятный. «Она вошла — и сразу начали с кинопроб, снимали ее в павильоне, — вспоминал штатный фотограф Борис Балдин. — Я предложил Юткевичу снять ее в ателье… Приготовили много нарядных шляп и костюмов… Пришла Влади, красивая, изящная, любезная… Она сказала: „Ну, заряжай побольше пленки!“… И я сразу увидел настоящего профессионала, понял, что значит западное умение владеть собой перед камерой…»
Дома по ней скучали сыновья, сестры, хворающая мать, отложенные на какое-то время новые театральные и кинопроекты, непрочитанные сценарии, стайка наверняка загрустивших собак, наконец! Пора-пора было возвращаться. Марина исчезала, не давая Высоцкому ни малейшего шанса на успешное продолжение знакомства.
И на бумагу ложились трогательные, печальные и отчаянные строки влюбленного поэта, тоскующего от разлуки:
В душе моей — все цели без дороги,
Поройтесь в ней — и вы найдете лишь
Две полуфразы, полудиалоги,
А остальное — Франция, Париж…
История любви Высоцкого и Влади была отмечена летучим, нежным прикосновением невидимой волшебной палочки, магическим знаком невероятности, сказочности и одновременно фатализмом.
Провожая Марину в аэропорт, Юткевич вручил ей книжку с изящной закладкой: «Там — о вашей героине, но и о вас, Марина. На досуге обязательно прочтите». — «Конечно, — обещала она. — Через месяц-другой я буду в вашем полном распоряжении. Главное — чтобы вы успели уладить все ваши бюрократические сложности». — «Клянусь». — Сергей Иосифович приложил обе руки к груди.
В самолете она раскрыла сборник воспоминаний современников о Чехове. Неведомая беллетристка Татьяна Щепкина-Куперник писала: «Лика была девушкой необыкновенной красоты. Настоящая „Царевна-лебедь“ из русских сказок. Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под „соболиными“ бровями, необычайная женственность и мягкость, и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломанья и почти суровой простотой — делали ее обаятельной, но она как будто и не понимала, как она красива…»
