«la Ragazza in Vetrina» — «Золушка в витрине»

«Я не проснулась однажды утром с решением, что буду актрисой! — заверяла Марина. — Но и не избрала эту профессию случайно — меня к ней сознательно готовили. Конечно, мне повезло — я не провела годы простой статисткой. Благодаря моим родным еще ребенком работала на радио и в дубляже. Меня это очень развлекало, но я еще и гордилась тем, что зарабатывала деньги. Мне никогда не приходило в голову, что я могла бы заниматься чем-то другим. Кроме того, это был способ избавиться от бедности…»

Впервые она вышла на сцену в два с половиной (!) года. Родители готовили представления сначала в православной церкви в Клиши, потом в русской консерватории в Париже, а накануне мама три дня кряду пекла пирожки для гостей. Маринка тянулась к угощению, танцевала и пела. «Что танцуешь, Катюня?» — «Польку-полечку, мамуня…» Мама позвала отца, и они с интересом стали наблюдать, как их кроха точь-в-точь повторяет все танцевальные па и помнит наизусть тексты песенок, с которыми перед публикой уже выступала восьмилетняя Елена.

«Ну как? — родители посмотрели друг на друга. — Дебют? Дебют!»

Чтобы танцующую Марину было лучше видно зрителям из задних рядов, ее ставили на стол. Девчушка пела и танцевала:

Потом русская община в Париже на Рождество устроила домашний концерт. Семейство Поляковых-Байдаровых в полном составе блистало в одном из номеров. Марина в нарядном сарафане и ярком платочке изображала матрешку и звонко подпевала родителям и старшим сестрам, которые исполняли частушки. В качестве гонорара Марине досталась красивая кукла, с которой она потом долго-долго не могла расстаться.

С девяти лет Марина уже начинает пробовать свои силы на радио. В своей первой радиопьесе она играла вместе с самим Франсуа Перье, популярнейшим актером театра и кино. Когда в 1963 году они встретились на съемках фильма «Драже с перцем», то хохотали до слез, вспоминая Маринины мучения со всеслышащим микрофоном и то, как она вздрагивала, едва раздавалась грозная команда режиссера: «Тишина в студии!» Чуть позже начинающей актрисе уже доверили роль ведущей одной из детских передач. Потихоньку она начинает приобщаться и к кино — ей поручают дубляж иностранных фильмов…

Все та же зловредная соседка Поляковых, Танька Фролофф, завидовала нарядам Марины, в которых она выступала перед гостями: голубое платье с синим бантом на поясе, серебряные туфельки… Но танцевала эта красотка, по мнению соседки, непристойно: «Все время пыталась задрать юбку выше головы и постоянно подмигивала мужчинам. А взрослые хлопали и хвалили ее… Она всегда была очень раскованна. А мама ее все твердила, что ее дочь станет известной актрисой…»

Следом за старшими сестрами Марина поступила в хореографическое училище при театре «Grand Opera». Уже умудренные горьким опытом, они предупреждали ее: манеры у тамошних балеринок кошмарные, так что держи ухо востро. Действительно, очень скоро соученицы попытались верховодить и помыкать Мариной, называя ее не иначе, как «sale Russe» — «мерзкая русская». «Но ничего, я сильная, — успокаивала сестер Марина, — и их луплю». Недаром же папа, воспитывая ее как мальчишку, в свое время давал ей уроки бокса! Но, сознавая свое физическое превосходство, она все же старалась не перебарщивать и не применяла силу бездумно. Правда, сознавалась Марина, как-то чуть не задушила одну девчонку, которая посмела вновь обозвать ее «грязной русской». Я повалила ее на землю и могла бы убить, если бы не дворник…

Марина не отрицала, что росла гордой, самоуверенной и дерзкой, и для близких, наверное, была невыносима. Не всегда считалась с мнением матери, отца, была разбалована до такой степени, что когда ее просили вынести мусор, могла нахально ответить: «Нет!», глядя прямо в глаза. Но только один-единственный раз получила пощечину от мамы за очередной отказ, и однажды отец наказал ее, когда она не хотела идти в школу.

Несмотря на природную пластику, гибкость и грацию, она прекрасно понимала, что второй Анной Павловой ей никогда не бывать. Для профессионального балета она, конечно, была слишком крупной девочкой.

Но, как часто бывает, палочкой-выручалочкой и стартом артистической карьеры стал случай…

У Жана Жере все было готово к началу съемок — от декораций до исполнительницы главной роли, и даже девушка с хлопушкой вызубрила свои слова и в любой момент была готова воскликнуть перед камерой: «Дубль номер один!» — но актриски на эпизодическую роль младшей сестры героини по-прежнему не было. Режиссер нервничал, весь график съемок летел к черту, продюсер недовольно фыркал чуть ли не в лицо. На правах первой актрисы Одиль Версуа решила рискнуть:

— Может быть, попробуете мою сестру?

Так состоялся дебют юной Марины на большом экране. «Сниматься в фильме в одиннадцать лет — это не совсем работа, — рассказывала счастливая девочка. — Мой первый фильм в Риме был для меня скорее приключением и чудесными каникулами, я успевала покататься на велосипеде и на роликах, а в перерывах объедалась цыплятами, пиццей, пирожными — всем, чем меня угощали. Киностудия „Чинечитта“ казалась мне парком развлечений».

Приглядывать за дочерью было поручено отцу. Но, завершив «дневную смену», Владимир Васильевич, дождавшись, когда Марина уснет, на цыпочках тихонько подходил к двери — и исчезал в казино, которое, как на грех, располагалось прямо под балконом снятой для Поляковых квартиры. Утром, когда он возвращался, похожий на нашкодившего ребенка, Марина уже собиралась на съемки. Им было достаточно обменяться взглядами. У нее уже тогда проявлялся мужской характер, и в свои юные годы она запросто отчитывала отца, не переставая при этом его обожать и боготворить.

Затем Марину пригласили на съемки в английскую картину «В жизни все устраивается». Название фильма оказалось пророческим. Она сама чувствует: да-да, в жизни мадемуазель де Полякофф действительно все устраивалось. «Меня отчислили из школы „Оперы“, — беспечно сообщала она подружкам. — На этом и закончилось мое образование».

Первый успех вдохновлял на новые победы, крепла вера в свой бесспорный талант и обязательный успех.

«Уважаемый господин! Узнала, что вы ищете для фильма „Утро будет поздним“ девушку с бюстом, — храбро писала она известному режиссеру Леониду Могаю в свои неполные 12 лет. — У меня его пока нет, но я сыграю хорошо. Если вы захотите, можно подложить что-нибудь — и вы не пожалеете!..»

Марина признавалась: «Что касается бюста… то он у меня появился. Из костлявой плоской соплячки я преобразилась во вполне зрелую, высокую, ростом в 175 сантиметров, женщину. Я восхищалась своим телом и, любуясь собой в зеркале, считала себя Венерой…»

Она восхищалась собой? А как, представьте, восхищались ею!.. Сверстники хороводились вокруг, юноши постарше уже бросали опасные взгляды, похотливые любители «лолит» просто изнемогали от желания и не находили себе места.

…Ванная комната была выложена черным кафелем, блюдцевидная посудина цвета морской бирюзы была утоплена в пол, лежа прямо у ног. Зеркало — в полный рост. Вот ее отражение — юное лицо, крепкая грудь, точеные бедра, длинные ноги. Кто бы объяснил, почему этим телом бредят те, кто именует себя сильным полом? Да и как они могут так себя называть, если готовы рабски поклоняться ей… Иногда у нее создавалось ощущение, будто весь мир вращается вокруг нее. Вся жизнь, весь смысл, все войны, все победы и поражения — все из-за нее, колдовской затейницы.

Но она не позволяет никому ничего лишнего, запретного, она занята собой и воспринимает жадные взгляды постольку-поскольку. В отличие от кокетки Дениз, которая иногда секретничала с ней, рассказывая о своих похождениях с мальчиками. Ее рассказы воспринимались как небылицы. Марина уверена, что подружка больше врет, фантазирует, чем говорит правду, пытаясь таким глупым образом утвердиться, считая ее целомудренной задавакой и глупышкой.

В четырнадцать лет она заключает очень выгодный контракт с кинокомпанией «Чинечитта» и переезжает в Рим. В титрах итальянских картин актриса пока значилась просто как «Марина». Русская фамилия, да еще двойная, продюсерам казалась слишком длинной, с трудом воспринимаемой, а потому — незапоминающейся. Думай, девочка, думай!

Свои «римские каникулы» она воспринимала как сказочный сон: «Целыми днями я бродила улицами… босиком, с распущенными волосами, в брюках и расстегнутой блузке, без бюстгальтера. Чувствовала себя богиней, привлекающей всеобщее внимание…»

При этом она не боялась никого и ничего. «Физиологическая перемена совпала с переменой образа жизни, — говорила Марина. — Я покинула семейное гнездо и бесстрашно ринулась навстречу новой жизни и карьере. Стала самостоятельной… Чувство свободы, обретенное мной, я понимала, прежде всего, как возможность „взрослой“ жизни».

…То утро началось необычно. Горничная сообщила, что синьор режиссер ждет ее на завтрак в ресторане. Что за причуды, гадала Марина, спускаясь по лестнице, прежде такого еще никогда не бывало. Завтрак с мэтром?

За столиком он сидел один. Когда Марина подошла, вместо приветствия режиссер молча протянул ей пачку сигарет: кури, не прячься. Она машинально взяла сигаретку, щелкнула зажигалкой.

— Твой отец умер.

«Когда теряешь отца в таком юном возрасте, земля буквально уходит из-под ног, — вспоминала Марина. — Я очень тяжело переживала его смерть. Сразу ощутила себя взрослой, из-за чего конфликт с мамой, для которой я оставалась все еще ребенком, стал неизбежен… Теряя в моих глаза авторитет, она ужесточила тиранию, превышавшую все пределы. Мне запрещалось пить, курить, есть. Могла только спать и учить роль. Мама была очень недовольна моими крупными плечами и старалась держать меня впроголодь. Когда я возвращалась домой после 16-часового рабочего дня, слишком усталая, чтобы идти в ресторан, мне всякий раз подавали два малюсеньких пирожка с творогом — деликатес! А я хотела жрать! Это была неутоленная страсть. Порой я затягивала мать в ресторан, где набивала живот спагетти… Обожала есть все подряд, до такой степени, что когда ощущала, что больше в себя уже не впихну, выбегала в туалет опорожнить желудок, чтобы потом все начать сначала!!!»

Мама, как строгий цербер, каждый день сопровождала дочь на студию, присутствовала на съемках от начала до конца, не оставляя ее без своего внимания ни на минуту. Однажды Марина не выдержала и вспылила:

— Мама, уйди! Разве ты не видишь, что мешаешь мне работать?! Я бы хотела работать без твоих замечаний.

Милица Евгеньевна, мгновение помедлив, поднялась и, не произнеся ни слова, покинула съемочную площадку. Ради того, чтобы утихомирить нервы, она проделала весь путь в 25 км от студии «Чинечитты» до центра Рима пешком. Больше на съемочной площадке она не появлялась. Марина после, конечно, корила себя: «Я тогда не понимала, что лишила ее величайшей радости — видеть меня за работой. Думаю, что мама, наблюдая за моей карьерой, как бы брала реванш за свою серую и скромную жизнь».

Владимира Полякова-Байдарова похоронили в офицерском каре на русском православном кладбище Sainte-Genevieve-des-Bois. В память о нем Марина взяла себе творческий псевдоним — Влади, под которым ее и узнал весь киномир.

Конечно, Марина отдавала себе отчет, что все эти ее итальянские фильмы не являлись шедеврами кинематографа и были обречены на скорое забвение. Но вот ведь парадокс: сами картины стирались в памяти зрителей, но яркий образ их героини оставался. «Я играла главные роли, — без тени смущения говорила Марина, — меня узнавали на улицах, и я была этим очарована. Как-то меня пригласил на пробные съемки сам Орсон Уэллс, представляете? Он, правда, так и не снял тогда тот фильм, но между нами сразу возникли дружеские отношения».

В отличие от многих других актрис, юных дарований, кинозвездочек, Марина живо интересовалась работой настоящих мастеров кино. Узнав, что где-то рядом, в соседнем павильоне работает легендарный французский режиссер Жан Ренуар (он снимал тогда «Золотую карету» с Анной Маньяни в главной роли), она, ловя свободную минуту, стремглав мчалась туда: «Упрашивая машиниста, я пряталась за декорациями и смотрела, как Ренуар руководит съемкой. Это зрелище меня просто завораживало, благодаря ему я стала многое понимать в своей профессии».