«Соглашайся хотя бы на рай в шалаше…» — II

— Володя! — кричит она в трубку. И замолкает. Нет сил продолжать разговор.

Марина в отчаянии звонит в Москву, чтобы сообщить Владимиру: сегодня вместе с сестрами она должна дать согласие на отключение аппарата, который искусственно поддерживает жизнь мамы. Или отказаться от предложения врачей. У них есть выбор. Или нет. Что делать?!!

Он произносит именно те слова, которых она ждет: «Если жизнь больше невозможна, зачем поддерживать ее видимость?»

Измученные женщины долго спорят между собой, обвиняя друг друга в жестокосердии. Но потом все же выдавливают из себя мучительное «да» и прощаются с мамой… «Мама, — понимала Марина, — моя подруга, мой единственный стержень в этой жизни — при смерти… Кончина моей матери — отражение в зеркале моей собственной смерти — сводит к очень немногому ежедневный фарс нашего существования…» Но она понимает и другое: надо жить дальше. Она нужна Володе и своим сыновьям. И мысленно говорит себе самой и им: «Отныне я для всех вас — последнее звено цепи».

Когда в феврале 1972 года умерла Милица Евгеньевна, у осиротевшей Марины от горя и одиночества внезапно возникает шальная мысль: навсегда оставить Париж и переехать вместе с детьми в Москву. Принять советское гражданство, попытаться снова начать работать, жить. Ее успокаивают, отговаривают: «Опомнись. Ты поступаешь под влиянием минуты. Остановись, очнись. Еще раз подумай. Не торопись».

Даже у импульсивного Высоцкого намерения Марины особого восторга не вызывали. В своих записках он признавался себе: «Я пока еще точного отношения к плану переезда в Москву не имею, но что-то у меня душа не лежит пока. Не знаю, почему, может быть, потому, что никогда не жил так, и потому внутри у меня ни да, ни нет. Но Марина очень хочет и решила. Ну что ж, поглядим. Дети хорошие, а я привыкну, может быть…» Может быть.

Прийти в себя и осознать поспешность своих решений ей помогли обычные житейские труднопреодолимые проблемы: отсутствие денег, работа, предполагаемая, начатая, но так и не законченная. «К тому же моих сестер и детей приводит в ужас только одна мысль о возможности моего переезда в Москву, — говорила Марина. — А главное — то, что мои дети, с удовольствием проводящие в Союзе летние каникулы, не хотели бы все-таки окончательно поселиться вдали от Франции… Когда я это все поняла, то решила не покидать Францию и ничего не менять в жизни моей семьи.

Хотя логика моих прошлых опытов должна была заставить меня, не задумываясь, переселиться и устроиться постоянно с детьми и всем скарбом в Москве, у моего мужа. То, что я всегда делала, не рассуждая. Но на этот раз вырвать детей и окунуть их в новую среду, которая им совершенно чужда, мне показалось слишком дерзким. И потом, имеем ли мы право под предлогом того, что кто-то кого-то полюбил, и если даже этот кто-то вас страстно любит, преподнести ему в подарок свою, уже сформировавшуюся семью?..»

Коль точка поставлена, на семейном совете было решено вернуться к давнишнему замыслу Высоцкого — построить дом. Еще весной 1969 года Владимир вместе со своим приятелем, художником Диодоровым, исколесил множество подмосковных деревень, присматривая подходящее жилище. Даже говорил на сей счет с бывалым, потомственным сельским жителем Валерием Золотухиным:

— Решил купить себе дом. Тысяч за семь… Три отдам сразу, а четыре — в рассрочку. Марина подала эту идею… Дом я уже нашел, со всеми удобствами, обыкновенная деревянная дача в прекрасном состоянии, обставим ее… У меня будет возможность там работать. Марина действует на меня успокаивающе…

Лукавый Золотухин тогда только тихонько посмеивался: «Я умилялся наивному желанию Володи создать идеальный семейный очаг. Это химера, ведь у него был такой разброс интересов, такое космическое поле притяжения! В клетку комнаты такой космос не вместить!..»

Мечта Высоцкого (была ли, впрочем, она столь заветной?) о собственном загородном доме в конце концов воплотилась в постройку дачи на участке Эдуарда Володарского в писательском поселке Красная Пахра.

«Марина… все время долбила мужу в темя, что пора приобрести дачу или дом, — распределял „роли“ в своей будущей пьесе маститый драматург. — Мол, надоело жить в Москве, в квартиру вечно припираются пьяные друзья».

На территории участка Володарского, который ранее принадлежал поэту Семену Кирсанову, кроме большого дома, стояла еще и времянка. Хозяин сказал Высоцкому: приведи ее в порядок — и живи там сколько угодно в свое удовольствие. Высоцкий идеей загорелся, пошел, все осмотрел и предложил встречный вариант: времянку снести, а из бруса, который он непременно где-нибудь добудет, построить настоящий дом. На том порешили, ударили по рукам. Какие счеты могут быть между друзьями?

«Я уезжала из Москвы с длиннющим списком вещей, которые должна буду привезти в следующий раз, — вспоминала Марина. — К счастью, в последнюю минуту у тебя появляется еще одна хорошая идея. Один из наших друзей, Олег, возвращается из Лондона в Москву, у него есть право привезти с собой контейнер с мебелью. Таким образом, мы можем привезти все, что нужно для дачи».

В Лондон она поспевает как раз к сезонной распродаже. Три дня подряд с утра до вечера носилась по магазинам и скупала все, чем можно обставить и украсить их будущее новое жилище: салонную мебель в классическом английском стиле, лампы, кровати, постельное белье, огромный холодильник, который, как просил Володя, мог постоянно выдавать кусочки льда, посуду, духовку, кухонный комбайн…

Потом Марина возвращается в Москву и становится прорабом на стройке. На нее сразу обрушивается целый ворох проблем. Сначала обнаруживается, что батареи вовремя не прочистили, в морозы они лопнули — значит, придется менять. Большие щиты из прессованных опилок разбухли от влаги — нужен компрессор для просушки. Высоцкий договаривается по поводу такого агрегата через знакомых на «Мосфильме». Когда его подключают к сети, во всем поселке вылетают пробки. Кафель неопределенного цвета, который предназначался для ванной, при перевозке расколошматил в дороге пьяный шофер. «Но потихоньку наша постройка начинает становиться похожей на настоящий дом, — радуется Марина. — К концу 79-го приезжает мебель. Я провожу целые дни одна, расставляя все в доме, но меня вызывают во Францию на съемки, и я уезжаю. Справить новоселье нам так и не удается…»

Только к марту следующего года затянувшаяся стройка была почти завершена. Правда, все эти месяцы законного хозяина участка не оставляли в покое именитые соседи — «король детектива» Юлиан Семенов, кинорежиссер Эльдар Рязанов, главный редактор журнала «Юность» Андрей Дементьев и даже «таганский», казалось бы, автор, прозаик Григорий Бакланов: чего это там у тебя Высоцкий дом строит, это ведь запрещено? Володарский открещивался как только мог: это и не дом вовсе, а так, служебное как бы помещение для его личного архива и библиотеки. Впрочем, собратья-«письменники» напрасно переживали относительно своего потенциального беспокойного соседа. В Красную Пахру Владимир Семенович приезжал редко.

Жаль только, история с домом Высоцкого имела весьма грустное и дурно пахнущее продолжение, превратившись в предмет тяжбы между наследниками умершего поэта, его вдовой и самим Володарским. Но это будет уже потом.

— Марин, тебя, — Владимир протянул трубку жене, успев шепнуть: «Ира Мирошниченко».

— Bonjour, madame.

— Bonjour, mon ami.

Легко, непринужденно и доброжелательно знакомясь с женами, подругами, приятельницами, спутницами, музами друзей Высоцкого, Марина исподволь внимательно приглядывалась к ним и только потом делала свой выбор и принимала решение, продолжать ли общение или все-таки постараться держаться на расстоянии. В какой-то период была в добрых отношениях с актрисой Ириной Мирошниченко, в чьем доме нашла уют и понимание в момент раздора с Владимиром. Женщин сближало многое, в том числе, конечно, и французский язык, и музыка. Но прежде всего близость жизненной философии. «Женщина должна иметь свой стиль, неповторимый, ее личный, — утверждала Ирина Петровна. — Надо быть всегда такой, какая ты есть… Женщина в некоторых ситуациях должна быть ниже мужчины. В личных взаимоотношениях женщина не должна быть впереди, чтобы мужчина не чувствовал себя ущемленным, слабаком перед ней, а, наоборот, ощущал себя личностью, мужчиной. Это очень тонкая вещь, которую женщина должна соблюдать, если она не хочет потерять этого мужчину…»

Тогда же, в конце 1960-х — начале 1970-х, Влади тепло приятельствовала с детской художницей Лилей Майоровой. «Все праздники мы отмечали вместе у нас дома, — рассказывал ее муж Александр Митта, — и Володины дни рождения, и театральные премьеры, и Новый год, и Пасху, и Рождество, — все, что угодно. И 1 Мая нужно было посидеть, и 7 Ноября — непременно. Любым случаем пользовались, чтобы собраться вместе…»

Новых знакомых подкупала непосредственность Марининых эмоций. Во время одной из первых посиделок у Митты на Удальцова она воскликнула: «Ваше счастье, что вы не понимаете, насколько бедны!» Все хмыкнули — а им не с чем было сравнивать свое бытие. Марина смутилась, почувствовав, что допустила бестактность. Зато Высоцкий тут же нашелся, вспомнил байку:

— Все человечество, Мариночка, мучается вопросом: откуда родом Адам и Ева? А ответ ужасно прост: из Советского Союза! Голые, босые, одно яблоко на двоих хрумкают и вдобавок считают, что они в раю… Не смешно? Ну, не грусти, Мариночка. Ей-богу, все будет хорошо…

«В общении Марина и очаровательна, и проста, — восхищалась жена Окуджавы, Ольга Арцимович. — Она поражала легкой открытостью. О ней можно было сказать „свой парень“. Она очень милая и естественная, без фальши, без обычного актерского кривляния…»

Щедрость и нежность к друзьям — божественный дар, которым был наделен Высоцкий, Марина восприняла как обязательное правило для себя. Она в лепешку готова была расшибиться ради тех, кому Владимир безоглядно верил, кому отдавал свою душу, силы, тепло, время.

«Марина относилась ко мне очень хорошо, — говорила Римма Туманова, но объективности ради уточняла: — Правда, только потому, что я была женой Туманова… Но когда мне было очень плохо, я лежала в больнице, Марина во Франции доставала мне лекарства, пересылала самолетом… У меня до сих пор хранится ее записка, как надо этим лекарством пользоваться…» Поднятая Высоцким по сигналу SOS, Марина металась по ночному Парижу в поисках дефицитнейших (даже для Франции) медицинских препаратов, которые должны были спасти (и спасли!) от неминуемой смерти жену режиссера Георгия Юнгвальд-Хилькевича. Потом срочно, с помощью летчиков Аэрофлота передавала новейшее средство подавления алкогольной интоксикации для самого Хилькевича. Предметные уроки безмерной доброты, сиюминутной готовности прийти на помощь попавшему в беду другу становились безусловной привычкой.

А могла и просто так напомнить о себе из «прекрасного далека» маленьким милым презентом — например, передать Борису Мессереру чудные американские носки или Севе Абдулову забавную кепку, до которых он был великий охотник.

Ну а уж Евгений Александрович Евтушенко был коленопреклоненно благодарен Марине, которая согласилась стать «челноком» и контрабандой переправить английским переводчикам его пока машинописную антологию «Строфы века». Конечно, никакой крамолы рукопись не содержала, но трижды осторожный (с некоторых пор) составитель антологии на всякий случай решил перестраховаться: мало ли что? К тому же к весу «ручной клади» — килограммов десять, не меньше — могли привязаться… У Марины на таможне в Шереметьево был неофициальный «зеленый коридор» — ее никогда не подвергали унизительной процедуре досмотра. Вот и решили рискнуть.

«Мы с Володей тащили сумку, держа каждый за свою ручку, — вспоминал свою авантюру Евтушенко. — Потом Марина перехватила у нас всю русскую поэзию от символистов до Бродского, соединив обе ручки и покачивая бедрами чуть больше, чем обычно, и блистая улыбкой, пронесла сумку через границу с такой легкостью, как будто она была наполнена лебяжьим пухом, еще и помахала нам свободной рукой. Так что русская поэзия должна быть благодарна ей не только за Володю…»

В то же время весьма своеобразно толковал дружбу Марины со своей женой Фаридой Эдуард Володарский: «Их любимым занятием было перемывать нам кости. Какие мы мерзавцы и какие они несчастные, две женщины. Как мы не ценим их любовь…»

Так, может быть, у них просто не находилось других общих тем для разговоров? Как-то вечером, оставшись одна после визита Фариды, Марина чисто автоматически, без всякой задней мысли, нажала клавишу магнитофона с записями старых Володиных песен. И расхохоталась, как девчонка, услышав исчерпывающий ответ на мучивший ее вопрос:

Зато искренне она восторгалась Беллой Ахмадулиной, наслаждалась общением с ней: «Она живет в другом пространстве… У нее своя планета. Она не может никому мешать…» А Белла, даря им на двоих свой стихотворный сборник, на титульной страничке признавалась: «Володя, как я люблю тебя! Как я счастлива, что — ты!», и тут же, рядом: «Марина, моя нежность к тебе, мое безмерное восхищение — как объяснить? Люблю. Целую. Белла»

Их приятельские отношения где-то с середины 1970-х перерастают в нежную дружбу «вчетвером», когда, по мнению нового спутника жизни Беллы, художника Бориса Мессерера, «произошло некое единение людей, проживающих похожую жизненную ситуацию». Они ровесники, нашли друг друга, пройдя через испытания, безрассудство и ошибки. Но все вполне успешны, имениты, и каждому из них весьма трудно менять что-либо в самом себе и своих привычках. Но есть любовь, которая становится судьбой. Это невероятное сходство притягивало обе пары друг к другу как магнитом.

Их потребность в общении неиссякаема. Чаще всего «квартет» собирается на Малой Грузинской. В мастерской у Мессерера на Поварской все же намного меньше домашнего уюта, создавать который умеет только Марина. К приходу гостей у нее, как правило, уже готов стол. Прекрасные закуски, изысканные напитки. Милый треп, обмен новостями, дружеские шутки. Хозяин дома появляется позже, после вечернего спектакля. Несмотря на усталость, непременно берет в руки гитару и показывает, как он обычно выражался, новую песню…

Атмосферу полного доверия, раскованности и вселенской любви они хранили во время всех своих встреч, где бы они ни происходили. Будь то на даче Ахмадулиной или на приеме в американском посольстве, или у кого-то в гостях, где тоже умудрялись уединяться вчетвером… По приглашению Марины Белла с Борисом приезжали на рождественские каникулы в Париж. Влади селит их в своей квартире на rue Rousselle, окружает заботой и вниманием. Московские гости в полном восторге. Марина с ног сбивается, стремясь превратить пребывание друзей в Париже в настоящий праздник. Она ведет их к своей старинной подруге, актрисе Симоне Синьоре, потом организует удивительные свидания со знаменитым драматургом Эженом Ионеско, кинорежиссером Милошем Форманом, посещения вернисажей модернистов… Сколь радостными и одновременно горькими были встречи со вчерашними соотечественниками Виктором Некрасовым, Мстиславом Ростроповичем, Мишей Барышниковым.

Высоцкий же, посмеиваясь, напевал:

Все смеялись, дамы как бы укоризненно грозили ручками. Всем было хорошо.

На следующий день Высоцкий брал руль в свои руки и командовал:

— Так, через час нас ждет у себя Миша Шемякин!

Все безропотно подчинялись и отправлялись на кухонные, совсем как в Москве, посиделки к Шемякиным. Правда, выпивали тогда только Мессерер с Беллой, Высоцкий и Шемякин опять находились в ту пору «в завязке», а Марина тихонько выпивала свою рюмку из отдельной бутылочки виски, которую носила в сумочке…

Но самым фантастическим подарком для Беллы была организованная с помощью Марины встреча с живым классиком русской литературы Владимиром Набоковым… «Мы с мужем… оказались… в Швейцарии, и мои друзья, русские люди, живущие за границей и безмерно любящие Россию, знавшие про мое отношение к Набокову, организовали мне встречу с ним…» — рассказывала позже Ахмадулина.