25 июля 1980 года
На утреннюю репетицию она, как обычно, безнадежно опаздывала. Бежала, боясь сломать каблуки. У служебного входа ее остановил Алеша Порай-Кощиц, заведующий постановочной частью:
– Не спеши.
– Почему?
– Володя умер.
– Какой Володя?
– Высоцкий. В четыре часа утра.
И – глаза, полные слез.
«Репетицию отменили. Сидим на ящиках за кулисами. Остроты утраты не чувствуется. Отупение. Рядом стрекочет электрическая швейная машинка – шьют черные тряпки, чтобы занавесить большие зеркала в фойе…»
(из дневника А.Демидовой)
На собранном вскоре после похорон Высоцкого заседании художественного совета театра Любимов требовал, чтобы все подумали: каким может быть, каким должен быть спектакль в память ушедшего товарища. Первой взяла слово Алла Демидова:
– Для меня ушел партнер. Единственный человек из актеров, который нес пол. С ним было легко вести женскую тему. Сцены Гамлета с Гертрудой у нас, если мы были в хорошей форме, шли очень точно. И я думаю, не сыграть ли сцену с голосом Гамлета, который остался в записи?..
Эту идею на лету подхватил Смехов: «Это хорошо, очень театрально! Призрак!»
Но Демидова отмахнулась и говорила дальше:
– Сегодня мы все под впечатлением этих тяжелых дней. Но мне кажется, работая над спектаклем, нам надо приподняться над этой трагедией. У Гейне, по-моему, есть замечательные слова: «Мир раскололся, и трещина прошла по сердцу поэта». Его смерть завершила трагический этап нашего поколения. А ведь начинали мы так весело, карабкались весело по гладкой стене, надеясь дойти до вершины. Срывались одни, продолжали карабкаться другие. Перестали лучшие, кому бог дал талант, срывались на самой высокой ноте. Шукшин, Лариса, Володя… Завершен круг… Теперь я вообще не знаю, как жить с людьми в профессии. Может быть, мы найдем еще второе дыхание, не знаю.
На последнем спектакле «Гамлета» было жарко, душно. Петров сидел за кулисами и говорил: «Фронтовые условия». Это не вязалось с его видом, и я пошутила: «Да, Игорь, по тебе это особенно видно». И хотя усталость осталась, но эта шутка изменила наше самочувствие. И уже после спектакля я сказала: «А слабό, ребята, сыграть еще раз, заново?» А Володя, – у него было такое качество: как нож идти через все, всех, – посмотрел на меня своими пронзительными глазами и сказал: «А слабо…» – вяло, горько…
А потом вся труппа разъехалась по отпускам. Нужно было отдышаться, прийти в себя, протрезветь, понять, как жить дальше.
Демидова отдыхала в Репино. Там, в маленьком пансионате под Ленинградом, ее и отыскал старый знакомый, работавший в газете «Советская Россия»:
– Алла, у нас главный редактор в отпуске. Если сможешь за день сделать подвал про Высоцкого, то…
«Мы же не могли даже некролог про Высоцкого напечатать. Я говорю: «Давай». У меня были дневники. И я написала…»
Это были фрагментарные, отрывочные, такие мозаичные заметки. Самое первое впечатление, например:
«Я вспоминаю Володю, когда он пришел в наш только что организованный Театр на Таганке. Он стоял на лестнице после спектакля «Десять дней, которые потрясли мир», стоял с неизменной своей гитарой и пел недавно сочиненную песню «На нейтральной полосе цветы»… Мы бежали мимо, торопясь по своим делам, а он стоял и пел. Пел просто от хорошего настроения, от молодости, от здоровья, от надежды, от легкой влюбленности, оттого, что не петь не мог, даже если слушатели пробегают мимо…»
Публикацию назвали нейтрально – «Таким запомнился». Потом главный редактор газеты вышел из отпуска, доброго знакомого актрисы – инициатора публикации о Высоцком – за своеволие уволили.
Реакция друзей, знакомых, коллег на заметки Демидовой была различной. Кто-то вспоминал давнишнюю, наделавшую много шума публикацию «О чем поет Высоцкий?», опубликованную именно в «Советской России» в далеком 1968-м:
– Они что, грехи свои перед покойным решили замолить?
Кое-кто, ах да, все тот же Валерий Золотухин, не удержался, чтобы не поехидничать: «Началась конкуренция у гроба… Кто скажет первый… Кто напишет скорее, кто вперед оправдается…»
Каждый, кто был причастен к рождению спектакля «Владимир Высоцкий», считал себя полноправным соавтором, и очень боялся, что именно его не услышат, не поймут, оттеснят в сторону. Но, в конечном счете, за все отвечал главный режиссер.
Когда разразился грандиозный скандал и мемориальный спектакль оказался перед угрозой окончательного запрета, а Юрий Любимов – на грани увольнения, на заседании художественного совета Демидова безапелляционно заявила: «У меня, как у слабой женщины, мысли путаются, я думаю всегда: с одной стороны… с другой стороны… Я знаю, несомненно и совершенно точно, что если будет заявление об уходе Любимова, то будет заявление и мое, и моих товарищей. Это сомнению не подлежит… Когда писателя не печатают, он волен писать в стол, потому что «рукописи не горят». То же самое – композитор. А у нас профессия, что, когда мы не работаем – нас нет. Тут говорят: бороться. С кем?.. Если запретят спектакль, мы вольны играть его как вечер памяти нашего друга».
«Владимир Высоцкий» был важен для них, актеров и постановщиков как моральная, этическая исповедь, в которой они душевно очищали себя – и от повседневности прорывались к истине. А за собой вели сидящих в зале.
Алла Сергеевна рассказывала: «Все актеры, которые были на сцене, видели Высоцкого перед собой, перед своими глазами. Ведь, чтобы сыграть, нужно было этот фантом отделить от себя, и только тогда он передается зрителю. И Высоцкий как фантом присутствовал в театре. И не только на сцене, но и в зале. Даже было страшно! Не только мы, актеры, это чувствовали, но и зрители. А потом все стало стираться – его черты лица, реакция, голос…»
