Москва – Берлин, 1921 год
Воодушевленный своим новым назначением, ответственный сотрудник КРО – контрразведывательного отдела ОГПУ – Артур Христианович Артузов решил самолично просматривать списки лиц, которые подавали заявления с просьбой о разрешении выезда на постоянное место жительства за границу. Увидев в очередном из них имя Ольги Константиновны Чеховой, ходатайствующей о выезде в Германию для «получения образования в области кинематографии», он поставил напротив фамилии актрисы «галочку» красным карандашом, что во внутреннем обиходе означало необходимость личной встречи.
Официальному приглашению в Наркомат иностранных дела Ольга Константиновна ничуть не удивилась.
Встретивший ее в обозначенном кабинете молодой человек в полувоенном френче ей понравился. Невысокий крепыш лет тридцати. Крупная голова на сильной шее, широкий лоб. Темные пышные волосы, правда, уже с проседью. Коротко стриженные усы, бородка клинышком. При появлении посетительницы встал, представился Григорием Христофоровичем и даже почтительно прикоснулся губами к ее руке в перчатке.
– Я ваш поклонник, Ольга Константиновна. Присаживайтесь, пожалуйста. Не хотите ли чаю?
– Нет, спасибо большое. Я только что пила кофе.
– Вот и славно, а то ведь чай у меня без сахара. Терпеть не могу сладкого.
– Григорий Христофорович, если возможно, давайте ближе к делу. Вы о чем-то хотели со мной поговорить. Вероятно, о моем заявлении?
– Совершенно верно, Ольга Константиновна. Вы пишете, что хотели бы отправиться в Германию для получения образования в области кинематографии. А что, там действительно снимают такое замечательное кино?
– Да, одно из лучших в мире. Там создана блестящая школа, одна из лучших в Европе. Там есть чему поучиться. И Анатолий Васильевич тоже так считает.
– Кто-кто? – заинтересовался «Григорий Христофорович».
– Луначарский.
– Ах, ну да, – улыбнулся хозяин кабинета. – Я видел ходатайство Наркомпроса по вашему вопросу. – И неожиданно спросил по-немецки:
– Sprehen Sie Deutch?
Ольга внимательно посмотрела на своего визави и, с трудом подбирая слова, с чудовищным акцентом попыталась ответить тоже по-немецки:
– Конечно. Ведь это мой второй язык. В семье мы разговаривали и по-русски, и по-немецки, и по-французски, кстати, тоже. Но это все так, на бытовом уровне, в Германии я надеюсь максимально совершенствовать свой немецкий. От этого зависит моя карьера. А вы тоже говорите по-немецки?
– Jawohl, mein Frau! Ведь это – часть моей работы.
– Браво.
– Ольга Константиновна, насколько мне известно, представителям нашей отечественной культуры, прежде всего сценического искусства, довольно непросто добиться признания на Западе… Все-таки музыка или живопись – более интернациональны, не нуждаются в переводе…
– Я не согласна с вами, – тут же возразила Ольга. – А разве пример Василия Ивановича Качалова малоубедителен? Он и его труппа уже третий год работают и в европейских странах, и в Америке. И, судя по газетным публикациям, их гастрольное турне проходит более чем успешно…
– Знаете, мне не хотелось бы вам напоминать, что качаловские актеры бежали в Европу вместе с белыми, – любезный тон «Григория Христофоровича» немного изменился, – и там пользуются их немалым покровительством и финансовой поддержкой. Но речь не о Качалове… Кстати, желание выехать в Германию исключительно ваше, Ольга Константиновна, или вашего мужа, Фридриха Яроши?
– Обоюдное, – отрезала Чехова.
Ее собеседник встал и легким шагом прошелся по кабинету. Чехова как актриса оценила его пластику.
– Вы разлюбили театр, Ольга Константиновна? Ведь Художественный театр – это наше национальное достояние. Со временем вы могли бы стать его украшением…
– Если бы там, как и раньше, ставили Чехова, Толстого, Горького, зарубежную классику, – то да. А сегодняшние спектакли, на мой взгляд, просто балаган, шутовство и плебейство. К тому же театр, к сожалению, стремительно стареет. Будущее только за кинематографом. Я не хочу упустить свой шанс стать киноактрисой. А за комплимент – спасибо…
– Я вас прекрасно понимаю, Ольга Константиновна, вы молоды, полны сил, энергии, амбициозных планов, хотите поскорее добиться признания. Со своей стороны обещаю сделать все, чтобы ускорить оформление ваших документов. Хотя и понимаю, что совершаю преступление.
– Какое же?
– Лишаю отечественных театралов вашего искусства.
– Еще раз благодарю за добрые слова, Григорий Христофорович.
– Ну что ж, будем считать вас моим человеком в Берлине. В связи с этим у меня к вам, очаровательная фрау Ольга, одна маленькая просьба. Мои коллеги, друзья время от времени по делам бывают в Германии. Не сочтите за труд оказывать им иногда, по возможности, какие-нибудь маленькие, может быть, чисто бытовые услуги. Согласны?.. А чтобы не возникало недоразумений, нам с вами нужно условиться о каком-нибудь знаке или, если хотите, только нашем с вами пароле, чтобы вы сразу могли отличить: от меня этот человек или просто какой-то прохвост, аферист.
– Конечно, согласна. А какой должен быть пароль?
– Да какой угодно. Набор бессмысленных слов, понятных только мне и вам. Ну, например… «Я – человек, который не любит ночевать в тростнике, так как боится комаров». По-русски. Устраивает?
– Отлично! – засмеялась Ольга.
Галантно целуя на прощание руку Чеховой, «Григорий Христофорович» доверительно, вполголоса проговорил:
– Позвольте один совет, Ольга Константиновна. Сторонитесь (для вашего же блага) близкого общения с эмигрантскими кругами. Я не имею в виду людей заблудших, несчастных, в силу тех или иных обстоятельств оказавшихся на Западе, а тех, кто строит планы своего победоносного возвращения в Россию. Они, поверьте, люди злобные, подлые и способные на все. Подальше держитесь от них, Ольга Константиновна, подальше. Ваше призвание – искусство…
* * *
«Григорий Христофорович» оказался человеком слова. Буквально через неделю-полторы Ольга со своим новым супругом Яроши получили разрешение на выезд в Германию. Взять с собой дочь, маму и сестру власти не позволили. «Это временная мера, не волнуйтесь понапрасну, Ольга Константиновна, – заверил ее Артузов, когда она в отчаянии вновь обратилась к нему. – Все образуется, вот увидите».
«Временная мера… временная мера… временная мера…» – эти слова молоточками отбивали дробь в ее голове в такт перестуку колес.
– Ольга, успокойся, – пытался утешить зареванную жену Фридрих. – Твоих просто решили оставить в качестве заложников. Они будут наблюдать, как ты будешь вести себя там, на Западе. Обычная практика…
Он помолчал, погладил ее по плечу и вновь начал нашептывать: «Не волнуйся, все образуется…» Ольга резко подняла голову и досадливо взглянула на него: он что, спелся с этим Григорием Христофоровичем? Ведь бубнит те же слова, как попугай…
Сил терпеть рядом с собой этого бывшего пленного австро-венгерских войск, красавца, выдававшего себя то за продюсера, то за литератора, у нее хватило только до Берлина. Все-таки дальняя, изнурительная дорога в неизвестность, а этот… персонаж как-никак мужчина. Перед конечной остановкой они холодно распрощались, и Фридрих Яроши исчез. Навсегда и в никуда.
А Ольга осталась одна в совсем чужом большом городе. Кое-как выбралась из вагона. На привокзальной площади растерялась, в первое мгновение ей показалось: вся огромная серая масса сосредоточенных, замкнутых в себе, неулыбчивых людей движется навстречу ей, абсолютно не видя ее.
Однако первым же человеком, к кому она обратилась – разве не добрый знак?! – оказался русский эмигрант, бывший преподаватель гимназии из Подольска. Интеллигентно приподняв потрепанную шляпу, он поинтересовался, чем может помочь землячке. Уяснив суть проблемы, толково объяснил, как добраться до Гроссбееренштрассе, где находились довольно недорогие и более-менее сносные меблированные пансионы.
– Вас проводить, мадам? Что, кстати, у вас с голосом, простыли?
– Спасибо, – одними глазами улыбнулась Ольга. – Я здорова, все в порядке, так, зубы слегка…
– Мой друг доктор Красовский – весьма приличный зубной техник, у него здесь обширная практика. Он сможет вам помочь. Мы тоже живем в этом квартале, на Гроссбееренштрассе. Нас, русских, здесь целая колония…
– Спасибо. Вы и так мне очень помогли. – Ольге не терпелось поскорее избавиться от чересчур назойливого помощника. – Я пойду, пожалуй. Устала с дороги смертельно.
– Конечно, конечно. Заходите на огонек, найдем чем угостить, развеем грусть-тоску! – совсем уж по-московски, хлебосольно пригласил «добрый ангел». Но добавил по-немецки: – Ауфвидерзеен, майне кляйн!
Хозяйка пансиона оказалась дамой словоохотливой и гостеприимной. Еще бы: заполучить новую жилочку в нынешние времена не так-то просто. Она проводила свою гостью на второй этаж, открыла дверь комнаты в конце пустынного, темного коридора:
– Это ваши апартаменты, располагайтесь, фройляйн… Ольга?.. Можно я буду вас называть просто Олли?.. А где ваши вещи?.. На вокзале?.. У вас зубы болят? Да-да, вижу, щека чуть припухла… У меня есть очень хороший стоматолог, он живет совсем рядом, на соседней улице… Могу проводить…
– Danke schцn, – ответила Олли и без сил опустилась на кровать, стоящую в углу ее теперешней кельи. Потом последовательно ответила на вопросы и предложения хозяйки. – Все вещи со мной, – она указала на свое старенькое, перелицованное пальто, платок на плечах, сапожки на картонной подошве и небольшой саквояж. – Да, зубы чуть-чуть болят, флюс. Скоро пройдет, я знаю… Доктор пока мне не нужен. Спасибо.
– Хорошо-хорошо. Отдыхайте, фройляйн Олли.
Едва за хозяйкой закрылась дверь, Ольга с облегчением выплюнула в платочек осточертевшее колечко, которое она от самой Москвы удерживала во рту под языком. В слюне оказалось немного крови – десны все-таки протестовали против присутствия инородного предмета. «Отработка техники сценической речи, – усмехнулась она, – уроки ораторского искусства… Древний грек Демосфен морскими камушками, кажется, баловался, а я вот – колечком с бриллиантиком… Но ведь другого выхода не было. Сама же видела, чем можно поплатиться за контрабанду. Под Брестом одного купчика прямо у состава расстреляли – царские монеты в носки натолкал, дурачок… Ладно, все позади. Теперь это колечко – моя единственная надежда, как спасательный круг. Вот теперь бы еще найти надежного ювелира…»
На деньги, вырученные от продажи колечка, она первым делом купила туфли, настоящие туфли на каблучках и из магазина вышла уже в них, вспоминая Золушку из старой доброй сказки… На сколько хватит оставшегося капитала, Ольга даже не загадывала. Судя по рассказам хозяйки, цены скачут, марка по сравнению с долларом каждый день обесценивается вдвое-втрое. А лавочники разводят руками: инфляция, господа, инфляция… Несведущие люди путали инфляцию с инфлюэнцией, а выяснив недоразумение, единодушно сходились во мнении, что и первая, и вторая одинаково мерзопакостны.
