Петроград, улица Галерная, 27, лето 1917 года
За то, что девочкой неловкой
Предстала на пути моем.
Сергей Есенин – Зинаиде Райх
– Так вы, Зинаида Николаевна, оказывается, нищая меценатка, – Ганин [7] словно бы в шутку приобнял ее за талию и слегка притянул к себе. – Обещали устроить несчастных поэтов со всеми удобствами, а что в результате? Мы тут с Сережей всю ночь с устроенного ложа на пол брякались. – Он показал рукой на шесть стульев, составленных каре.
Воспользовавшись моментом, Зиночка ловко выскользнула из его невинных объятий и засмеялась, изящно поправляя свои тугие черные косы, уложенные вкруг головы:
– Ну, а чего вы, Алеша, хотели? Стулья великокняжеские, можно сказать, из самого дворца, дорогим шелком обитые, ножки гнутые, хлипкие, видите, не на крестьянских богатырей рассчитаны. Вот они и разъезжаются под вами, юноши.
– Ох, Зиночка, что же вы со мной делаете! – глядя на нее, театрально вздохнул Ганин.
Бездомных поэтов Зинаида Райх, которая служила здесь, в редакции левоэсеровской газеты «Дело народа», секретарем-машинисткой, согласилась приютить на пару ночей. Она была здесь на особом положении и многое могла себе позволить. Мина Свирская [8] , работавшая в партийной библиотеке, рассказывала приятелям, что при создании общества распространения эсеровской литературы Зину единодушно избрали председателем: «Она умела вести собрания и, как говорится, представительствовать, чего мы по молодости не умели…» Да и образование вполне позволяло – все-таки не зря училась на историко-литературном факультете Высших женских курсов Раевского.
Есенин, лукаво улыбаясь, посматривал то на Алексея с Зиной, то на Мину, которая увлеченно листала свежий номер газеты и делала какие-то пометки на полях. Потом поднялся, поставил на полку потрепанный фолиант Щапова «История раскольнического движения», с которым он не разлучался целый вечер, и предложил:
– Ну что, други и подруги, вперед?
Вчетвером они отправились бродить по городу. Здесь, на Галерной, их – Ганина с Райх и Есенина с Миной – недаром все называли неразлучным квартетом. Возвращаясь в тот вечер из Павловска после скучного и пошлого концерта, в полупустом трамвае Ганин заунывно принялся декламировать свое новое стихотворение «Русалка», заранее предупредив слушателей: «Посвящается З. Р.»:
Русалка – зеленые косы,
Не бойся испуганных глаз,
На сером оглохшем утесе
Продли нецелованный час.
……………
Она далеко, – не услышит,
Услышит – забудет скорей;
Ей сказками на сердце дышит
Разбойник с кудрявых полей.
……………
Не вспенится звездное эхо
Над мертвою зябью пустынь,
И вечно без песен и смеха
Я буду один и один.
– Замечательно, – едва не захлопала в ладоши Мина. – «Я буду один и один…» Алеша, а почитайте еще разок, а?
– Конечно.
Пока Ганин повторял свою декламацию, Сергей достал листок бумаги и стал что-то быстро писать карандашом. Потом прочел. «В нем было два четверостишия, – вспоминала Мина. – Павловский парк превратился в березовую рощу, мои коротко остриженные и всегда растрепанные волосы сравнивались с веточками берез. Было оно посвящено «М. С.».
Зина с милым смешком сказала подруге: «Молодец Сергей. Теперь ты наконец будешь причесываться».
В один из летних дней Есенин ворвался в редакцию и с порога предложил Свирской:
– Мина, а не поехать ли вам с нами на Соловки? Что скажете? Мы с Алешей едем.
Заслуженная эсерка республики Софья Карклеазовна Макаева удивленно вздернула бровь, громко закашлялась, вытащила из пачки очередную папироску и безапелляционно изрекла: «Фантастическая глупость… Фантастическая! Какие могут быть путешествия, поездки, веселье, когда выборы в Учредительное собрание на носу? Что за чушь вы несете, молодой человек? Несерьезно все это… А вам, Мина, должно быть стыдно. Уши развесили…»
В тот же день, навестив Зинаиду в редакции, Мина рассказала подруге, что Есенин с Ганиным собираются на Соловки и зовут ее с собой. Говорят, таких северных мест нигде в мире больше нет. Зина тут же захлопала в ладоши: «Ох, как интересно! Я бы поехала… Сейчас пойду, попробую отпроситься…» Быстро вернулась, довольная, закружилась по комнате: «Отпустили!»
Возбуждение Зинаиды Николаевны, вспоминала Мина, может быть, на какое-то мгновение передалось мне. Но я не могла себе представить, что имею право бросить работу в обществе, которой в то время в связи с выборами было много. А Сергей и Зина уже обсуждали планы и маршруты. Только потом оказалось, что у кавалеров в карманах ветер гуляет. К счастью, у Зинаиды обнаружилась некая заветная сумма, которую она, ни на миг не поколебавшись, предложила на поездку…
Когда путешественники вернулись из «Соловецкой экспедиции», Мина тут же помчалась на Галерную. Зинаида была занята, готовила какую-то срочную справку, барабаня по клавишам своего старенького «Ремингтона». Закончив, выдернула лист из каретки, пробежала глазами текст, поставила подпись и протянула бумагу Мине:
– Читай.
В конце справки стояла подпись – «Есенина-Райх». Зинаида Николаевна усмехнулась и сказала обескураженной Мине:
– Знаешь, а нас с Сергеем на Соловках один добрый попик обвенчал.
Вот такая история. Уезжала на Север Зинаида Николаевна Райх невестой Ганина, а вернулась в Петроград женой Есенина.
А что, разве можно было устоять перед тем бешеным напором, с которым молодой поэт говорил ей на палубе белого парохода: «Зина, это очень серьезно. Поймите же, я люблю вас… С первого взгляда. Давайте обвенчаемся. Немедленно! Если откажете, покончу с собой… Скоро берег. Решайтесь! Да или нет?..»
– Да.
На вологодской пристани они сошли, в деревеньке со смешным названием Толстиково набрели на храм Святых Кирика и Иулиты. «Вот здесь и обвенчаемся!» – решил Сергей. Зинаиде ничего не оставалось, как телеграфировать отцу: «Вышли сто. Венчаюсь». Деньги Николай Андреевич прислал. Молодые обошлись без свадебных нарядов, Зина удовлетворилась обручальными кольцами, новой белой с блестками кофточкой и замечательно шуршащей черной юбкой. Ну и букетом полевых цветов от Сергея. Ганин? А что Ганин? Стал у них шафером, только и всего.
По возвращении в Питер Есенин всех знакомых горделиво оповещал: «У меня есть жена». Даже Александр Александрович Блок не преминул отметить в дневнике: «Есенин теперь женат. Привыкает к собственности». Хотя в жизнь семейную Сергей Александрович, пожалуй, больше играл. Поначалу, пока своего жилья не было, молодые супруги и вовсе существовали как бы порознь. Потом сняли пару плохоньких комнат, неуютных и мрачных, в какой-то гостиничке на Литейном.
Впрочем, молодая жена постаралась сделать их обитель уютной и гостеприимной. «Зина оказалась женщиной хозяйственной, энергичной, – похвалялся Есенин перед своим грузинским другом Тицианом Табидзе. – С продуктами было туговато, но и при всем их скромном наборе она придумывала необыкновенно вкусные блюда… С каким искусством она готовила борщ. Я думаю, если бы она пошла по поварской линии, из нее получился бы мастер своего дела. Я не раз наблюдал, как она священнодействовала…»
В день рождения Сергея жена, всеми правдами и неправдами раздобыв кое-какую закуску и несколько бутылок вина, собрала близких друзей. По тем временам – за месяц до ошеломительно накатывавшего на страну Октября 17-го – в полуголодном Питере накрытый ею стол выглядел по-настоящему праздничным. Электричество отключили? Не беда, есть керосиновая лампа. Свечи, в конце концов! Так даже лучше. Именинник был весел, оживлен, привечал всех. Неожиданно настоял, чтобы Мина выпила с ним на брудершафт. Выпили. Потом взял свечу и потянул девушку за руку: «Идем со мной». Молодая жена с удивлением смотрела им вслед. В соседней комнате Есенин сел за стол и принялся что-то писать. Порывавшуюся уйти Мину удерживал:
– Нет-нет, посиди, я сейчас. Погоди еще минуту…
Потом встал и проникновенно прочел:
