– Опять свечи жжёшь напрасно, дармоедка! – крикнула бы ведьма со второго этажа, если была бы жива.

Йоринда задула свечу, открыла окно пошире и села на подоконник. Прохладный вечер потихоньку тёк, лаская её колени, запах цветов из сада заполнил её комнатушку. Озеро за садом лежало огромным тёмным серебряным зеркалом. Даже ручей с противоположного берега, казалось, заснул и забыл о своём дневном грохоте, шелестел едва слышно. Всё те же звёзды, то же небо, только она изменилась.

Она с тоской посмотрела на свои руки, старческие, похожие на бабушкины, с тонкой морщинистой, покрытой пятнами кожей, а ещё недавно у неё были белые нежные ручки шестнадцатилетней девушки. Она заплела седые, как прошлогодняя солома, волосы в косу, как делала раньше со своими густыми тёмными волнистыми локонами, вздохнула и устроилась в старой кровати ведьмы.

Не легла, потому что кровать была сидячая. Вроде шкафа со створками, украшенными затейливой резьбой: из переплетённых дубовых листьев выступало суровое лицо лесного духа в венке, от крыльев носа росли листья; он, скривив мучительно рот, крепко сжимал зубами дубовые ветки с крупными желудями. Безымянный мастер не обозначил зрачки, и она боялась смотреть в слепые глаза друида, вырезанного на дверцах. Внутри тюфяк, набитый душной травой.

Она подумала, что ведьма, оказывается, тоже боялась умереть, если так долго не могла расстаться с привычкой спать в сидячей кровати: как же надо бояться смерти, чтобы не сметь ложиться. Чтобы не сметь принять горизонтальное, как у мертвеца положение, просто для того, чтобы выспаться. Йоринда по-прежнему спала в ведьминой сидячей кровати, хотя ведьма мертва, а она всё никак не переберётся из каморки, куда та запихнула её: ведьма отдала ей комнату, куда сваливала старые вещи. Сама не понимала, почему не решалась. Она свободна. Так почему же она не уходит из чёрного с узкими коридорами, высокими закопчёнными потолками, расписанными мрачными хищными цветами и птицами и грязными окнами с витражами в стиле пламенеющей готики замка чернокнижницы, из старого замка с фонтаном посередине огромного круглого зала. Чего ждёт? Кого?

Фонтан бил вверх почти до хрустального купола в двенадцать долей, мутного от времени, в который подслеповато глядело небо. Вокруг фонтана в своих разнокалиберных клетках, спрятав головы под крыло, спали птицы. Сотни птиц.

Всего две недели назад шестнадцатилетняя Йоринда неслась по лесу, по тропинке, которую они протоптали с Йорингелем, когда бегали друг к другу со своих хуторов.

Она бежала к нему, будто он отнял её сердце, не силой отнял, а любовью, она и не сопротивлялась, ей было приятно, но жить она теперь без сердца не могла, а оно было у него, и что ей теперь делать, непонятно. Прилечь к нему на плечо, чтобы слышать, как её украденное сердце бьётся в его широкой груди, и чтобы он слушал, как его украденное сердце бьётся у неё под тонкими рёбрами, в клетке бьётся сердце его, в её клетке, она схватилась за сердце, ещё чуть-чуть и оно выпрыгнет из горла и покатится, подскакивая, спотыкаясь о выступающие из земли корни дубов, тропинка бросалась ей под ноги, она едва успевала подставлять ноги, чтобы не упасть лицом в мелкую, как мука пыль.

Девушка почти летела как птица, юбки она подобрала, мелькали крепкие икры, белые, нежные. Летела мимо тёмного высоченного ельника с висячими, обросшими мхом огромными ветками, над прозрачным мелко-разрезным зелёным туманом папоротника. Она бежала по тропинке через пронизанную солнцем, звенящую рощицу берёз с белыми как у неё телами, с глядящими из тонкой высокой травы голубыми и фиолетовыми фиалками, у неё тоже фиалковые глаза! И там, на поляне, её ждёт он, лежит на спине, снял, свернул и положил под голову рубашку, подставил лицо солнцу, а оно целует его в румяные щёки, в веки, просвечивая сквозь них красным, как оно смеет, я, только я могу целовать его глаза, его губы, его губы, его губы, – она чуть не споткнулась, и припустила от нетерпения ещё быстрее, хотя куда быстрее, только если полетит!

Перед ней на тёмную и прохладную тропинку камнем упала птица, развела подрагивающие от боли цветные крылышки. Она крутила головой, будто у неё нет костей, во все стороны, и как показалось Йоринде, просительно и жалостливо смотрела ей в зрачки своими чёрными блестящими бусинками глаз. Она махнула на неё, кыш! – но птица продолжала прижиматься распяленными крыльями к земле и всё требовательнее и настойчивей заглядывала ей в глаза, Йоринде стало холодно и жутко, будто кто-то схватил её за горло сильной ледяной рукой, когтистой лапой. Она остановилась и провела по шву кармана на переднике в поисках крошек, аппетит у неё хороший и в кармане частенько ждали её зубов и язычка обсыпанный сахарной пудрой крендель, баранка или кусок белого каравая. Она стала есть ещё больше, когда влюбилась – бабушка даже перестала готовить для неё свой знаменитый пирог с клубничным вареньем, взятым в клетку уложенными крест накрест подрумяненными жгутиками сдобного теста, она так скучала по нему! Йоринда сглотнула голодную слюну и вытряхнула крошки перед птицей.

– Что, не хочешь? – спросила она.

Птица повернула голову, будто сказала: нет.

– Тогда что тебе нужно?

Солнце уже низко. Она взяла птицу в ладони, она словно богом создана по размеру её рук, птица сразу успокоилась.

– Ты сломала лапку? Я отнесу тебя к твоему гнёздышку, но ты должна показать мне, где оно.

Птица вытянула шею и напряглась как стрела, направила свои блестящий острый чёрный кованый клюв в самую лесную чащу.

Йоринда посадила птицу на плечо, подоткнула юбку вокруг бёдер и полезла через кусты бересклета, длинные серёжки подрагивали и качались как шёлковые кисти на свадебном уборе Йоринды, она вышивала его к венчанию. Глазки птицы блестели, как косточки бересклета, такие же масляные, чёрные, в своих матовых белых коробочках на длинных красных висюльках.

Она шла, куда указывала птица, всё дальше, всё глубже в чащу. Солнце красным шаром просвечивало сквозь листву, пересчитывало чёрные на фоне светлого закатного неба стволы и заглядывало ей в лицо. На мгновение ей показалось, что солнце не хочет, чтобы она углублялась в лес, солнце согревало щеки Йоринды совсем как бабушкина рука. Ладонь и подушечки пальцев жестковатые, сухие, а тыльная сторона пухлая, мягкая, как у всех старых людей с истончившейся и от этого очень нежной кожей в веснушках цвета закатного неба.

Она бежала всё дальше, а ноги не хотели нести, а птица подгоняла её, всё оживленнее хлопала крыльями, щипала за ухо, крепко до скрипа прислонялась гладкой блестящей головкой к подбородку, к щеке и шее Йоринды.

– Сейчас! Сейчас, скоро придём, – бормотала она.

Йоринда боялась странной птицы и ей хотелось поскорее избавиться от неё. Она хотела снять птицу с плеча и нести в руках, но та забила крыльями и завертела головой, Йоринда испугалась, что та выклюет ей глаз и убрала руки. Птица успокоилась и сложив крылья, замерла у неё на плече.

Йоринда сбила ноги в кровь. Хорошо, что теперь она бежала вдоль ручейка в мягких мхах, утопая в них по щиколотку. Нежный закатный свет мигал между стволов. Меловые обрывы подымались вдоль ручья всё выше, над её головой стояли серые облака с яркими чистыми розовыми подкладками, это бабушка всегда говорила: у каждой тучки есть розовая подкладка.

Журчал ручей.

– Ты хочешь пить? Как я сразу не догадалась!

Йоринда зачерпнула воды в ладонь и поднесла ей, но та возмущённо забила крыльями. Девушка не хотела поить птицу изо рта, ей было противно даже подумать об этом. Но птица обняла её за шею своими жёсткими крыльями, Йоринда замерла от ужаса и отвращения, окаменела, а птица раскрыла своим костяным прохладным клювом рот Йоринды, та боялась пошевелиться, чтобы птица не расклевала ей губы до крови, узкий плотный сильный язык нашёл влагу во рту девушки, та замерла от ужаса и ждала, когда это кончится. Птица приникла к шее и оторвать её не было никакой возможности. Йоринда представляла, какое маленькое сильное тельце под перьями, и не могла прикоснуться к ней. Йоринду передёрнуло, птица насмешливо покосилась на неё, ощерила хищный клюв, мелькнул пестик влажного языка, улыбнулась? и впилась когтями в плечо Йоринды до крови. Она прибавила шагу, птица подгоняла её, хлопая крыльями, направляла клювом и всё сильнее впивалась в плечо, потекла кровь.

Проклятая птица, ты обманула меня, может, ты ведьма? – подумала девушка. Птица захрипела, прочистила горло и сказала на чистом немецком баварского разлива:

– Наконец-то ты догадалась, тупая корова!

Девушка хотела отодрать от себя птицу, но та злорадно захохотала и клюнула её в щёку. Йоринда, обезумев от ужаса, побежала, не разбирая дороги, ветви кустарников хлестали её по ногам, острые камни подставляли свои мокрые скользкие макушки и острые рёбра. Порезанные ноги скользили и она бежала вдоль ручья как тёлка, замученная оводами. Ничего не видя, не разбирая дороги, ей было так страшно, особенно при воспоминании о ласке языка птицы, когда та раздвинула клювом её губы. Мерзкий твёрдый прохладный язык птицы между её губами!

Меловые стены вдоль ложа ручья поднялись высоко, так, что узкой полосой сверху лежало прозрачное с точками колючих звёзд небо. Меловые стены оборвались и Йоринда оказалась на берегу озера. Ручей покончил с собой, прыгнув в озёрную гладь, поглотившую его без следа, только взбитая как сливки пена кружевом повторяла берег.

Птица заворчала и прикусила Йоринде мочку уха. Она остановилась, в боку кололо, не хватало дыхания. На другой стороне озера серым каменным водопадом высился замок.

– Ступай живее, корова, нет, лучше переплыви озеро! Да, плыви, ленивая корова, или тебе больше нравится лосиха? – захихикала ведьма и ещё сильнее впилась в плечо острыми когтями. – Раздевайся, – прикрикнула она.

Йоринда сняла тонкую льняную рубашку с кружевами по вороту и сарафан с тесным лифом, вышитый по подолу цветами и листьями, свернула в узелок и привязала его платком на голову, сверху уселась птица. Йоринда вошла в воду, колени подгибались, она боялась, что не доплывёт до другого берега, так холодно и страшно ей было, она решила сложить руки и уйти на дно, но птица сказала:

– Не сметь! Я должна попасть в замок! С тобой! Ты мне ещё пригодишься.

Йоринда хотела выжить, она переплыла озеро и вылезла на каменистый берег. Погас последний взгляд ласкового солнца, будто бабушка сказала: прощай, милая. Погасли даже отсветы на серых облаках. У них украли розовые подкладки. Стало холодно. Упала ночь. И Йоринда чуть не упала, на её голове на свернутой одёжке сидела ведьма, поставив грязные и худые, в покрасневших шишках раздутых суставов, тяжёлые как из свинца, ноги ей на плечи; антрацитовые перья птицы стали платьем, обтрёпанный подол которого застил Йоринде глаза. Ведьма перекинула ногу через голову девушки, пахнуло едким птичьим помётом, резко оттолкнулась и неуклюже спрыгнула на камни, они заскрипели, застонали. Йоринда покачнулась, не удержалась, и упала, больно ударившись о камни.

Над ней стояла ведьма. Узкие сухие губы, натянутые на торчащие вперёд зубы, маленькие острые глазки под тяжёлыми тёмными веками, спутанные седые волосы. Сгорбленная вдовья спина. Ведьма скинула платье и схватила девушку за руку, дёрнула вверх, заставив встать, отвела кисть в сторону, словно собиралась танцевать гавот, и удовлетворённо сказала:

– Тебе повезло!

– Почему повезло, – растерялась Йоринда.

– Потому что я могла бы забрать твоё тело и отпустить твою душу прямиком к богу, уж ты-то невинная, и он, старый развратник, не отказался бы от твоей чистой души, но к твоему счастью, ты можешь воспользоваться этим прекрасным, чудным, умным, замечательным телом, – она погладила себя по животу, – всего лишь лунный месяц назад оно было таким же глупым и свежим как твоё, у меня много дел и планов и тела так быстро приходят в негодность!

– Если хочешь, можешь прикрыть срам вот этим, – ведьма кивнула на кучку перьев.

Йоринда посмотрела на старуху, перевела взгляд на перья и задумалась.

– Ну, что, ты решила? Что выбрала? Моё старое тело или птичьи перья? Быстрее шевели извилинами, безмозглая корова, – засмеялась гадкая старуха, – а то полетишь сразу к богу!

У Йоринды язык приклеился к гортани, она протянула руку к старухе.

– Хорошо, значит, хочешь ходить на двух ногах, на трёх, – хихикнула она, – с палочкой, не хочешь быть птичкой! Остальные выбирали птичьи перья, а ведь ты могла бы попробовать! Но ты боишься нового! – сказала ведьма, подошла к девушке и сделала то, чего Йоринда боялась больше всего и точно знала, что та сделает именно это: ведьма взяла холодными костлявыми руками её за уши, прижалась к Йоринде и так же, как когда была птицей, приникла сухими твёрдыми губами к её рту, чтобы высосать душу. И так же, как тогда, Йоринда, замерев от ужаса и страха, впустила её в свой рот и перестала дышать.

Теперь всё утро у Йоринды занято. Когда она была девушкой, то могла сама решать, чем ей заниматься. Помогать бабушке по хозяйству или валяться в своей девичьей кровати, похожей на кремовое пирожное, пойти в поле или в лес, на речку с другими двушками или к Йорингелю, только там её хворостиной мог прогнать его отец, чтобы не отрывала жениха от работы; или могла потихоньку от бабушки залезть в кладовку и умять горшочек варенья или шмат сала, или солёных огурцов или всё это вместе, а потом сидеть в отхожем месте, могла делать, всё, что душенька пожелает! Она вспомнила, как любила, сидя на пригорке, расчёсывать свои длинные густые волосы цвета обожженного ореха, теперь её волосы расчёсывает мерзкая колдунья, её волосы, её же белыми ручками. Стоит перед зеркалом, растрескавшимся от горя, что приходится отражать ведьму, и любуется крепкой талией Йоринды, её круглой шеей – стоит, гладит себя по бедрам, её бедрам!

Проклинаю себя, – подумала Йоринда, – что пошла за мерзкой птицей, – она засомневалась, может, надо было выбрать тело птицы, а не ведьмы, но Йорингель не станет слушать какую-то птицу, но и слушать ведьму, в теле которой была Йоринда, он бы тоже не стал. Никогда не поверит ни птице, ни мерзкой старухе!

Ведьме хватает девичьего чистого молодого тела только на двадцать восемь дней: у неё всего-то один лунный месяц, даже уже две недели. Конечно, оргии, шабаши, после этого она ищет новое. Неужели всего за месяц прекрасное тело, что было моим, превратится в такое же, как сейчас досталось ей?

За замком у подножия горы – кладбище. Крестов ведьма не ставила. Она закапывала использованные тела, воткнув в изголовье веточку. Волновался, разговаривал выросший из прутиков молодой лес, ближе к горе деревья старше, у горы совсем старые, толстые, не обхватишь, лет пятьсот, наверное, прикинула Йоринда. Пятьсот лет ведьма крадёт тела, пользуется лунный месяц, Йоринда с грехом пополам умела считать дюжинами, поэтому она прикинула, что дюжина дюжин дюжин девушек, потеряли свои тела и теперь от них не осталось ничего, кроме дрожащих деревьев – приличный лес шумел, шелестел за замком.

Целый день Йоринда носилась по замку: покормить и убрать за птицами – девушками, коротавшим свой птичий век в клетках. С горя они, что ли столько гадят, – думала она, выгребая помёт из клеток.

Внизу хлопнула дверь. По звуку шагов сразу понятно, что ведьма не в себе. Она топала, словно на ней проржавевшие рыцарские доспехи, сердце Йоринды обливалось кровью: она так топает, что сломает мне ногу.

Едва Йоринда успела скинуть с себя лохмотья и притвориться спящей, как дверцы её сидячей кровати распахнусь и вспыхнул белый свет, глаза чуть не лопнули, Йоринда их прикрыла и вскрикнула от испуга – по лицу хлестнуло что-то тёплое, запутанное, сухое – волосы! Ещё раз и ещё. Йоринду подбросило от ужаса. Она выпала из шкафа и теперь сидела на полу, расставив старые, не свои ноги и держала в дрожащих старых, не своих, руках бабушкину толстую седую косу. Не узнать её она не могла. Вот и ленточка, бархатная, узкая, которой бабушка перевязывала её у затылка, в теле косы торчала шпилька, а кончик перевязан обрывком такой же бархатной ленты. Ведьма выхватила у Йоринды косу и ещё раз с размаху хлестнула по лицу.

– Говори, как ты его ласково называешь? Прозвище?

– Ещё спроси пароль и явки, – усмехнулась про себя Йоринда, – значит, она не говорила с Йорингелем, не решилась. Мой умный мальчик сразу раскусил бы её, и она это понимает.

– Если не скажешь, то в следующий раз я отрежу твоей бабке не волосы, а голову, – прошипела ведьма.

Йоринда молчала.

– Как хочешь, – сказала ведьма и повернулась.

– Постой, – Йоринда схватила её за свою же белую руку и тут же отдёрнула, – скажу, скажу!

– Ну, – обернулась ведьма.

Йоринда помялась для виду и выдала:

– Мой лев.

Это вместо мой кабанчик! Ну не тупой же он хряк, должен догадаться, что перед ним не Йоринда, а чужая женщина!

Ведьма улыбнулась и вышла из комнаты.

Йоринда закрыла резные створки со смотрящими в комнату друидами, теперь они охраняли её ото всего мира. Она никого не боялась. Йоринда прижала к сердцу бабушкину косу, устроилась поудобнее в сидячей кровати и впервые за две недели безмятежно заснула.

Солнце осветило клетки с птицами. Струи фонтана, переливаясь бриллиантовой пылью, рассыпались радугой. Красиво: разноцветные птички, зелень зимнего сада, брызги фонтана, только картинка не радовала, была какой-то неправильной, незавершённой, чего-то не хватает, – подумала Йоринда.

Не хватало беспечного птичьего свиста, свободного, не зависящего ни от чего птичьего радостного пения, гомона, как дети громко кричат, когда не знают забот, птицы небесные. Тишина, – поняла Йоринда, вот в чём дело! Они молчали, и это пугало. Сюда не заглядывал ветер и летний дождь, птицы давно не пробовали воздух на упругость, на тепло, на сопротивление. Их ослабшие крылья не смогли бы опереться на воздух и они не поднялись бы в небо. Она подумала, что и сама могла бы сидеть в такой же клетке, и насыпала им побольше зерна, пусть порадуются, поменяла воду, – гули-гули-гули, пейте милые, – сказала она. Тишина. Птицы молчали. Она ни разу не слышала, чтобы они пели, да кто ж будет петь в неволе, – подумала она, – я бы тоже не стала.

Йоринда заглянула в щёлочку: ведьма наряжалась, значит пойдёт к Йорингелю, вместо неё обнимет, поцелует, а когда он задремлет, выпьет его кровь, убьёт его, заберёт не одну жизнь, а две – её и его. Надо действовать!

Бедная Йоринда принялась устранять ущерб, причинённый ведьмой, она тщательно причесала волосы, доставшиеся ей от прежней владелицы, такой же девушки, как она, как же расточительно пользовалась ведьма её телом, если за лунный месяц цветущее тело превратилось в такую развалину! Это надо было каждый день летать на шабаш!

Пока ведьмы не было, она прошлась по замку.

Не может быть, чтобы он ничего не заподозрил. Были такие занятия и словечки, о которых знали только они двое, не может быть, чтобы ведьма, пусть даже в её теле, обманула его и он не понял, что это не она. А если ведьма понравится Йорингелю: за пятьсот-то лет, что она живёт на свете, она наверняка поднаторела в любовных утехах, подумала Йоринда. Спасти Йорингеля.

Надо спасти Йорингеля. Она с трудом уложила седые лохмы, чтобы не торчали в разные стороны, нет, всё равно плохо, она схватила ножницы и зажав в левой седой хвост, разом отрезала, волосы рассыпались, закрыв левое ухо, справа крыло волос подлиннее, до плеча, даже красиво, подумала Йоринда. Придется украсть у ведьмы платье, не могла же она показаться ему в этих лохмотьях! Она метнулась в спальню ведьмы. Шкаф, в котором ночевала Йоринда, не шёл ни в какое сравнение с кроватью, в которой спала ведьма. Круглая огромная кровать под синим, как летнее ночное небо балдахином с вышитыми золотыми звёздами.

Йоринда бросилась к сундукам ведьмы. Полетели широкой дугой шмотки: шёлковые широкие юбки, блузки с вышивкой, сарафаны с узким лифом на косточках и вышитым подолом мелькали в воздухе как огромные птицы.

Йоринда искала что-то, прикрывающее страшное тело. Как он сможет меня узнать, никак не сможет! не сможет, – заплакала она. Голос тоже не её. Сиплый. Грубый. Не сможет он узнать в нём нежный голосок Йоринды. Ведьма будет соблазнять его её голосом, пусть попробует! Она не сможет угадать его прозвище. Ни за что на свете. Йоринда немного успокоилась: ничего, не всё ещё потеряно, может быть, у неё всё получится.

Она надела серое платье длиной до колена, изо льна, полуприлегающее, с воротом под горлышко и не широкими рукавами, жемчужного цвета косынку, и, как уступку баварскому стилю, надела тёмно-красный корсет на шнуровке и тёмно-красные сапожки. Ну, не такая страшная, как была настоящая ведьма, потому что взгляд человеческий! Она решила не краситься, только немного оттенила седые брови, не стала ни белиться, ни румяниться, положила немного помады, тоже тёмно-красной, на увядшие губы, чуть-чуть, и воткнула тёмно-красную розу за корсет, как делала, когда была в своём теле, Йорингель всегда вытаскивал розу зубами.

У неё всё получится! Должно получиться! Её молодой кабанчик обязательно узнает её по розе за корсетом, если нет, то она назовёт его одними губами: кабанчик, кабанчик мой милый, и он узнает по её влюблённым глазам, по её дыханию в его ушко с острым верхним кончиком будто у кабанчика, у хряка, он непременно её узнает, и они вместе придумают, как вернуть её тело. Её чистенькое тельце шестнадцатилетней девушки.

Йоринда побежала к птицам: насыпать зерна, сменить воду. Первым делом впустить вольного воздуха, она открыла все высокие окна: если бы она встала на подоконник из чёрного дерева, то над её плечах мог бы свободно стоять ребёнок, и, если бы он поднял руки, и то не достал бы до верха окна!

Скорее, скорее! Пошёл ветер, солнце, шелест свежей листвы, Она быстро открыла все клетки сразу, выставила поилки и кормушки, вычистила поддоны и растерялась: воздух вокруг неё словно вскипел, зашелестел, птицы высыпали из своих клеток и одновременно вспорхнули ей на голову, на плечи, кисти. Йоринда сначала испугалась, что они заклюют её, но птицы уселись и спокойно глядели на неё, как на любимую сестру. Птицы выразительно смотрели ей в глаза и словно хотели ей что-то сказать – разевали клювы, но ни звука не доносилось: она не хотела верить своим глазам – у всех вырваны языки! Ведьма каждой вырвала язык, чтобы они никому не смогли рассказать о ней!

Йоринда упала на край бассейна:

– Бедные мои, вот почему вы молчали! Ведьма сказала, что я единственная выбрала старое тело, а не птичьи перья. Слава богу, – подумала Йоринда, – что я не погнушалась ведьминым телом. Да ещё и осталась с языком! Она поборется – на своих двоих, да с языком, ого! Ещё посмотрим, кто кого!

Йоринда попыталась встать, птицы вцепились коготками в одежду Йоринды и разом ударили крыльями, она оторвалась от пола и зависла на высоте ярда от пола, будто на ней живои шелестящий, кипящии воздухом плащ. Она может летать!

– Девочки мои, – сказала она, – вперёд!

Йоринда в живом трепещущем плаще вылетела из открытого окна и, ровно набирая высоту, взмыла вверх и полетела на пёстрых крыльях над озером, над ручьём, она увидела, как в деревянных красных башмаках ковыляет вдоль ручья ведьма.

Сама Йоринда побежала бы босиком! На ведьме любимый наряд Йоринды: узкий лиф, вышитый цветами, похожими на птиц, или птицами, похожими на цветы, шёлком по тёмно-коричневой шерсти, а по подолу те же цветы и птицы среди переплетённых дубовых зелёных с золотом ветвей.

Йоринда видела, как от идущей на свидание ведьмы отворачивались деревья, дрожали в страхе кусты бересклета, теряя свои нарядные серёжки, видела, как трава чернела под её следами. Йоринда оставила её далеко позади и летела над тёмным ельником, над берёзовой рощей. Вот здесь, в светлом доме березника она всегда встречалась с Йорингелем, стены белые, чистые, потолок зелёный и пышный; мягкий запутанный, переплетённый из трав и цветов ковёр под ними, березник пронизан солнцем и воздухом, и неумолчным, свободным, беспечным птичьим гомоном.

На место встречи Йоринда прилетела первая. Нет ещё Йорингеля, а ведьма будет ковылять по меньшей мере ещё полчаса. Березник редкий: от дерева до дерева шагов по пятнадцать, некоторые такие старые, что их стволы толще талии Йоринды. Птицы опустили её в ветви старой крепкой берёзы и расселись вокруг. Она сама никогда бы не подумала, что на дереве кто-то притаился, может и ведьме не придёт в голову посмотреть вверх.

Дерево дрогнуло: к стволу крепкой спиной прислонился Йорингель, в руках у него ромашка, он стоит, опустив кудрявую голову, и обрывает один за другим нежные лепестки: бросил цветок, не любит, значит. Люблю, люблю! – беззвучно надрывалась Йоринда. Йорингель сел, снял сапоги, сидит, шевелит пальцами ног. Йоринда чуть не прыснула, так смешно ей стало. Она зажала рот ладошкой и задержала дыхание.

Показалась ведьма. Неужели Йорингель не видит, какие злые у неё глаза, что идёт она, как охотник на дичь? Бедный Йорингель! В руках у неё корзинка с припасами: Йоринда всегда готовила для него, ему нравилась её еда. Встретил, поднял на руки, какой сильный, мой Йорингель! Не мой! Ведьма болтает кокетливо ногами, кричит: опусти, мой лев! А он не удивился, даже не заметил, что лжеЙоринда вместо «кабанчик», сказала «мой лев», а ему – понравилось! Ведьма расстелила на траве платок и выложила свои припасы. Йоринда ревниво наблюдала, как та достала из корзины домашнюю колбасу, горчицу, хлеб, бутылку вина, румяные яблоки, горшочек мёда, орехи, только не пей, – подумала Йоринда, – а то ты заснёшь и она убьёт тебя, пьяненького, сонного!

Сидят, смеются, ведьма кладёт ему в рот кусочки и подносит вино, сама не ест, не хочет перебивать аппетит, хочет выпить его всего, целует в красные губы! облизывается, ты посмотри внимательно, она же облизывается! Сейчас набросится!

Йорингель по привычке снял куртку, положил под голову и лёг, ведьма прилегла на его широкое плечо, играет его кудрями, гладит по груди, он улыбается, взял её руки в свои, развёл, ведьма не удержалась и упала губами на его румяный сладкий рот. Целует!

Он обнимает её, расслабился, ведьма засмеялась и, сведя его кисти, связала их крепко накрепко своим шейным платком, на два узла. Он смотрит ей в лицо и смеётся, она плюнула на узел: всё, такой узел не развяжешь! Но он ещё ничего не понял, и если Йоринда вмешается сейчас, то он просто убьёт её, защищая ведьму! Боже, что мне делать, – под Йориндой треснула ветка, слегка, но Йорингель стал внимательно всматриваться в листву, она сжалась от страха: нет, не заметил, улыбается ведьме и даже не пытается освободиться! Ведьма разошлась и стянула ему ноги его же ремнём! А он по-прежнему смеётся, подставляет ей лицо, раскрылся, а она, она уже не таится: смотрит на его шею как ребёнок на конфету, сейчас бросится! Ведьма раскрыла рот, её, Йоринды, ротик и вдохнув побольше воздуха, на мгновение зависла над ним.

Йоринда не стала мешкать: она упала на парочку, вцепилась в шею ведьмы и стащила её с него, связанный Йорингель, открыв рот, во все глаза таращился на дерущихся женщин. Хорошо, что ведьма его связала, а то кому бы он помогал, неизвестно, скорее всего, не ей, а ведьме в её обличье. Йоринда вцепилась в горло ведьмы и изо всех сил душила гадину, но руки слабели, Йоринда не могла убить её, она не могла портить свою нежную шейку, ей до слёз было жалко своё тело, ещё немного, и ведьма возьмёт верх!

Ведьма обрадовалась, её глаза загорелись, Йоринда видела, как из её, Йоринды, тела смотрит чужая злобная душа, она размахнулась и изо всех сил ударила ведьму по своим пухлым губам, разбила, порвала кольцом верхнюю губу и обломила передний зуб, как проклятая ведьма удивилась! Она рассчитывала, что Йоринда не сможет причинить вред своему телу, не тут-то было! Да ещё сверху как пёстрый ливень рухнула птичья стая, птички каплями падали на лицо ведьмы, клевали глаза, Йоринде уже не жалко своего тела: ей хотелось скорее покончить с ней. Кровавые провалы глаз смотрели на неё, ведьма выла её, Йоринды, голосом, птицы расклевали ей лицо, шею и грудь, добрались до сердца. Фонтан крови подбросил вверх самых мелких птиц, кровь пульсировала, через несколько секунд высота стала меньше и птицы купались в крови, как летом в ручье, Йоринда удерживала руки и ноги ведьмы, по ним прошла, пробежала быстрая дрожь, ещё минута и с ведьмой всё было кончено.

Йорингель смотрел на неё с любовью, на труп ведьмы смотрел с любовью! И с ужасом – на Йоринду.

Она победила. Она проиграла.

Она потеряла Йорингеля навсегда, но спасла ему жизнь!

Йоринда, вся в крови, встала на колени, собрала в подол платья заскорузлых от крови птиц, они сами не могли лететь самостоятельно и, шатаясь, пошла к ручью.

Йоринда сидела у окна в замке. Вечернее солнце подсвечивало пурпуром листья в саду, как будто под каждым листом бог зажёг свечку. В окно лилась вечерняя прохлада. Вокруг Йоринды летали безмолвные птицы, поднимая вокруг неё вихри ветра. Из сада пахло шиповником. Птицы тревожились.

За озером вдоль ручья шли парни из окрестных деревень, в руках осиновые колья и факелы. Впереди Йорингель. Йоринда знала, что через час, когда солнце сядет, они разобьют окна и посыпятся вместе с осколками в зал под хрустальным куполом.

Йоринда встала и разогнала оставшихся птиц.

– Кыш! – кричала она грубым голосом и плакала. Солнце опустилось ещё ниже.

Йоринда перестала плакать и, не закрыв окна, села и стала ждать; вот уже цепочка мужчин спустилась к озеру, огоньки, подрагивая, начали обходить водную гладь, птицы заволновались и принялись поклёвывать её в голову, щипать нежно за ушки, Йоринда отмахнулась и крикнула:

– Летите прочь!

Солнце село. По краю берега, отражаясь в почерневшем серебре озера, ползла, мигая, цепочка огоньков. Ближе, ещё ближе.

Зазвенели осколки витражей, Йоринда увидела, как тёмные грозные глаза Йорингеля под густыми ресницами резанули её ножами по сердцу.

Йоринда проснулась. Сердце стучало в рёбра как сумасшедшая птица.

Через несколько секунд Йоринда поняла, что это сон. Душа её пела. Это сон! Как приятно, что это только сон, боже, благодарю тебя!

Она вскочила как пружина, вылила на себя во дворе ведро холодной воды. Оделась и, не позавтракав, побежала, не чувствуя ног, на хутор к Йорингелю. Когда она бежала по березничку, перед ней на дорожку упала пёстрая птица и, припадая к земле, начала мести растопыренными крыльями прохладную лесную пыль.