Глава 27

Алевтина замолчала.

– Ну, дальше, – поторопил ее отец.

Она встала и пошла к стоящему на подоконнике чайнику.

– Федя вечером к ужину не пришел, его часов в десять искать начали. Я Петру Михайловичу про игру в войну рассказала, а про обмен одеждой-мопедами промолчала. Подумала, Феде и так достанется, что из-за него все Гуськово на ушах стоит, не надо масла в огонь подливать. Да и они небось давно с Геной уже переоделись. А тут бабушка Геннадия приходит растерянная, спрашивает у Лазарева:

– Внучок мой не у вас засиделся? Жду его, жду, ужин три раза грела. Родители отдыхать уехали, а меня Гена не слушается.

Петр Михайлович обозлился:

– Вот поганцы! Небось на мопедах в Конаково усвистели, куда им ездить запрещено, да еще через лес порулили, заблудились. Вот найдутся, я сам обоих выдеру.

И пошли, значит, наши мужики с Лазаревым в чащу, потолкались там часа два и назад вернулись. Темнота кругом, ночь сгустилась, делать нечего, пришлось отложить поиски до утра. Как рассвело, участковый наш приехал, Вадим Глебович Кузнецов, с ним несколько оперов и собака.

Михаил Иванович показал на свою пустую чашку:

– Доча, налей-ка кипяточку. Организовали поисковый отряд; тех, кто моложе восемнадцати, с собой не брали.

– Переживали все, конечно, – подхватила Алевтина. – Но Вера не особенно нервничала. Дети Лазаревы не дружили, у Феди своя комната, у Верки своя, а к банде сестры он из-за мальчишек примкнул. Во всем взрослые виноваты.

– В чем? – поинтересовался Денис.

Алевтина посмотрела на отца.

– Говори, дочка, – кивнул тот.

Она продолжила:

– Если в семье не один ребенок, то родительской ласки на всех хватать должно. А у Лазаревых иначе было. Евгения детей не любила, они ее раздражали, но мать к Вере лучше относилась, меньше ее ругала и подзатыльники дочери отпускала реже, а вот Феде колотушки доставались ежедневно. Евгения орала на сына постоянно. А Петр Михайлович, наоборот, благоволил к сыну, дочь не замечал. Она к нему ластилась: «Папочка, папочка», а отец морщился: «Отстань, я устал, иди с подружками поиграй». Зато с Федей он иногда свободное время проводил, на рыбалку паренька брал. Вера тоже просилась, а Лазарев говорил: «Не девчачье это дело с удочкой сидеть, ты лучше с куклами возись». Помню, один раз Лазарев с Федей уехали, а Вера за воротами стоит, вслед машине смотрит, губы у нее трясутся. Так жалко ее стало. Неужели родители не понимали, что они детей врагами растят? И ведь Вера отца очень любила. Попросит он Федю газету из ящика принести, мальчику лень к воротам идти, сделает вид, что не слышит. А Вера подскочит: «Сейчас, папочка!» И галопом к калитке.

– Вы только что сказали про Веру и ее банду, – остановила я Алю. – Дочь Лазаревых слыла хулиганкой?

Алевтина налила в мою кружку чаю:

– Попробуйте, он с чабрецом. Вера веселой была, заводной, только с мальчишками дружила. Из девочек лишь с Милой Волковой, старшей сестрой Гены, корешилась. Проказница. Выдумщица. Подбила ребят ночью на кладбище сгонять, а сама договорилась с Вовой Сачковым. Тот из дома пододеяльник упер, завернулся в него, в кустах спрятался и, когда компания на погосте показалась, с воплем «у-у-у» из укрытия выскочил. Мила Волкова описалась.

Алевтина цокнула языком.

– Я их беседу в чуланчике услышала и поняла, что Вера крепко себе на уме.

– Чуланчике? – повторила я.

Аля начала размешивать сахар в чае.

– У Волковых на участке была избушка, она стояла почти впритык к забору, который разграничивал участки Игоря Семеновича и Петра Михайловича. В ней было две комнатки проходные, кухонная ниша и туалет. В домике никто не жил, Галина Сергеевна, бабушка Гены и Милы, разрешила детям там играть. Не знаю почему, но Волковы называли избу чуланчиком, и ребята тоже стали так говорить. Пришла я как-то утром, Галина Сергеевна велела туи подкормить, они у них вдоль изгороди росли. Хожу я с удобрениями, и вдруг в чуланчике окно распахивается и слышатся голоса детей. Сачков смеется над Милой, вспоминает, как она описалась. А самой Людмилы там нет, без нее Лазарева и Володя сплетничают, вдвоем они в избенке. Вот тогда-то я и узнала, что Вера подбила Сачкова привидением одеться и Люду напугать, а она шорты с испуга намочила. Ржал Володя от души, сказал Вере:

– Она заплакала, меня попросила: «Никому не говори», и бегом домой, боковой тропинкой понеслась. Я ей вслед крикнул: «Стой, тебя трусихой посчитают», а она в ответ: «Ну и пусть». Вон как испугалась, что все ее мокрые шорты увидят.

Вера у него спросила:

– И кому ты рассказал про Милу?

– Только тебе, – захихикал тот, – остальным не успел.

– Вот и молчи, – приказала Лазарева.

– Почему? – не понял Сачков.

– Потому что если ребята узнают, то посмеются и перестанут. А если ты язык прикусишь, то Милка бояться будет, вдруг ее тайна наружу вылезет, и все, что мы захотим, для нас сделает, лишь бы мы ее секрет не выдали, – пояснила Вера.

– Понимаете, какая она хитрая была? Не по-детски рассуждала, – заметила Алевтина.

– Владимир Сачков, – протянула я, – знакомая фамилия.

– Вовка не из стукачей, – сказал Михаил Иванович, – его мать у Раисы Скоркиной несколько лет подряд комнату с верандой снимала. У Райки никто селиться не хотел, она пьяница, грязнуля. Да денег у Сачковой не было, поэтому и жила в халупе. Она с утра на службу умотает, оставит сыну обед, вечером поздно вернется. Володька года на два Верки старше был, но с ее бандой постоянно таскался, Лазаревой в рот смотрел.

– Вера умела всех заставить ей подчиняться, – дополнила Алевтина, – с ней все дружить хотели, а она понимала: если с каждым общаться станет, то какая же она тогда королева. Хитрая, компанию сколотила и только с ними шкодства затевала, не разлей вода дети были.

– И кто входил в эту группу? – заинтересовалась я.

– Гена и Мила Волковы, Володя Сачков, – перечисляла Алевтина, – всех уж и не помню, но эти точно.

– Еще вроде Сеня Кратов, он из третьего Гуськова, из богатых, отец у него был писатель, денег не считал, подарил сыну кинокамеру, – вмешался Михаил Иванович. – О как! Пацану тогда лет семь-восемь исполнилось. По прежним годам золотая вещь, стоила как мотоцикл. Но мальчик рос тихим, вежливым. В то лето, когда Федя погиб, Сеня фильм о Гуськове снимал, в избы заходил, всегда разувался, расспрашивал, кем наши деды-прадеды были, просил фотографии предков показать. Я думал, подросток игру затеял, но альбом вынул. А он на самом деле кино снял, его потом в клубе демонстрировали.

– Еще Толя Паскин с ними был, – воскликнула Аля, – папа не совсем прав насчет Сачкова. Да, его мать у Райки-пьяницы угол снимала, впервые приехала, когда мальчик в пеленках лежал. Было понятно: денег у нее нет. Лет семь-восемь Сачковы у Раиски жили, Володю нельзя было оборванцем назвать, чистенько был одет, но бедно очень, мопед у него развалюха. А потом вдруг объявляются Сачковы весной, Володя весь в новом. Лет ему девять тогда было. И Надежда Михайловна не к Раисе про комнату договариваться пошла, а к нам притопала и говорит моей мамуле:

– Елена Сергеевна, хочется нам в вашем маленьком коттеджике пожить.

Мама смутилась: как сказать-то, что дом не дешево сдается? Ну и наврала, что уже с другими по рукам ударила. Сачкова поахала, поохала и к Макарихе порулила, сняла у нее пристройку: три комнаты, веранда, заплатила сразу вперед. Деньги у матери Володи появились. Между прочим, Сачков, когда вырос, актером стал, в сериалах снимался, прославился, а недавно с собой покончил. Во как! Все получил – и деньги, и славу, а под поезд сиганул. Газеты о самоубийстве писали, и по телику показывали.

– Сачковы в Гуськове каждое лето проводили? – уточнила я.

Аля почесала щеку:

– Много лет у нас отдыхали, последний раз приезжали, когда Федя и Гена погибли. Да и понятно, почему Надежда Михайловна от дачи отказалась, после такой трагедии отсюда многие москвичи удрали. Ой, вот беда-то!

Алевтина перекрестилась и продолжила:

– У нас всегда тихо было, жутких происшествий не случалось. Ну перепьют местные мужики на праздник самогонки, подерутся, наутро помирятся и дальше живут спокойно. И вдруг! Такие страшные события подряд. Нас всех прямо прибило.

Михаил Иванович поежился:

– До сих пор мороз пробирает, как те дни вспоминаю. Утром спасательный отряд ушел в лес Федю и Гену искать. А я проспал, будильник не сработал. Ну вскочил, умылся, чаю попил, за ворота вышел, решил к поисковикам присоединиться, гляжу, Гена идет. Я аж присел.

– Геннадий! Это ты!

Он притормозил.

– Здрасте, дядя Миша. Чего вы так удивляетесь?

Ну я ему и объяснил, что их с Федей вся деревня ищет. Он перепугался.

– Дядя Миша, мы вчера играли, я поехал по тропинке, удирал от ребят, они меня поймать хотели, решил их запутать, свернул на проселок и заблудился. Почти полночь была, когда я домой приехал. Дверь в дом заперта оказалась, я пошел в чуланчик, там спать лег. Не хотел бабушку будить, она снотворное пьет. Сейчас к Федьке бегу, мы мопедами поменялись, мне мой нужен.

Я ему сказать ничего не успел, Вера со своего участка вышла и кричит:

– Гена! Ты нашелся! А где Федя?

Я Волкова за плечо дернул:

– Бабушка знает, что ты жив-здоров? Сказал ей, что домой пришел?

А он:

– Нет пока, она раньше десяти не встает. Если разбудить, у нее давление шпарит.

Ох, будь это мой ребенок, получил бы он как следует! Руки чесались ему лещей надавать. Но, конечно, я сдержался, велел:

– Немедленно ступай домой, покажись бабушке. А ты, Вера, не бегай по улицам, сиди на участке. Не хватало еще тебе потеряться.

А сам пошел в лес – искать Петра Михайловича. Мобильных тогда не было, рацию мне не выдали, я туда-сюда походил, не знал, куда они двинулись. Часа полтора искал, никого не встретил, вернулся в избу, начал на участке кой-чего делать, хожу от сарая к дому, бежит Галина Сергеевна, бабка Гены.

– Михаил Иванович, внука моего не видел?

Я ответил:

– Утром встретились, я велел ему дома сидеть.

Галина Сергеевна за сердце схватилась:

– Не останусь с ним больше, вчера перепугал так, что у меня давление зашкалило, сегодня, когда увидела его дома, обрадовалась, приказала носа на улицу не высовывать. Пошла на кухню, хлопочу по хозяйству, слышу, как со второго этажа музыка гремит, Гена магнитофон врубил. Время к обеду подошло, я к нему в спальню толкнулась. Нет мальчика! Удрал! Какофонию на полную мощь запустил, чтобы я думала, будто он у себя. А самого нет! Куда подался, безобразник? Ой, нехорошо мне!

Я Галину Сергеевну в избу завел, чаю ей налил, давай успокаивать:

– Молодежь такая пошла, мы родителей боялись, а они нет. Вернется Гена, припугните, что отцу с матерью про его фортеля расскажете.

Часок мы с ней толковали, может, больше. Потом она ушла домой, а я решил в сарай идти. И вдруг слышу вопль! Да какой! У меня прямо сердце остановилось. Вылетаю из избы на дорогу, бежит Макариха, воем воет. У меня, грешным делом, мысль мелькнула, что она Федора нашла, а он мертвый. Уж так она орала, что ни о чем другом и не думалось. Увидела Макариха меня, на шею кинулась, колотит ее, трясет всю, и шепчет:

– Миша, он там лежит, кровищи море, лица нет.

Я ее в дом завел, водой отпоил и расспрашивать начал:

– Нина, скажи по-человечески, кого и где ты увидела.

А она совсем не в себе, лопочет:

– Миша, на тропинке в Жуковку… мальчик… крови там… мертвый он…

И давай реветь.

Михаил Иванович протянул дочери пустую чашку:

– Налей-ка мне маминого настоя из травы; как тот день вспоминаю, желудок сразу скручивает. Я Макариху на свою кровать уложил и растерялся. Чего делать-то? Надо участкового искать, а где его найти? Вот как мы раньше без мобильных жили? Вдруг голоса! Мужики из леса вернулись, впереди Петр Михайлович, лица на нем нет, и участковый с ним. Я к Вадиму Глебовичу подошел и шепнул:

– Только не шумите. Макариха у Жуковки тело нашла. Гена жив, я его сегодня утром видел. Может, конечно, и чужой там кто помер, а может, Федя.

А Кузнецов, идиот, как гаркнет:

– Народ, давайте в лес направо, там труп видели.

Ох ты господи! Ну не дурак ли! Лазарев впереди всех помчался, я за ним, удержать пытаюсь. Куда там! Рекорд по бегу мы поставили, и на дороге… Не дай бог еще раз такое узреть. Мопед валяется, рядом тело, кровищи море. Лазарев к трупу броситься хотел, но участковый велел отца увести, кто-то Петра Михайловича утянул подальше, остальные к мальчику подошли…

Михаил Иванович перекрестился.

– Не Федя это, а Волков оказался, парнишки-то похожи были, щуплые, одного роста, а поскольку все Лазарева искали и я сказал, что Гена жив, вот и подумали, что Федя умер. Я к Петру Михайловичу рванул, его поодаль держали, кричу:

– Не ваш мальчик погиб. Ошибка получилась.

Петр Михайлович в ответ заорал:

– Кто?

Я ему про Волкова рассказал, а он стоит и аж трясется весь, потом сказал почему-то спокойно:

– Хочу посмотреть. Вы меня обманываете, там Федор.

Я ему в ответ:

– Вы тут пока постойте, я Вадима Глебовича подошлю, не надо одному туда ходить.

А сам мужикам, которые рядом топчутся, подмигиваю, чтобы схватили Лазарева, если он к телу побежит, но Петр на месте остался, я к Кузнецову подошел, объясняю: так, мол, и так, отец Федора желает лично убедиться, что не его сын на дороге. А он мне: «Миша, никак это допустить нельзя, у пацана рана на лице, такое ощущение, что ему по глазам чем-то полоснули, переносицу сломали, кость там тонкая, надеюсь, бедный пацан сразу умер, не мучился. Делай что хочешь, а Петра Михайловича близко подпускать нельзя. Он и так натерпелся». И тут Лазарев прямо вмиг на дорожке около тела очутился, ну не понять было, как он так смог, мужики моргнуть не успели, не удержали его. Постоял над трупом и молча ушел.

Дед с шумом начал пить поданный дочерью настой. Мы с Денисом терпеливо ждали продолжения рассказа.