В массмедиа есть нехитрый прием. Пытаясь быть «ближе к народу» (читателю, зрителю), они, обсуждая ту или иную новость, ставят вопрос так: «А что от этого будет простому человеку, какое влияние окажет на нашу с вами жизнь?».

Несколько раньше примерно таким образом – путем упрощенной информационной привязки – из наших СМИ были выдавлены практически все международные новости, если в них непосредственно не задействованы наше государство или наши люди. «А как это непосредственно затрагивает нашу страну и наши интересы?» – помню, спрашивал выпускающий редактор (в более приземленных выражениях) одной некогда очень влиятельной газеты про ту или иную международную новость. И, не получая ответ в духе того, что вот это непосредственно окажет воздействие на цены на товар в магазине, заметку такую из номера снимал.

Кстати, это один из факторов, повлиявших на то, что у обывателя создалось искаженное – россияцентричное – представление об окружающем мире, где все только и думают, как либо уважить наши интересы, либо нагадить нам, либо завладеть нашими природными богатствами.

И больше ни у кого никаких забот нет.

Отдельной новостной строкой проходят всякие катастрофы, природные катаклизмы и ужасы, а также легко шокирующие новости из рубрики «Их нравы», призванные на подкорковом уровне еще сильнее убедить обывателя в том, как же у нас по сравнению с там хорошо и покойно живется.

Применительно к внутреннему нашему законодательству тот же, в сущности, подход способствует превентивному успокоению обывателя. Ведь если поставить вопрос ребром: а как конкретно повлияет на нашего простого человека тот или иной очередной конкретный продукт «взбесившегося принтера»? – то бывает трудно найти прямую увязку между конкретным актом извращенного законотворчества и переменами в той или иной сфере жизни уже завтра.

На первый план в информационном пространстве вбрасываются, как правило, новости экзотические, ажиотажные.

У экзотики, вызывающей удивленный или презрительный, мимолетный притом, отклик, проследить конкретное (у нас же воспринимают только то, что чисто конкретно) воздействие на обывательскую жизнь трудно. Воздействие это не прямое, а косвенное. Какая, спрашивается, обывателю печаль или радость с того, что один депутат солирует с новостью, как он разглядел пипиську на сторублевой купюре, другая считает айфон орудием педофилов, а третий хочет запретить курить женщинам до 40?

Что изменится в жизни простого русского человека прямо завтра, если жестко запретят кружевные трусы? Тем более что чем нелепее запрет, тем скорее он будет обойден в повседневной жизни.

Что касается ужесточений, соблюдаемых более последовательно (хотя все равно избирательно), то и там проследить непосредственно связь между ними и обывательским существованием трудно, если вообще возможно.

И посему все эти запреты и ужесточения не удостаиваются никакого обывательского внимания. От того, что блогерам-трехтысячникам и носителям двойного гражданства предписано особо регистрироваться, завтра ведь в магазинах не исчезнет водка, пиво, картошка и туалетная бумага? Нет. От того, что в стране проведение оппозиционных митингов на практике поставлено под запрет, а за нарушения введена уголовная ответственность, что всяким «неправильным» НКО перекроют кислород, разве завтра квартплата вырастет в два раза? Опять нет. А раз нет, то нечего на это даже обращать внимание.

К массе запретов и ограничений наш человек привык относиться как к неизбежности дождя летом и снега зимой. Это непременная часть русской жизни. Ее данность.

К части запретов люди привыкли относиться по принципу «Меня это не касается». Тех, кто не курит, не касается запрет на курение. Тех, кто не пользуется Интернетом, не волнует, если завтра его отрежут от внешнего мира. Более 80 % населения не выезжало за пределы СНГ – их не касаются запреты на выезд для силовиков (пока только для них).

Они не замечают, как такие и подобные им запреты меняют саму атмосферу общественной – и экономической тоже! – жизни, причем в сторону ухудшения. Часть запретов, напротив, встречают одобрение обывателя: запрет гомосексуальной пропаганды, запрет на «экстремизм», на оскорбление чувств верующих и т. д. Нет у обывателя ощущения, что, увлекшись запретительством, власти, начав с гомосексуальной пропаганды и экстремизма и продолжив матом, «романтизацией криминального образа жизни», завтра даже одиночный пикет обманутого дольщика сделают уголовным преступлением, а любую критику начальства приравняют к измене родине.

Репрессии или ограничение прав какой-либо социальной группы или даже соседа по дому не воспринимаются как непосредственная угроза себе лично.

Другие запреты можно привычно обойти или думать, что можно обойти. Пока тебя именно это не коснется. Если пиво нельзя покупать после 21.00, то можно затариться заранее. Если завтра введут пожизненное тюремное заключение за пьяное вождение, то можно надеяться, что тебя это не коснется или что ты именно откупишься.

Чем дурнее и свирепее запрет, тем меньше его примериваешь на себя, такова человеческая психология: «Такое, как с чудиком Удальцовым или по случайному стечению обстоятельств выдернутыми из жизни в тюрьму «болотными», не может произойти со мной лично».

Обывательскому сознанию невозможно уловить косвенную, но верную связь между отдельными проявлениями законодательного и политического мракобесия, между нарастающим ретроградством, воинствующим изоляционизмом, ползучей политической реакцией и теми или иными конкретными событиями и явлениями его повседневной жизни.

Он все еще не может увязать в своей голове особенности, скажем так, нашего политического процесса (административный ресурс на выборах, изощренные методы подавления оппозиции и всякой не санкционированной властями гражданской активности вообще) с тем, как он живет, каким воздухом он дышит, может ли он вылечить своего ребенка и т. д. Однако депутаты, занимающиеся тем, что со стороны выглядит как фантасмагорический запретительный троллинг, никогда не будут расследовать изъятие в бюджет накопительной части пенсий почти 30 млн человек.

Персонаж, считающий, что он точно попал в нынешний политический тренд со своими открытиями по поводу причиндалов Аполлона, не станет всерьез заморачиваться особенностями ценообразования тарифов ЖКХ, ростом цен на лекарства или отсутствием квот на лечение онкобольных детей в государственных клиниках, случившимся аккурат в год триумфа сочинской Олимпиады.

Фактически назначенные на свои «выборные» посты депутаты городской думы не поставят под сомнение целесообразность взимания платы с избирателей за ночную парковку на пустых улицах. Никто в парламенте не поднимет вопрос, почему в российских супермаркетах цены на еду выше, чем в европейских, и какова там составляющая коррупционная, а какова – проистекающая из порочных особенностей нашей внешнеэкономической, таможенной и прочей политики.

На заре постсоветской трансформации некоторые СМИ еще интересовала тема о том, что неэффективные общественные институты – отсутствие независимого суда, контролирующего исполнительную власть парламента, системы выборов, обеспечивающей ротацию руководства на всех уровнях, – непосредственные виновники почти всех обывательских бед, проблем и дополнительных издержек во всех сферах жизни.

Но эти «разговорчики в строю», с одной стороны, были замечены и разными средствами подавлены властями при молчаливом согласии общества, а с другой – так и не привели к установлению в обывательском сознании прямой связи между качеством работы того же парламента и уровнем его жизни, ценами в магазинах, тарифами ЖКХ, бесправием жителей в решении вопросов, непосредственно касающихся их и близлежащих к ним окрестностей.

Совокупность происходящих нынче изменений – мракобесные законопроекты, даже если они не принимаются с ходу, нарастающая самоцензура в искусстве и культуре, антимодернизационный тренд в обществе в целом и в образовании и науке в частности как отражение общего курса на архаику и ретроградство, подавление и самоподавление всякой нестандартной творческой инициативы как противостоящей торжествующему невежеству и клерикализму, отпугивающие своей, мягко говоря, несовременностью и неадекватностью инвесторов и предпринимателей политические заявления и поступки, разрушение сначала мелкого, потом среднего, а потом и вообще всякого частного предпринимательства как недостаточно подконтрольного, «несознательного», «аморального» или «непатриотичного» и т. д. и т. п. – все это в конечном счете ведет не просто к отставанию страны, но к ее деградации.

К разрушению ее конкурентоспособности и обороноспособности, к разрушению инфраструктуры, к упадку медицины и вообще всех отраслей, так или иначе ответственных за состояние «человеческого капитала» (тем более что «капитал» безмолвствует и терпит). Рано или поздно такие процессы по мере перехода количества перемен в качество непосредственно скажутся на самых простых, повседневных вещах. Таких как наличие в магазинах самых необходимых товаров и цен на них. Как тепло– и электроснабжение. Как возможность получить основные услуги и удовлетворить самые необходимые жизненные потребности.

Тогда обыватель, конечно, очнется. Но в совершенно другой стране. Пока же его всячески убаюкивают, напевая во все уши колыбельную: «Спи спокойно, тебя это не касается».