Глава 6. Лето 964 г. Киев. След гнати

«Свод» – показания свидетелей или сам процесс поиска прАпажи, следстие… Нет! Вот дура-то! Не прАпажи, а прОпажи. Совсем тут скоро писать разучишься.

Покачав головой, Женька погрызла стилос и снова склонилась над залитой воском дощечкой – церой. Записывала для себя, чтоб не забыть, все, что вчера от судебных старцев узнала да что разъяснил Велесий.

«Свидетели», – четко вывела дева. Подумав, поставила двоеточие да продолжала дальше под буквами:

А) видоки – очевидцы, те, кто сам что-то знает или видел

Б) послухи – кто слышал о случившемся от кого-либо

Так, что еще? О чем Велесий-то говорил? О следствии, да… прямо так и сказал, почти что современными Женьке словами – «след гнати». Это значит, идти по следу вора, пока тот где-нибудь не обнаружится, скажем, в каком-нибудь селе или на торговом стане, тогда все тамошние люди, ежели от себя «следа» не отведут, то должны вместе с князем сами вести дознание, а еще – платить: и за украденное, и еще отдельный штраф – князю. А ежели «след» прервется на большой дороге или вообще потеряется, тогда не с кого будет и взыскивать.

Вот как сейчас… Хотя и видоки есть, и послухи, но толком непонятно, что они там видали, кого? Искать, искать надо – Ольга, княгиня, хоть и несколько помягчела после того, как узнала, что невестка ее оказалась вдруг одной с ней веры, однако спуску не даст, и тут главное сейчас – не облажаться. Блин… еще и боярина Раскоряка приказано «не трогать», единоверец, ага.

Ладно, что-нибудь сделаем, хотя, вообще-то, не про «свод» надобно думать, а готовить побег. К купцам ладожским присмотреться, договориться под видом обычной девушки, собравшейся в Ладогу, в гости.

Ага, в гости! На дворе-то, между прочим, девятьсот шестьдесят четвертый год от Рождества Христова – это Женьке еще третьего дня отец Феодосий сказал, когда княжна вновь в николаевскую церковь ходила – молиться об удаче в делах. Девятьсот шестьдесят четвертый! Не тысяча девятьсот… Боже, боже, куда ж ее черти-то занесли. Впрочем, горевать некогда – думать надо и под видом высокого княжьего суда следствия собственное дело решить. Тем более все равно купцов на пристани опросить надо… и лучше самой, без всяких там ябедников, мечников и прочих.

Покривив губы, девушка вновь потянулась к цере, выдавила по воску:

«ЯбеДник»… засмеялась, переправила «Д» на «Т» – «ябеТник», именно так здесь конвой именовался. И не только собственно конвой, но и любой дружинник, с судебным процессом связанный, окромя местных судебных приставов – сборщиков штрафов, в отличие от конвойных, именовавшихся куда солиднее и красивее – «мечники».

Женька снова улыбнулась, подумав вдруг – а кто же такой Велесий? Как его должность – секретарь суда, если по-современному – официально именуется. Не мечник, не ябетник, тем более – не судебный старец. Ладно, явится, так и спросить.

Велесий явился к обеду, запыхавшийся, потный. Поклонился с порога да сразу с докладом:

– Косима Ржавов, Плетягой прозванный, закуп – про него я и говорил уже, – да Рвака Пугаев, рядович, да Ослабя Карась с Кучамой Линевым, закупы же, да еще отроци – Реденя, Корчма да Беззубый – но те холопи обельные, слова их весу не имеют. Косима Ржавов, закуп, тако сказывал: дескать, в тот день, когда пропали девы, видел чужих людей – проплывали на лодке, говорили промеж собой по-варяжски, что же касаемо облика их, то того Косима на разглядел, да и не присматривался особо. А всего варягов тех, говорит, четверо было. – Юноша шмыгнул носом и продолжал: – Тако же и Рвака Пугаев, рядович, показывает, только вместо варяжской речи словенскую услыхал. А Карась с Линевым – греческую. А так все говорят одинаково – мол, видали где-то уже под вечер лодку да в ней людей.

– Хм… – Женька вновь покусала стилос. – Варяги, ладожане, греки… Следы-то на торг ведут, на пристань! Надо б туда послать ябетников… хотя сначала сама поеду, гляну, что там да как! Обычной девчонкой прикинусь, боярышней – ходят ваши девчонки на торг?

– А чего же нет-то, моя госпожа? – негромко рассмеялся Велесий. – На торгу-то и кольца, и паволоки, и ткани ромейские, ожерелья всякие – в миг един девичью сердцу пропасть! Кто покупает, кто просто смотрит, кругом народу много, торг идет – весело!

– Значит, ходят туда девушки…

– Не одни, знамо – со слугами.

– Вот с тобой сейчас и пойдем. Выйди пока – переоденусь во что-нибудь попроще.

Низко поклонившись, юноша вышел из горницы, Женька же бросилась к сундукам. Распахнула, откинула крышки, глянула… н-да-а-а! Найдешь тут «чего попроще», как же! Разве что эту вот рубашонку-тунику да варяжский тонкий сарафан, синий, с узорами. Да, его и одеть, пожалуй, тут ничего скромнее и нету. Просто поменьше украшений, ага. Не тяжелое, с жемчугом, ожерелье, а вон те янтарные бусы, не золотые браслеты, а серебряные. Да-да, вот эти – скромненько и со вкусом.

– Госпожа моя… – из-за неплотно прикрытых дверей донесся вдруг голос Велесия. – Я вот подумал, надо бы все же гридей с собой взять или ябетников. Мало ли что? Вдруг да купчины тебя украсть захотят, как дев пропавших. Затянут на свою ладью – я и пикнуть не успею. Не-ет, без гридей – не можно.

– Это почему меня на ладью затянут? – Натянув рубаху, княжна повернулась к дверям. – Да не стой ты там, не кричи из-за порога, в горницу-то зайди.

– Да, моя госпожа… Потому тебя украсть могут, что ты красива, краше солнца! Кто ж перед красой такой устоит? Ой…

Войдя, отрок замер, в смущении закусив губу. Юная княжна стояла перед ним полуголой, в одной лишь рубахе из тонкой греческой ткани, мало скрывавшей и аппетитные, упруго торчащие сосочки, и темный треугольник лона. Женька прекрасно это знала, специально дразнилась – а чего ж бы и нет?

– Ты столбом-то не стой, помоги застегнуть лучше.

– Ага…

Повернувшись, Женька почувствовала, как дрожат горячие пальцы юноши, как сердце его едва ль не вырывается из груди.

Эх, если б не служанки, не Здрава! Донесут ведь, сволочи, донесут.

– Ябетники, говоришь? – С помощью Велесия княжна натянула сарафан – узкий, в талию, синий, с многочисленными серебряными пуговицами. – Ладно, возьмем ябетников.

– Я, госпожа, мигом метнусь, позову.

– Метнись, метнись. Только давай поскорее, и это – по-тихому все спроворь, зачем нам глаза лишние?

Женька проводила покрасневшего парня взглядом: ну ведь – Майкл, вылитый Майкл!.. Может, и с ним чего сладится – почему бы и нет? Дела делами, а развлекаться-то как-то надо… тем более – если хочется. Что в этом плохого-то? Велесий-то наверняка доволен будет, да и сама она… Лишь бы не подставить бы парня: времена на дворе такие, живо бедолаге головенку свернут. Свернут, свернут, в хоромах-то каждая сволочь Ольге стучит – осторожнее надо.

Дразня юношу, Женька и сама не заметила, как угодила в свои же собственные сети, распалилась так, что при одном виде Велесия внизу живота ее вспыхивал томительный жар! Хотелось, хотелось, чего уж тут. Единственное, что сдерживало княжну, – возможные нехорошие последствия для парня, отправившийся же в поход муж ничуть не смущал, и вовсе не потому, что далеко был, а потому что язычник – официальных наложниц полным-полно, да и кроме Малинды-Женьки еще пару-тройку жен брать собрался, чего ничуть не скрывал, – а что взять с язычника-то? Хотя, конечно, юная княжна вовсе не была бесчувственной чуркой и супруга своего царственного уважала… правда, вот насчет любви… гм-гм.

Но! При всем при этом – ему с наложницами кувыркаться можно, как и жен многих иметь – а она-то, Женька, чем хуже? Получается какой-то гендерный расизм, неравноправие полов – так выходит.

А вот фиг вам, ханжи поганые! С кем хочу, с тем и спать буду!

У крыльца ждала смирная белая лошадь, как ее раньше кликали, Женька не ведала, прозвала по-своему – «Виски». Ну, раз «Белая лошадь», так как же еще ее звать-то?

Приосанившись, княжна спустилась по крыльцу вниз, уселась в седло с помощью служек, оглянувшись на ябетников, да на гридей глянула – молодцы, хоть куда, любо-дорого посмотреть. Плечистые все, подтянутые, в кафтанах добротных, узких, из-под кафтанов рубахи торчат длинные, по подолу расшитые щедро, на ременной перевязи – мечи в переплетенных ножнах, кольчуги, правда, не одели – не война, чай, не на рать собралися, шлемы тоже не взяли – шапки у кого какие – варяжские кожаные мурмолки, суконные, с меховой опушкою, шитые.

Двинулись не торопясь, солидно. Впереди два воина – за ними княжна молодая, остальные – позади. Народишко кругом кланялся, здравицы кричал – любят на Руси задницу-то власти лизати.

Когда миновали ворота, Женька придержала лошадь да велела ехать к пристани через луг, где оставить коней, а дальше уж – пехом. Как простые.

– Держаться всем скромненько, в глаза не бросаться. Пусть думают – я простая боярышня, а вы – мои слуги… или сами по себе, так, по рынку зашли прошвырнуться, джинсы дешевые прикупить.

Торжище шумело невдалеке от причалов, покачивались на днепровской волне многочисленные ладьи.

– Велик, – обернувшись, тихонько позвала дева. – Ну и где тут какие купцы?

Юноша подбежал со всею поспешностью, ревниво отодвинул ябетника плечом, показал:

– От тут вот, у самых сходней – армяне, там, с поволоками да посудой златой, – ромеи, а вон на тех рядках, с конями – гости булгарские.

– А варяги, ладожане где?

– А тем еще рано, госпожа моя. Недели через две только пожалуют, приплывут.

– Недели через две, говоришь? – Женька вскинула очи. – А тогда о каких же ладожанах-варягах видоки наши языками плели?

– Так, верно, о местных, киевских, госпожа, – посторонясь – какие-то люди вели только что купленного коня, – повел плечом вьюнош.

Княжна недоверчиво хмыкнула:

– Варяги киевские – это я понимаю, тот же Свенельд, дружина его, а вот ладожане… славяне ильменские – и эти в Киеве живут?

– Да живут иногда, – охотно пояснил Велесий. – Зиму пережидают да ромеев с товарами ждут. Сейчас вот накупят паволок да злата-серебра – и к себе.

О гостях ильменских Велесий по просьбе княжны навел справки в тот же день. Явился к вечеру, скромненько возникнув в дверях. Женька уже отобедала и теперь, скинув туфли и блаженно вытянув босые ноги, возлежала на ложе в своем любимом варяжском наряде – тонком плиссированном платье с короткими рукавами и легкой тунике с лямками – да щелкала грецкие орехи.

– А, Велик! Хорошо, что пришел. Квасу хочешь?

– Не откажуся. Жарко, госпожа моя, упрел.

– Жарко – да. Эх… шортики бы короткие одеть, топик… Так нет, парься тут в двух платьях. Ну, садись вон, на лавку, сам себе наливай да докладывай – чего накопал?

– Нынче ильменских зимовало мало, – поставив опустевшую кружку, доложил юноша. – Да и те, что были, с Рогвольдом-варягом одним караваном ушли, еще до того, как увели девок. Не было ильменских. Кривичи были. Дев пропавших родичи, земляки. Да они, кривичи-то, еще к себе в Смоленск не уплыли, здесь торгуют.

Княжна подалась вперед:

– И-и-и?

– Соседей поспрошал с осторожкою – никаких девок не видели. Думаю, еще нужно там походить, кривичи-гости здесь, в детинце, живут, в корчме близ ворот дальних. А ильменские только через пару недель явятся, пока у них там лед на реках растаял, пока поплыли, пока в пути… Ябетников я на торгу выставил. Как девок кто будет торговать – враз узнаем.

Княжна с сомнением покачала головой:

– Не думаю, что похитители уж такие дураки, чтоб тут же, на глазах, торговать краденым. А вообще, куда они девчонок деть могут?

– Да купцам ромейским продать – куда ж еще-то? – не выдержав, расхохотался юноша.

– А купцы ромейские, значит, с охотою краденое купят?

Велесий озадаченно хлопнул ресницами и пояснил, что если за бесценок, то, конечно, купить могут, но – далеко не все. Они и так тут, на торгу, барыш неплохой имеют, зачем им краденый товар? Узнают – не оберешься хлопот. Если только осторожно все, тайно.

– А если не купцам? – подумав, спросила Женька. – Если не продавать девок, а их… ну, типа в личное пользование, наложницами там, служанками.

– В Киеве-то?! – ахнул отрок. – Не! Сразу ж откроется все, у людей, чай, глаза-то на месте.

– Ну да, ну да… – Юная княжна побарабанила по столу тонкими, в перстнях и кольцах, пальцами. – Украдешь для себя – не спрячешь. Значит, только – продать. Если сами не убежали.

– Бежати-то им, госпожа моя, некуда.

– Да помню, ты говорил уже. Продать, продать… или – еще как-то? Ну, ты же местный у нас! Думай!

– Чур меня, чур! – вскочив с лавки, юноша вдруг изменился в лице и замахал руками. – Сварог меня забери и сварожичи! Так ведь в жертву же дев этих можно! Требы творити! Молодые красавицы девы – подношенье хорошее, богов о чем угодно можно просить.

– В жертву? – моргнув, удивленно переспросила Летякина. – А вот об этом-то и не думала как-то. А ну-ка, давай-ка, Вел, поподробнее. Где тут да кто обычно жертвы приносит?

Велесий хмыкнул:

– Так в капищах! Хоть здесь же, в детинце, на Перуновой горе – далеко и ходить не надо, моя госпожа. Там много богов. Много идолов. Еще на Подоле храм есть – Даждь-бога, Хорса… На Почайне-реке – Стрибога храм, а чуть дале, в дубраве – Мокоши молятся.

– И кто ж из всех этих богов сильнее?

– Мы, поляне, больше Перуна чтим… да еще Даждь-бога, и Сварожичей требами жалуем, и…

– Понятно все с вами, одно слово – язычники. Живете в лесу, молитесь колесу. Как-то так.

– Госпожа! Мы колесу не…

– Ой, рот свой закрой, зануда! – Женька со смехом закрыла уши руками, потом вскочила, взъерошила парню волосы. – Ты что такой грязный-то, Велик? Чтоб сегодня же в баню сходил или, на крайняк, выкупался. Голову помой, расчеши тщательно. На вот тебе гребень!

На следующий день Женька приказала вызывать к себе видоков – всех четверых, что хоть что-то могли поведать о пропавших девах, точнее говоря, об обстоятельствах их пропажи. Пусть смутно говорили, бестолково, но что-то настораживало Летякину в их показаниях, а что именно – пока было не осознать. Вот и хотелось послушать свидетелей самой, лично, а не с чьих-то слов.

Все были вызваны на разное время – Карась с Линевым – с утра, Пугаев Рвань – после обеда, а старшой, Косима Ржавов по прозвищу Плетяга, – уже ближе к вечеру. Все вроде бы говорили практически одно и то же, за исключением племенной принадлежности послышавшихся им голосов… но как-то по-своему, явно путаясь в мелочах. Даже относительно того, где они сами были в тот момент, когда увидали лодку, и что это была за лодка.

– Мы с Линем в кусточках крючки проверяли, да…

– Я да Карась, дружок мой, на уду рыбу в заводи лавливали…

Интересно получается – то крючки, то на уду. Не так-то уж и много времени прошло, чтобы в этом путаться.

– А лодка какая была?

– Обычная однодревка, долбленка…

Это – Карась с Линевым. А вот Рвань Пугаев совсем иное пел:

– Хорошая такая лодка, большая – насад!

– Точно насад? А никаких других лодок в это время на речке не было?

– Не, госпожа моя! Говорю же – одна.

– А чужаков в ней?

– Четверо. Точно – четверо. Да об этом тебе, владетельная княгиня наша, все, кто с нами был, скажут. Четверо здоровенных парняг! Одеты? Да… как-то не рассмотрел, далековато было, да и солнышко садилось – слепило глаза.

Первые двое – с утра – тоже на солнышко жаловались, дескать, не рассмотрели парней. А вот речь их слышали!

– Варяги, варяги – Перуном клянусь!

– Словене с Ильменья, забери меня Макошь! Почти как мы говорят, только цокают – поЦэму, заЦэм.

– Ромеи! Тут и думать нечего!

Не нравились все эти показания Женьке. О том она, вечерком уже, и сказала Велесию:

– Складно врут! В главном сговорились, а в деталях, по мелочи, путаются. Одни лодку однодревкой называют, другому насад чудится, а рыжий этот вообще челнок тот не разглядел, зато точно знает, что в нем было четверо. А чего конкретного – одежда, приметы людей – якобы смутно все, да и не присматривались. Зато голоса хорошо услышали, речь разобрали! Жаль, Раскоряка-боярина нельзя трогать! Княгиня строго-настрого запретила.

– То-то и оно, госпожа…

– Ты тоже еще тут… подпевала! Вот что… – Встав с лавки, княжна подошла к парню, положила ему руки на плечи и зашептала: – Завтра с утра отправишься ко двору Раскорячьему. Тайком пойдешь, и не на двор, так походи, рядом, простолюдинов поспрошай. И не только про девок пропавших, но и про людишек боярских, видоков наших. Интересно мне, как их боярин за пропажу дев наказал? Ведь они ж виноваты – не углядели. Тем более главный их бригадир – Плетяга. Понял все? Тогда ступай.

Оставшись одна, Женька разделась, улеглась на пустое широкое ложе и снова задумалась – с чего б она вообще так заинтересовалась всем этим делом? Просто от безделья? Или – убоявшись Ольги, княгини? Да нет… скорее уж – первое. И еще – это ведь муж ей все поручил, так как же она могла не оправдать оказанное доверие? На мальчиков заглядываться – это одно, а дело порученное загубить – совсем другое. Ах, Святослав, Славик, муж законный, киевский князь с забавным чубом и вислыми усами…

Вспомнив супруга, княжна долго ворочалась, все никак было не уснуть, сон не шел, зараза, да еще, как назло, во дворе гулко лаяли псы, а на крепостных башнях перекликалась неусыпная стража. Вот и попробуй поспи тут!

Уснула лишь под утро да раскрыла глаза уже ближе к полудню, по здешним меркам – невообразимо поздно, тут ведь все поднимались в самую рань, с солнышком. Вошли служанки, причесали, одели, а за порогом терпеливо дожидался Велесий. С докладом.

Слуг своих Раскоряк-боярин, оказывается, никак не наказал. Не орал на них даже, хоть обычно гневлив бывает.

– Ага! – Княжна всплеснула руками. – Что я говорила? Значит, боярин сам при делах – никто у него девок не крал! Он просто перед людьми обставился, о краже заявил, а сам… сам куда-то их сбагрил, это ясно… Другое непонятно – к чему такие сложности-то? Девки-то и так – его. А, Велик? Как мыслишь? Ого… ты что такой довольный-то? Вижу-вижу – сияешь – как голый зад при луне – так моя бабушка, бывало, говаривала. Праздник у тебя какой? Или что-то еще надыбал? Нашел?

– Да уж нашел, – ухмыльнувшись, Велесий вытащил из-за пазухи медную, согнутую в круг, проволочину. – У храма Перунова на кустах, на веточке, болталось.

– И что за хрень-то?

– Височное кольцо, моя госпожа! У кривичей девы такие носят.

Про височные кольца Женька раньше как-то не особо слыхала, только здесь вот потом тот же Велесий и пояснил – мол, у каждого народа словенского своего вида кольца: у радимичей – с тремя лепестками, изящные, у северян – в виде загогулины, у славян ильменских пятиугольником, у вятичей – с семью лопастями, ну а самые простые, проволочным неказистым кругом – у кривичей.

По всему выходило – не ошиблась княжна насчет жертвы. Видать, Раскоряк-боярин что-то у Перуна сильно попросить хочет.

– Так и попросил бы, открыто бы дев привел! – Велесий пожал плечами. – Они ж его рабыни.

– Ха, привел! – рассмеялась княжна. – Он же – христианин! И вдруг – языческим богам жертвует. Ольга узнает – мало не покажется!

И что же такое хотел боярин от старых богов? Что-то очень важное, для чего наложниц своих – юных красивых – не пожалел… и, верно, раз уж христианином прозывается, мог и в церковь зайти, помолиться и священнику о просьбе своей рассказать.

В церковь. Кстати, вот туда и зайти бы! Узнать…

Как раз и праздник великий вскорости намечался – день летнего солнцеворота, Иван Купала, у христиан же – Рождество Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Про последнего Женька, как и почти все россияне, христианка, что уж и говорить, весьма нерадивая, толком мало чего слыхала, а вот про Ивана-то Купалу – наоборот. Знала, что в ивановскую ночь девки на суженого гадают, венки плетут да голыми в росных травах купаются. А потом прыгают с парнями через костер и ищут цветок папоротника, которому, говорят, все клады подчинены – отыщешь цветок, вот богатство-то на тебя и посыплется, не унести!

Целый день юная княжна ходила в задумчивости, а вечером велела служанкам позвать Велесия, коему приказала ждать ее вечером у дальних ворот.

Выпроводив парня, Женька набросила на плечи скромный – какой уж нашелся в сундуках – плат да отправилась в хоромы старой княгини, напроситься в церковь на вечернюю службу.

Ольга отнеслась к просьбе невестки милостиво – ну а как же? – разрешила пойти с процессией христиан, покивала:

– Вот-вот, помолись, чадо. Кротости у Господа попроси, инда гордыни в тебе много. Муж-то, сыне мой, арапником еще не учил? По очам хитрым да дерзким вижу – нет. Ничего, вернется из вятичей, ужо поучит.

Женька поспешно поклонилась, пряча ехидную ухмылку, да, опустив очи долу, спросила с кротостью:

– Княгиня-матушка, так мне когда собираться-то?

– А посейчас и прийди, – махнула рукой Ольга. – Вскорости в Николаевскую церковь и отправимся, чего тянуть-то? Отче уж заждался, поди. Ой, чадушко! Всех нынче увидишь. Да, – перекрестившись на висевшую в углу икону, княгиня вдруг вскинула глаза. – С Раскоряком-боярином как? Сыскала пропажу?

Княжна недовольно скривилась – ишь, сука старая, вспомнила ведь, не забыла, – однако сразу же натянула на лицо улыбку да, разведя руками, ответила этак неопределенно:

– Ищем. Кое-какие успехи есть.

– Смотри-и-и! – погрозила пальцем старуха. – Раскоряк-боярин уже ко мне приходил, спрашивал. Служак своих погнобь, дева. И судейских! Поторопи, инда и кнутищем ленивых сих постегати не грех. Палача я пришлю, скажи только. Эх! – Ольга в сердцах фыркнула. – Не можешь искати – чего и вызвалась?

– Так я и не…

– Молчи, дщерь! Помни – ты ж сына мово, князя киевского, именем ищешь! Так не паскудь! Делай.

– У Господа сегодня помощи попрошу, – хитро молвила Женька.

Ольга чуть подобрела:

– А вот это верно. Коли с истинной верою – так и поможет Иисус.

– Вот и я о том…

– Кротости тоже не забудь попросить, – пожевав губами, не преминула напомнить княгиня. – Кротости и смирения.

Примерно через полчаса Летякина уже была готова – выспросила у Здравы старое платье, нарочно посетовав – мол, поскромней велено княгиней одеться, подвязалась кушаком крепким да веревочками – авось, пригодятся, мало ли?

Еще через полчаса вся процессия – надо сказать, довольно скромненькая, малолюдная, никем и никак не чествуемая – во главе с Ольгой спустилась с крыльца, направляясь к церкви Святого Николая. Грянул колокол. Собравшийся на паперти люд – весьма немногочисленный, но далеко не бедный – почтительно расступился. Немецкие и греческие купцы (на католиков и православных церковь еще окончательно не разделилась), местные торговцы, некоторые дружинники и бояре – все почтительно кланялись, крестились, икоса поглядывая на молодую княжну, скромно прячущую лик под повязанной на самый лоб вишневого цвета шалью, неброской, но весьма недешевой.

Под шалью было, что и говорить, жарковато – лето все ж таки! Правда, под верхнюю одежку – серенькую, с красной вышивкой-оберегом, рубаху да длинную, до щиколоток, синюю юбку – Женька ничего больше не надела – никакой нижней рубахи, поневы… А вот белье итальянское, верно, и одела бы, да вот беда, разорвали бельишко-то еще когда чертовы дружиннички старого козлины Довмысла, ныне вместе со Святославом-князем подавшиеся в земли вятичей – поглядеть да примучить. Туда им и дорога, Довмыслу этому да помощничку его, Стемиду-варягу. Ух, вражины! Хорошо было бы, коли не они вятичей, а вятичи их «примучили». Не Святослава, нет, – Довмысла со Стемидом, поганцев. Да еще Криневера-ведьма – как бы действовать не начала, не сгубила.

Такие вот – вовсе не благостные – мысли бродили в голове юной княжны во время вечерней молитвы, когда молодцеватый священник помахивал золотым кадилом, Ольга и ее свиста благоговейно крестились, а чуть левее, к притвору, истово бил поклоны толстопузый боярин Раскоряк. Видать, и впрямь – что-то просил у Господа! Узнать бы – что? Впрочем – а какая разница-то? И так ясно – выпрашивал, и – судя по поклонам – что-то весьма важное. Значит – и дев своих вполне мог в жертву принести.

Так, может, прямо с ним поговорить? Сказать, так мол и так – все про тебя известно, сам дев загубил, волхвам отдал, – так и молчи теперь в тряпочку, пасть захлопни!

Между тем служба шла своим чередом, и священник торжественно читал проповедь:

– Святой Иоанн Креститель родился бо на ровно шесть месяцев раньше, нежели Господь наш Иисус Христос, Рождество Христа – зимний солнцеворот, рождение Иоанна – солнцеворот летний. Под знаком Иисуса Господа солнце начинает возрастать, под знаком Иоанна же – умаляться, тако и сам Креститель сказал: «Ему должно расти, а мне – умаляться».

– Господи, помоги, – перекрестясь, прошептала Женька. – Помоги выбраться отсюда, домой попасть… домой… Эх…

Отстояв вечернюю службу, вся процессия вернулась обратно в хоромы, и юная княжна попрощалась с царственной своей свекровью на улице, у крыльца. Поклонилась низенько, ночки спокойной пожелала да сама, никем не замеченная – бочком-бочком, – выскользнула за ворота княжеского двора, благо стемнело уже, однако народу по улицам бродило с избытком – как-никак не только у христиан, но и у подавляющего большинства – язычников – праздник. И, судя по крикам и песням, куда веселей христианского!

Всех своих служанок хитрая Женька еще загодя предупредила, что нынче проведет ночь в хоромах матушки-княгини, так чтоб зря не искали, не беспокоились. Предупредила, но все же таилась – вдруг да узнает кто? Так и шла до самых стен детинца, до ворот – шаль натянула, оглядывалась.

Народ кругом веселился, ходил с факелами, а по всему Подолу горели костры, рассыпавшиеся по берегам Днепра, словно упавшие с неба звезды.

Велесия Летякина увидала еще издали – парень стоял себе скромненько в стороне от горящего у ворот костерка, переминался с ноги на ногу – ждал. Видать, заждался уже, бедолага!

Вынырнув из толпы, княжна ухватила юношу за руку, потянула к себе:

– Привет!

– Ой… – Велесий дернулся было, но тут же почтительно склонил голову. – Это, госпожа моя, ты!

– Да не называй ты меня госпожой, – покривилась Женька. – Хотя бы сейчас, ага. Побежали к реке, поглядим!

Да уж, побежали. Не шибко-то мог бежать хромоногий служка. Впрочем, старался, поспешал, да и княжна сбавила шаг, оглянулась:

– Ну, где ты там? Не отстал?

– Нет, – улыбнулся Велесий.

– За руку меня держи, – приказала княжна. – А то точно потеряемся, не найдемся. Народищу-то кругом сколько!

И в самом деле, народу хватало! Везде вдоль реки жгли костры, гуляли, хороводились, пели песни.

– А-ам!!! – певший песню белобрысый, добродушного вида парень в подпоясанной широким кушаком рубахе неожиданно расставил руки и, сгребя Женьку в охапку, смачно поцеловал в губы:

– Ах ты ж красуля! Так бы и съел!

– Эй! Ты что творишь-то?! – пришел в себя Велесий. – А ну…

– Отпущу, отпущу, что ты! – Парень весело захохотал. – Бери свою невестушку, да будут благословенны к вам боги! Удачи!

– И тебе не хворать, – отдышавшись, улыбнулась Женька. – Вот это поцелуй… Эй! А ты что застыл как вкопанный? Идем же, идем!

Держась за руки, княжна и ее верный слуга спустились к пристани, к Днепру, к отражающимся в черной воде кострам, к хороводам, к песням, к веселящимся людям, к прыгающим через костры парням и девушкам – к празднику, уже переплескивавшемуся через край звездной и теплой ночи.

Со всех сторон слышались песни и смех, жарко горели костры, покачивались у пристани ладьи и лодки. Играла свирель, звенели бубны, из расставленных на берегу больших чанов и бочек наперебой черпали туесами брагу. Поднесли и Женьке с Велесием.

Княжна хотела было посмаковать бражицу, как вино, да не дали:

– А ну-ка, махом, дева, единым махом! Амм!!! А теперь поцелуйтеся!

Кого-кого, а уж Женьку-то долго упрашивать было не надо. Накрыв губами теплые губы Велесия, княжна долго не отпускала парня, до тех пор, пока бедолага не задышал так тяжело, что стал задыхаться!

– Ай, молодца, дева, ай, молодца! – с добрым смехом похвалил бражник. – Вот те еще туес!

– Ой, нет, нет! Не сейчас, позже.

Наморщив нос, девушка замахала руками и, усмехнувшись, толкнула локтем в бок застывшего камнем парня:

– Ты что такой замороженный? Не понравился мой поцелуй?

– Очень понравился, госпожа! Очень. Я так ни разу… ни с кем…

Юноша опустил голову, и слегка захмелевшая Женька погладила его по волосам, спросила шепотом:

– С языком первый раз, да? Подожди еще…

А кругом все пели, плясали, гудели дудками, били в бубны:

– Эх, Ладо, Ладо-Лель!

– Аой, девки, прокачу! – наперебой зазывали лодочники. – До Почайны-реки да обратно!

– Ну, что, Велесий? Покатаемся? А ну, айда в лодку!

Ушлый лодочник – не старый, но и не молодой уже мужик лет тридцати, круглолицый, с темною бородою, – насажав целую лодку молодежи, с десяток парней да дев, отчалил, с прибаутками заработав веслами, а потом и затянул песню.

– начал лодочник.

Все сразу же подхватили, дружно и весело:

– Вон вам и купальня! – Оглянувшись, лодочник направил челн к берегу, залитому лунным светом узкому песчаному плесу, за которым угадывался заливной луг. – Не ведаю, может, тут уже и есть кто. Да все одно – помехой не будете! Погодя немного, за вами приплыву.

– А вода-то теплая! – радостно закричали в лодке.

Кто-то уже выпрыгнул на отмель, побежал к берегу, поднимая брызги.

– Эй, эй, девы! – бросил весла мужик. – А поцелуи?!

– Ой! Да мы посейчас, дядечка!

С веселым смехом девчонки – а с ними и Женька – набросились на лодочника… тот радостно распахнул объятия…

– Эй, эй, дядько! – забеспокоились парни. – Нам-то дев оставь.

С воплями скинув одежду, молодежь бросилась в воду… не все, правда, некоторые – особо стеснительные – отошли в сторонку…

– Ну, – сняв юбку, оглянулась княжна. – Давай и мы купаться.

– Да-вай… – Велесий облизал пересохшие губы.

Стащив через голову рубаху, Женька постояла недолго в серебряном лунном свете, погладила себя по бокам да, поднимая брызги, бросилась в реку… Вынырнула, поплыла саженками да, перевернувшись на спинку, помахала парню:

– Эй, эй, ты не замерз там? Смотри… сейчас к другим уплыву.

– Не надо к другим, госпожа…

Миг – и юноша оказался рядом, нырнул… вынырнул…

– А давай наперегонки! – хлопнула его по плечу Женька. – Во-он до того мыса.

– Где клен?

– Какой же это клен? Это ива.

– И впрямь…

Княжна доплыла первой – еще бы, туристка все-таки, не какая-нибудь там Гюльчатай! На отмели перевернулась на спину, глядя, как подплывший Велесий, отфыркиваясь, смотрит на ее грудь, усмехнулась… Поднялась на ноги, повернулась… сдув с плечика капли, глянула искоса…

– Устала что-то. Пошли на бережку посидим…

– Как велишь…

Они уселись рядом, в траву, ласковую и мягкую… то есть конфузливый юноша поначалу сидел чуть в стороне… пока Женька не попросила:

– Брр… замерзла что-то. За плечи-то меня обними…

Ах… наконец-то!

– Лель-ладо, ладо-лель, да Роженицы девы…

Прочитав бабулино заклинание «дабы не понести», девчонка ощутила плечами мужскую ладонь…

– А погладь мне спинку, Вел… Вот та-ак… та-ак… Теперь ниже…

И снова на губах пряный вкус поцелуя, глубокого, с языком, и биение сердец, и томный шепот, и теплая ладонь, гладящая налившуюся соком грудь…

Почувствовав, как внизу живота начинает разгораться пожар нешуточной страсти, Женька, увлекая за собой парня, повалилась в траву, на спину… чуть вскрикнула… застонала… на миг закусила губу… А потом уже и не сдерживалась вообще, отдаваясь накалу любовной страсти, ощущая жар рук, нежно ласкающих тело…

Майкл! Майкл! Майкл…

– Ой, госпожа моя… мы ж никогда не сможем быть… и вообще…

– Ох, милый Вел! Не думай об этом… просто наслаждайся, ага? Ложись-ка… ну… Поцелуй мне грудь… Вот так… так… та-ак… Теперь просто лежи…

Юноша не выдержал, застонал, почувствовав, как жаркие губы княжны скользнули по его груди вниз, и через несколько мгновений любовная страсть вспыхнула вновь с новой всепоглощающей силою. Ласковые девичьи руки гладили спину и плечи, твердеющие соски царапали грудь, горячие бедра давили…

Выдохнув, Велесий обнял княжну за талию, погладил упругую грудь, спину… прижал к себе стонущую дергающуюся деву… и сам застонал, ничуть уже не конфузясь. Да и что сказать – на всем плесе занимались сейчас тем же самым. За тем и приплыли. Дабы не оскудела плодородием матушка-земля, чтоб получила силу.

Славно было кругом. Где-то далеко, на том берегу, желтея, горели костры, темные волны реки ласково лизали плесо, а в бархатно-черном ночном небе завистливо щурились звезды.

В храме Перуна – куда и собирались по пути заглянуть – юная княжна со своим помощником-любовником оказалась лишь ближе к утру, когда в небе, за Днепром, уже сверкали зарницы, предвестники погожего летнего дня. Праздник заканчивался, народ постепенно расходился, улицы детинца уже казались пусты, хотя внизу, на Подоле, у догоравших костров еще толпился народ да причаливали к затягивавшейся легким предутренним туманом пристани лодки.

Мощные – средь частокола – ворота капища оказались запертыми, что, впрочем, ничуть не смутило Велесия, тут же принявшегося барабанить в них едва ль не ногами.

Никакого конкретного плана у Женьки не имелось – просто зайти, поговорить с кем-нибудь… додумывать приходилось на ходу.

Юноша вновь принялся колотить, правда, недолго – из-за ворот послышался чей-то заспанный голос:

– Нет никого! Чего колотишь-то?

– Как это нет? – подняла голову Женька. – Ну, ты же есть!

– Так я ж не волхв… так, помощник. Ежели надо чего – завтра приходите, к вечеру.

– Так мы…

– Тсс! – Княжна накрыла губы Велесия ладошкой. – Я говорить буду. Я знаю – как.

Ухмыльнулась и тут же повысила голос:

– Нет волхва? Жаль. А мы Перуну великому браслетик золотой принесли – пожертвовать. Хотели спросить счастия. Ну… раз говоришь, не вовремя, тогда, конечно, уйдем… Пока, не кашляй.

– Эй, эй… – Тяжелая створка ворот со скрипом отошла в сторону, явив незваным гостям заинтересованную физиономию служки… или кто он там был, младший жрец, что ли?

Лицо явно прохиндейское – круглое, щекастое, какое-то цыганистое, с бегающими темными глазками. Вдобавок ко всему – редкая бороденка, темный, падающий на лоб оселедец – почти как у князя.

– Давайте сюда ваш браслет, – ухмыльнулся парняга. – Так и быть, погляжу – достойно ли великого бо Перуна скромное подношенье ваше.

– Ага, сейчас, одному такому дали, – Женька уперла в бока руки и прищурилась. – Ты нас впусти, мы сначала помолим, попросим, а уж потом – браслет. Вот он!

Девушка показала запястья – жрец облизнулся, икнул:

– И все равно – не можно. Миронег-навий, волхв, строго-настрого наказывал в неурочные часы никого не пущати. Бывало, сюда и с Даждь-бога капища негодники заглядывали, и варяги пьяны пробирались – разор учиняли храму, тако!

– Разор – хо? – обидно хохотнула Летякина, уже давно отметившая про себя жадно шарящий по ее телу взгляд молодого жреца – прямо раздевал, поганец, глазами! – Чего ж Перун-то за слуг своих не вступился?

– Не гневи богов, дева! – Жрец испуганно попятился и замахал руками. – Чур меня, чур! Разве могут простые смертные знать волю великого Перуна? Прочь, прочь пошли…

– Ну и ладно. Так браслет храму не нужен, ага.

– Браслет давайте! – с неожиданной властностью жрец протянул руку. – Сам за вас помолю! Мое-то моление куда как лучше вашего ушей Перуна достигнет!

– Кто бы сомневался! – Женька неожиданно улыбнулась. – Двоих не хочешь, так одну меня пусти. Или боишься, что и я одна разор устрою?

– Ты… ты – заходи, – облизнулся парняга. – Заходи, не бойся – ничего дурного тут с тобой не будет.

– Еще бы!

– Ты что, госпожа?! – В ужасе округлив глаза, Велесий, забывшись, схватил княжну за руку. – Тебя? Одну? Не пущу!

– Да брось ты, – вырвав ладонь, со смехом отмахнулась девчонка. – Что там со мной – посреди детинца – случится-то? Я сказала – пойду! – княжна резко повысила голос. – А ты здесь жди… и, коли с восходом не появлюся, беги к Свенельду за воинами.

– К Свенельду? – моргнув, переспросил юноша.

– К нему, к нему.

– Понял.

Едва только Женька вошла на просторный двор храма, жрец поспешно затворил ворота, заложив в петли тяжелый брус – засов.

– Всяких тут ходит… глаз да глаз! – счел нужным пояснить помощник волхвов. – Мы-то, поляне, Перуна чтим, а вот те же радимичи или кривичи – не особо. О древлянах уж и не говорю, про варягов тем паче. Свенельд – случайно услышал – это родич твой?

– Родич, родич.

Княжна с любопытством осматривалась – первый раз она была здесь во время собственной свадьбы, и тогда, окромя золотого, с серебряными усами идола да вечно горящего огня, ничего толком не рассмотрела: ни мощные, поддерживающие крышу столбы, наподобие колонн греческих храмов, ни окружавшие идол Перуна другие статуи – поменьше… ни темный притвор, забранный деревянной решеткой.

Внутри капища ярко горели факелы, освещая объемистый, стоявший слева от Перуна чан и идолов с густо намазанными жертвенной кровью губами.

Покосившись на притвор – если где-то и держали несчастных девчонок, так только там, – княжна подошла к чану и, справившись с тошнотой – вдруг, да там кровь жертв или кишки? – с подозреньем принюхалась:

– Тут у тебя брага, что ли?

– Брага и есть! – Жрец с гордостью выпятил грудь… и опасливо покусал губы. – А Свенельд, он…

– Да не бойся ты Свенельда, – поспешно успокоила Женька. – Пока не попрошу – не обидит. Тебя как звать-то?

– Роксан.

– Как-как?! – Летякину пробрал невежливый хохот.

– Роксан, – тихо повторил жрец. – Обычное имя, чего ж.

– Хорошо – не Оксан! – Княжна все же расхохоталась прямо парняге в лицо и, едва справившись с хохотом, скромно поинтересовалась, пьет ли «уважаемый волхв Роксан» брагу.

– Брагу? Конечно, пью – во славу Перуна!

– Х-ха! – девчонка хлопнула жреца по плечу. – Так что ты тогда мозги паришь? Давай, беги за стаканами!

– За ста…

– Туеса, говорю, неси! Или из чего у вас тут пьют, из рогов, что ли?

Через пару минут Женька и «кудесник младшего изводу» Роксан, уютно устроившись на разбросанном невдалеке от притвора сене, недавно накошенном лично кудесником для жертвенных коз, болтали «за жизнь», прихлебывая брагу из больших деревянных кружек. Несколько успокоенный жертвованием золотого браслета жрец больше Свенельда не вспоминал, но к Женьке все же относился с опаскою, даже боялся спросить лишнего… покуда немножко не захмелел – тогда, забывшись, положил руку гостье на бедро, погладил…

– Но-но! – Княжна щелкнула его пальцем по носу. – Хороший ты парень, Роксан, но… начнешь приставать – ка-ак двину! Да и Свенельд с омоновцами своими, варягами, прибежит, разнесут тут все. Тебе оно надо?

– Что ты, что ты! – замахал рукой волхв. – Нам такого ненадобно.

– Вот и я говорю, что ненадобно, – княжна спокойно кивнула. – Потом, может, как-нибудь с тобой встретимся. Только где-нибудь в другом месте, ага?

– Ага!!!

Обрадованно воспрянув духом, молодой волхв бросил на девушку полный самого искреннего восхищения взгляд:

– Понимаю – Свенельд следит, родичи…

– Да уж, особо не расслабишься. Ну, наливай. Чего сидишь-то? Вкусная у тебя брага, Роксан. Недаром боярин Раскоряк так хвастал… Его что, здесь тоже поят?

– То не я, – отмахнулся Роксан. – То Миронег-волхв. Они с Раскоряком – одного поля ягода.

– Так Раскоряк же – христианин!

– И что с того? – Черпнув из чана браги, жрец протянул кружку гостье. – Он и Перуна не забывает, и еще многим богам молится, требы творит. Мнози то боги вернее помогут, нежель один, ага.

– И девок своих Раскоряк в жертву Перуну привел, да?

– Тсс!!! – Роксан глянул на Женьку вмиг протрезвевшим, неожиданно злым взглядом и осторожно поинтересовался:

– Тебе про дев-то боярских кто рассказал?

– Так сам же он, Расокряк, и хвастал как-то в бильярдной…

– Э-э… где хвастал?

– Ну, в клубе… короче, мозг не выноси, а!

– Ах, это он сам сказал… проговорился, змий…

– Говорю ж – сам. Ну, наливай уж!

Роксан свалился первым. Уронил голову на солому, захрапел, блаженно пуская слюни. А Женьку вот бражица не брала – чай, не водка, не вино даже. Интересно, сколько в ней градусов? Девять? Двенадцать? Хотя если такими кружками пить, то…

– Ой!

Подойдя к воротам, Женька вдруг осознала, что отодвинуть засов она не может! Ну, вот никак! Или засов тяжел был, иль уже руки не слушались.

– А, ладно…

Сняв пояс, девушка размахнулась, пытаясь накинуть на частокол – на одно из бревен – петлю, да потом связать «стремя», забраться… Ага! Не тут-то было! Какое, к чертям собачьим, «стремя», когда веревка лихо улетела за частокол.

– Промахнулась, – оглянувшись на храпящего жреца, Женька озадаченно почесала голову. И услышала раздавшийся из-за частокола голос Велесия.

С первыми лучами солнца доставленная своим верным слугою княжна уже сидела на высоких ступеньках крыльца, напевала про себя что-то из репертуара «Тролль гнет ель» и, глупо улыбаясь, пыталась сообразить – где и с чего она так напилась-то?

У Ирки Оторвы на дне рождения, что ли? Или с Колькой Смирновым – «Смирненьким» – аккурат после секса? Или…

– Госпожа моя, надо б в хоромы, инда…

– А все уже, Вел! Поздно боржоми пить, когда почки опущены.

Увидев появившуюся во дворе княгиню Ольгу – грузную, строгую, в бесформенной ромейской хламиде и черном клобуке, – Женька попыталась подняться на ноги, да так и не встав, поспешно прогнала Велесия:

– Майкл, прочь поди!

– Но, госпожа…

– Говорю же! Мигом! За крыльцо беги… иначе потом – никакого секса!

Юноша все же внял, а скорее, просто испугался приближающейся княгини, спрятался. И вовремя! Впрочем, на него-то Ольга и не смотрела, даже бровью не повела… а вот что касается невестки…

– Видать, правду говорят девки, пьяным пьяна!

– А что, я уже и выпить не могу… в праздник, с дру… с девчонками? Ну, взяли мартини, и что? Ты, вообще, кто такая, а?!

– В поруб ее. – Махнув рукой подбежавшим слугам, княгиня-мать скорбно поджала губы. – А как проспится – ко мне. Ужо я ей посиделки устрою. Ух, корвища!