Глава 2
Это произошло перед собеседованием.
Светлана нервничала, хотя у нее были одни пятерки. Во многом это была наведенная нервозность. Наведенная не только общей атмосферой, которая расползалась по всем коридорам и обволакивала входивших уже в вестибюле, но и тем, что две москвички, с которыми Светлана познакомилась во время экзаменов — Алла и Катя, — объяснили ей, что большая часть группы поступавших — дети известных режиссеров, художников, артистов, и все места уже заведомо распределены. Девушки знали это от родителей. А те от общей знакомой, которая работала в деканате и через которую родители девочек находили репетиторов. Несмотря на то что девушки занимались очень основательно второй год, они совсем не были уверены в своем успехе.
Из приезжих в первую очередь отсеют тех, кому будет нужно общежитие. Поэтому ты сразу, как тебя вызовут, говори, что с жильем у тебя все в порядке.
Если все остальные доводы Светлана отталкивала от себя, несмотря на легкую тревогу, выедавшую дыры в броне, которой она пыталась защититься от яда сомнений, то этот показался ей убедительным. И Света пала духом. На время экзаменов она остановилась у Галины Григорьевны — подруги ее мамы по работе. Но к осени должны были вернуться дочь с мужем, поэтому оставаться у гостеприимной и заботливой Галины Григорьевны Светлана никак не могла.
Алла и Катя, конечно, хотели ей помочь. Но лучше бы она не знала ничего. Идти на собеседование и сознавать, что все уже заранее решено, что все волнения, связанные с каждым экзаменом, были напрасны... Она кивнула и отошла в сторону. Поднялась по лестнице на один пролет, потом на второй, только чтобы не слушать взволнованного гудения, успокоиться, собраться с мыслями, и прислонилась к косяку двери.
Тонкие быстрые звуки рояля прозвучали, как весенняя капель. Она вздрогнула и окинула взглядом пустой, как ей казалось, то ли зал, то ли аудиторию. Из-за откинутой крышки рояля поднялся молодой рыжеволосый парень. Подтянув струну едва заметным движением ключа, он снова нажал на клавиши, посмотрел на Светлану, застывшую в дверях, и, вопросительно улыбнувшись, вскинул брови, как будто ждал ответа.
— Соль, фа, ля, — спела Светлана, поддавшись этому дружелюбному взгляду приглашавшего ее к игре настройщика.
Парень кивнул и жестом показал на рояль:
— Играешь?
— Чуть-чуть, — кивнула Светлана, — только для себя.
Но подошла и села на стул. Были пьесы, которые вдруг всплывали в памяти и подчиняли себе, но, как правило, в последнее время она больше импровизировала. Вот и сейчас. Первые аккорды были моцартовские — она почти машинально сыграла заученные в музыкальной школе ноты. Но инструмент звучал так богато, так радостно отзывался на каждое движение пальцев, что она невольно начала импровизировать. Рыжеволосый парень, застегивавший сумку, остановился и внимательно посмотрел на ее руки.
— С такими пальцами надо было поступать в консерваторию, а не сюда, — заметил он, когда затихла последняя нота.
«А в консерватории, как и здесь, все места тоже заранее распределены», — подумала Света про себя, но промолчала. Как давно она не играла. И как соскучилась по инструменту. По чистому звуку. Это было какое-то волшебство.
— Можно еще немного? — Светлана умоляюще посмотрела на настройщика.
Тот кивнул:
— Я не спешу.
И Светлана, прикрыв глаза, заиграла. Попробовала одну тему, другую. Звук был чистый, прозрачный и одновременно глубокий. Душа ее встрепенулась, тугой комок в горле начал рассасываться, и она отключилась от всего, что тревожило и беспокоило, с чем она не в силах была справиться.
Как долго она играла, Светлана не заметила. Она опустила руки на колени, только почувствовав, что ей вновь стало легко и хорошо — точно так же, как в тот день, когда она в первый раз пришла на экзамен, когда все еще было впереди и она не знала всех этих закулисных интриг.
— С такими пальцами надо поступать в консерваторию, — повторил настройщик изменившимся голосом.
Светлана открыла глаза... и увидела перед собой высокого, красивого мужчину с темно-синими глазами в джинсах и легком пиджаке, под которым ощущалось хорошо тренированное тело. Со странным выражением лица он смотрел на нее.
— А там, наверное, тоже все места уже заранее распределены, — ответила она, усмехнувшись тому, что два человека повторили один за другим одну и ту же фразу.
— Что значит «тоже»? — спросил мужчина, в упор глядя на нее.
— Спросите об этом приемную комиссию, — пожала она плечами и повернулась посмотреть, куда делся рыжеволосый парень.
Она была недовольна своим ответом. И тем тоном, которым произнесла его. Но «воробей» уже вылетел, и ловить его она не собиралась.
Настройщик, перекинув сумку через плечо, еще раз посмотрел на рояль:
— Инструмент сдан, инструмент прошел испытание, — отрапортовал он насмешливо и, обращаясь к мужчине, проговорил: — Я должен закрыть зал.
Они спустились вместе на второй этаж. Хвост из тех, кто должен был пройти собеседование, заметно укоротился.
— Туда? — спросил ее настройщик.
Светлана кивнула.
— Ну, ни пуха, — махнул он.
— К черту, — ответила Светлана и встала в числе последних.
— Сюда, к нам, — позвали ее Алла и Катя, стоявшие уже у дверей. — Мы заняли и для тебя.
Тут из аудитории вышел покрасневший парень и вытер лоб платком.
— Следующий, — раздалось изнутри, и Светлана почувствовала, как девушки толкают ее вперед...
— Литовская? — повторила женщина, сидевшая за столом слева.
— Литовская? — переспросила другая, с гладко зачесанными волосами, что сидела рядом, и заглянула в свой список.
Светлана почувствовала, как сердце ее оборвалось и покатилось куда-то вниз.
— Мы с вами поговорим вон за тем столиком, — чрезвычайно любезным тоном проговорила женщина с гладко зачесанными волосами и повела Светлану, держа за руку.
Ни ее тон, ни голос не внушали надежды на что-то хорошее. Света на негнущихся ногах прошла следом за ней и села, пытаясь изо всех удержать слезы, готовые хлынуть из глаз. Из-за охватившего ее волнения она понимала не все, что говорит женщина, а только выхватывала обрывки фраз:
— ...хорошие оценки, конечно, ...и, судя по всему, общежитие...
Нет, она не могла позволить себе разрыдаться прямо здесь. Надо встать и гордо уйти, не дожидаясь, когда эта женщина договорит до конца. Но ноги не слушались ее. Надо собраться. Подумать о чем-то постороннем. Не имеющем отношения к той несправедливости, что происходит здесь. О том, что она все равно будет рисовать. Устроится работать уборщицей, сторожем, кем угодно. Будет смотреть, что делают студенты... и рисовать по ночам.
— ...группа, которую набирает Максим Матвеевич Муратов, будет находиться в более привилегированном положении, чем остальные, — продолжала женщина.
«Какое мне дело до какой-то избранной группы? Почему она говорит об этом?» — вяло думала Светлана. И злость, которая пришла на смену одолевшей было слабости, означала, что силы возвращаются к ней. Самое время подняться и уйти.
— Это, можно сказать, индивидуальные занятия. Возрождение старых традиций. Когда лучшие художники передавали мастерство своим ученикам. Надеюсь, у вас нет никаких возражений? Почему вы хмуритесь? — недоуменно спросила женщина. — Большинство из тех, кто поступает в Центр искусств, многое отдали бы за то, чтобы оказаться на вашем месте и попасть в эту группу. Кстати, для всех студентов Муратова выделяются места в общежитии. Для вас, наверное, это немаловажный вопрос?
Слабое движение головы женщина приняла за кивок и продолжила прежним доверительным тоном:
— Кстати, это Максим Матвеевич хотел, чтобы все, кто вошел в его группу, не дожидались, когда вывесят общие списки. Вы приняты. Первые занятия пока будут в этом здании. Потом, возможно, появится отдельное помещение. Желаю успеха. Вам повезло. — Она кивнула и двинулась к столу, на прежнее место.
Кто такой Максим Матвеевич, Светлана не могла не знать. Молодой преуспевающий художник. Первая его выставка состоялась в Париже, когда ему было двадцать лет. С тех пор — все последние десять лет — Максим неизменно оставался на гребне славы и моды. То он устраивал хепенинг на улице: шествие и действо, в котором участвовали музыканты и акробаты, то выставку картин, превращавшуюся в демонстрацию немыслимых нарядов, которые за такие же немыслимые цены приобретали самые богатые дамы, то за свой счет снимал кинофильм о художнике из Франции, который был его учителем, и фильм получал приз. Одним словом, все, за что он брался, привлекало внимание газетчиков, журналистов и телевидения.
А еще были картины и скульптуры. И никогда нельзя было заранее угадать, насколько неожиданной окажется следующая серия его работ. Большинство его картин конечно же были уже недоступны — они оказались в частных коллекциях за границей. Но Светлана с Еленой Васильевной в последний свой совместный приезд в Москву успели на выставку, где было показано довольно много его работ. Выстояв трехчасовую очередь, тянувшуюся к музею чуть ли не от самого метро, они вышли совершенно ошеломленные увиденным.
И вот теперь Светлана будет учиться в группе, которую набирал сам Максим! Интересно, похож он на свои фотографии или нет?
И тут ее вдруг как молнией пронзило: ведь мужчина с темно-синими глазами — и есть Максим. Сердце ее с опозданием дрогнуло. Как же так вышло, что она не смогла узнать его? Впрочем, разве это имеет значение? Главное, что она поступила. У нее будет место в общежитии. Стипендия. И возможность рисовать столько, сколько ей хочется. Сбылась мечта Елены Васильевны, Антона Антоновича — школьного учителя рисования — и ее собственная.
Светлана стояла на ступеньках растерянная и ошеломленная.
— Ну что? — услышала она знакомый голос. — Решил дождаться, когда ты выйдешь. Интересно было, действительно ли все места заранее распределены? Неужто...
Если бы он закончил фразу «неужто для такой красивой девушки не нашлось места», Светлана скорее всего не стала бы продолжать разговор. Но рыжеволосый парень сам почувствовал, что переходит на пошлость, и опять улыбнулся:
— Неужто справедливость не восторжествует?
— А почему ты решил, что это справедливо, если меня возьмут? — спросила Светлана.
— Потому что талантливый человек талантлив во всем, что он делает, — вдруг серьезно ответил он. — Я слышал, как ты играла. И могу представить, каким ты будешь художником.
— А если я решила стать скульптором? — решила подразнить его Светлана.
— Вот насчет скульптора не стану ручаться, — подхватил парень ее интонацию.
И она оба рассмеялись. Не от того, что он сказал что-то смешное, а потому что оба заразились друг от друга хорошим настроением, чувством приподнятости и беспричинной радости.
— Кстати, меня зовут Василий.
— Светлана, — улыбнулась девушка.
— Пойдем, сделаешь вдох-выдох, — предложил новый знакомый, увлекая ее к выходу.
— Мне надо дождаться... Сейчас выйдут Катя и Алла, — покачала она головой.
— Подождем их во дворе. Ты так побледнела, что того и гляди в обморок упадешь. Может, «Спрайта» глотнешь? — Он вытащил из сумки небольшую пластиковую бутылку и отвернул пробку. Пузырьки узкой струйкой устремились вверх. — Давай прямо из горла, — посоветовал он.
На глаза у нее действительно навернулись слезы. Те, которые она пыталась удержать при посторонней женщине. Но сейчас, когда Светлана почувствовала радостное облегчение, они сами собой потекли из глаз.
Вася протянул платок, и Светлана быстро вытерла их.
— Ты здесь? — услышала она голос Аллы. Рядом стояла и Катя.
«Как бы им сказать, чтобы не обидеть и не задеть?» — думала Светлана, обеспокоенная тем, что нечаянным подругам, наверное, придется ждать, когда вывесят списки...
— Да, жду вас. А вот Вася уговаривает меня идти играть в переходах, зарабатывать бешеные деньги, — ответила Светлана, стараясь говорить как можно более спокойно и беспечно.
Катя и Алла подозрительно оглядели Василия с ног до головы...
Сначала Светлана никак не выделяла этих двух москвичек из толпы поступавших. Обе высокие — из-за того, что носили одинаковые босоножки на громадных платформах, — в коротких мини-юбочках, с одинаково распущенными русыми волосами и одинаково подкрашенные — они казались если не близнецами, то по крайней мере сестрами. Но она ошиблась, думая, что этим красивым высокомерным девушкам ни до кого нет дела. Когда перед вторым экзаменом они узнали, что Светлана приехала из провинциального городка, то обе одновременно спросили, есть ли ей где жить, и предложили остановиться у них, потому что почти все близкие родственники перебрались на дачи. Светлана поблагодарила, сказала, что живет у маминой подруги и что там ей вполне удобно. Ей казалось, что она почти ничего не рассказывала о себе. Но внимательные девушки ухитрились из коротких ответов составить довольно полную картину ее жизни. Особенно их поразило то, что Светлана выросла без отца и матери, жила со своей бабушкой.
На следующий день, когда девочки принесли из дома бутерброды с таким расчетом, чтобы хватило и на нее, Светлана поняла, что надо что-то предпринять, дабы они перестали жалеть и опекать ее. И как бы между прочим вставила в разговоре, сколько раритетов хранит бабушка, сколько в их доме подлинников работ известных художников: этюды Репина, несколько картин Серова и Куинджи, намекнув, что, продав любую из этих работ, можно прожить безбедно, наверное, не один год.
В другой раз из строго рассчитанной суммы денег Светлана купила шоколадных конфет. Новоявленные подруги успокоились в своем желании непременно взять ее под крыло. Но Светлана оценила их порыв. И сделала для себя вывод: не спешить судить о людях.
По тому, как Алла и Катя смотрели на Василия, Светлана поняла: в них вновь взыграл опекунский инстинкт, и они размышляют, откуда взялся этот рыжеволосый парень.
— Василий — лучший настройщик в Москве, — представила она его своим подругам. — Точнее, в России. Или в мире, — опять поправила она себя. — Я никогда не играла на таком хорошо настроенном инструменте. А это мои подруги...
— Катя! — услышали они и повернулись в сторону ворот.
Это была Катина мама — моложавая женщина в дорогом, хорошо сшитом костюме. Неподалеку от ворот стоял автомобиль.
— Ну как? — спросила она, глядя на дочь.— Со щитом?
Катя радостно кивнула, поворачиваясь к ней:
— Ты же говорила, что не приедешь...
Да вот, удалось освободиться раньше. — Женщина тряхнула головой, наверное, демонстрируя стрижку и укладку. — Алла?.. Впрочем, по твоим глазам вижу. Поздравляю. И скорее в машину, здесь стоянка запрещена.
Девушки замешкались, не зная, как быть, и вопросительно посмотрели на Светлану.
— Нет, нет, — замотала та головой. — Мне тоже надо домой.
Катя махнула рукой, а Алла спросила:
— Тогда до встречи?
— До встречи, — ответила Светлана.
— Может, в честь твоего поступления стоит ударить по мороженому? Как ты на это смотришь? — предложил Василий, искренне радуясь за нее. Но Светлана отказалась:
— Мне до отъезда еще надо встретиться со своей подругой Оксаной. Мы с ней как сестры, росли вместе. Но она уехала в Москву раньше — год назад, поступила в мединститут и подрабатывает санитаркой.
— Родители не могут помочь, — понимающе кивнул Василий.
— Здесь другой случай. Могли бы помочь, но не хотят. Они были против того, чтобы она уезжала.
— Почему?
— Долгая история, — вздохнула Светлана.
— Ну что ж, вернешься, расскажешь, — улыбнулся Василий.
Существует особый тип людей, которые умеют создать ощущение, что в жизни трудностей нет и не может быть. И в их присутствии и в самом деле испытываешь удивительную легкость. Василий был из этой породы. Они разошлись в разные стороны, договорившись, что непременно встретятся в первых числах сентября. Светлана направилась к метро, а Василий нырнул в переход, чтобы сесть на троллейбус.
Увидев подругу, Светлана опешила на мгновение — настолько Оксана изменилась за то время, что они не виделись.
— Ты постриглась? — проговорила Светлана, оглядывая ее. — Супер! — повторила она любимое словечко Аллы и Кати.
Короткая стрижка очень шла Оксане, делала ее похожей на Жанну Д’Арк. С Оксаной Света подружилась в первом классе. Вместе они занимались, потом готовились к экзаменам. Их нельзя было даже называть подругами. Они были как родные сестры. Несмотря на то что у Оксаны дома была своя комната, она предпочитала делать уроки у Светланы, хотя народу, шума и поводов для отвлечения здесь было больше. Родители Оксаны были религиозные люди. Поэтому их дочь обязана была ходить с туго заплетенными косами до самого выпускного вечера. И надевать только те платья, которые покупала мать, а она выбирала платья, по цвету похожие скорее на старую школьную форму: коричневые, темно-синие или серые...
— Меня соседка по общежитию вчера уговорила. Она дома всех давно сама стрижет, руку набила. Идет?
— Я сначала тебя даже не узнала. Идет, — ответила Светлана. — Дежурила сегодня?
— Дежурила.
— То-то я смотрю у тебя вид осунувшийся. Может, не пойдем в магазин?
— Еще чего! — строго возразила Оксана. — Надеюсь, ты открытки не забыла взять?..
Симпатичный паренек по имени Сеня, просмотрев пачку открыток, которые Светлана нарисовала еще в Верхнегорске, кивнул:
— Попробую толкнуть. Но, как я уже говорил, предоплаты не будет. И тридцать процентов я возьму себе.
Оксана открыла было рот, чтобы возразить, но Светлана сжала ее руку и торопливо согласилась:
— Я приду в начале сентября.
— А пойдут они? — поинтересовалась Оксана, хмуро глядя на Сеню, который в ее глазах из симпатичного парня тотчас превратился в монстра.
— Нам приносила одна женщина. Похожие на эти. Брали неплохо. А как будет дальше — не знаю, — пожал плечами Сеня. И, обращаясь к Светлане, спросил: — Ну что, поступила?
Хотя возле прилавка стояли несколько человек, они ничего не спрашивали и только глазели. Поэтому Сеня мог позволить себе немного отвлечься.
В зале магазинчика было относительно прохладно. Наверное, работал кондиционер.
— Поступила, — ответила Светлана.
— Классно, — сказал он, повторяя модное жаргонное словечко. — В Академию? Уже отремонтировали?
— Не совсем. В Центр искусств при Академии.
— Там раньше школа была, — вспомнил Сеня. — До шестого я в ней учился, пока мы не переехали. Потом ее начали реставрировать. Как ни приду — все в лесах. И вдруг — в один момент все сделали.
— Потому что известный художник — Максим Муратов — взялся, — пояснила Оксана, словно речь шла о чем-то, что имело к ней непосредственное отношение.
— Покажите, пожалуйста, вот эту книгу, — прервала их разговор женщина, до того долго смотревшая на витрину. — Сколько она стоит?
Сеня кивнул девушкам:
— До сентября. — И отошел к покупательнице.
— Вот увидишь, будут разбирать со свистом, — со свойственной ей уверенностью пообещала Оксана.
— Может быть, — пожала плечами Светлана. — Приеду домой, еще нарисую, в любом случае. Не пойдет у него, надо будет попробовать в другом магазине, ты как думаешь?
— Надо будет в больнице их предложить.
— Еще не хватало тебе заниматься торговлей, — сердито мотнула головой Светлана.
А Оксана и не настаивала, понимая, что совмещать обязанности няни и продавщицы и в самом деле неудобно. Но проворчала:
— У нас там тоже киоск есть. Там я по крайней мере за продавцом смогу присмотреть.
По дороге на вокзал Светлана заметила, что подруга за то время, что они не виделись, похудела. И довольно сильно. Дежурства оказались не такими уж легкими, как она пыталась их изобразить. Но любую попытку пожалеть ее Оксана пресекла бы самым решительным образом. Хорошо бы ей съездить домой, но... Обстановка там была настолько сложной, что Светлана даже не заговаривала на эту тему.
— Ну, всего тебе, — Оксана поцеловала Свету в щеку и двинулась по проходу вагона к выходу. Махнув еще раз в окно, она зашагала по платформе к вокзалу.
Суета в вагоне продолжалась. Светлана, не обращая внимания ни на кого, открыла книгу и погрузилась в чтение. Поезд плавно отошел от перрона, утром он остановится у крошечной станции. И в слове «Верхнегорск» конечно же по-прежнему не будет хватать буквы «г». И если бы станция не была конечной, то пассажиры из проносящихся мимо вагонов, глядя в окно, читали бы: «Верхне...орск».
Но на конечный пункт прибывало из всего состава только два вагона. Остальные отцепляли по пути. И все, кто выходил, знали, куда они прибыли.
В вагоне пахло углем. Знакомый дорожный запах. Светлана привалилась к стене, положила книгу и закрыла глаза. Неожиданно для себя она сразу задремала. Ей приснился мужчина с голубыми глазами в хорошо сшитом костюме. Он шел вместе с ней по какому-то просторному помещению. И на душе у нее было радостно. И тревожно. Мужчина распахнул широкие двери. Сердце ее забилось, как не билось еще никогда в жизни. Гулко и сильно: «Бам-бам-бам!» Перед ней разверзлась мрачная бездна. Оттуда в лицо повеяло могильным холодом. Ей стало так страшно, как не бывало никогда. Странное предчувствие беды словно дохнуло в лицо. Светлана открыла глаза.
«Тук-тук-тук!» — монотонно стучали колеса поезда. «Это всего лишь сон. Ничего страшного. Напротив, все очень даже хорошо», — попыталась успокоить она себя. «А кто же это был с пронзительными синими глазами?» — Ответ пришел сразу же. Макс.
И сердце опять забилось. Не колеса поезда, а ее сердце.
«С чего бы это? — удивилась Светлана и снова закрыла глаза. — Все хорошо. Все замечательно».
В день приезда, ближе к вечеру, Светлана уговорила Елену Васильевну прогуляться до реки Малоги:
— Когда мы еще с тобой сможем вот так пройтись?
Они дошли до церкви. Елена Васильевна старалась идти привычным быстрым шагом, но возраст давал о себе знать.
Церковь когда-то стояла на высоком холме. Теперь совсем близко от нее плескались волны. Водохранилище затопило прежний Верхнегорск, который Светлана знала только по старым открыткам, хранившимся в альбоме бабушки. Под воду ушли все другие церкви, мостовые, пристани и даже дома.
— Град Китеж, — негромко проговорила Елена Васильевна.
Они сидели на берегу и смотрели на расстилавшуюся перед ними водную гладь. Погода была тихой, безветренной. И вода, как зеркало, отражала застывшие в небе облака.
— Хорошо, — вздохнула Елена Васильевна. — Теперь тебе не часто доведется сидеть вот так, без дела, и смотреть. Мы на первом курсе как в угаре были. Ты не поверишь, но даже на свидание не хватало времени пойти... Да, кстати, вчера приходил Костя. — Она вопросительно взглянула на внучку.
Та нахмурилась, вспомнив, сколько неприятных минут пережила из-за него весной, как раз перед отъездом в Москву.
В тот день в Доме культуры устроили дискотеку. Рядом с вернувшимся из армии Костей стояли его одноклассники: сумрачный Леша, смешливая круглолицая Таня, добродушный Володя и говорливый Сергей. Ребята выпивали. Костя нет. Но иной раз выходил и возвращался побледневший, со странно блестевшими желтыми глазами. И ловя на себе его тяжелый взгляд, Свете становилось не по себе. Когда Костю провожали, ей было грустно, страшно, что парень, который жил в одном с ней городке, может погибнуть. Но когда он вдруг написал ей, удивилась. Так получилось, что прежде они почти не разговаривали друг с другом. Разве только здоровались да перекидывались парой ничего не значащих фраз. Тем не менее Светлана ответила, пытаясь поддержать, приободрить его. В ее ответном письме не было ничего особенного, ничего доверительного. Обычное дружеское послание. Но он прислал еще одно письмо, второе, третье.
И вдруг пришло сумбурное объяснение. Он клялся, что никого никогда не любил, кроме нее, но не решался признаться. Она была для него как королева. И будет жить как королева, если выйдет за него замуж, когда он вернется. Ни одна пылинка не коснется ее, обещал он.
Письмо испугало Светлану. Отвечать отказом человеку, который находится между жизнью и смертью? А вдруг отказ толкнет его на безумный поступок? Он служил в Средней Азии, на границе. И наверняка им всем выдавали оружие.
Несколько дней она ломала голову: как быть? И наконец решила, что все же надо написать ему спокойное, ровное письмо, как будто и не было его признания. Так, чтобы не внушать ложных надежд, но и не заставлять Костю впадать в отчаяние. «Вернется, успокоится, тогда и можно будет с ним спокойно объясниться», — думала она. И вот Костя вернулся. К счастью, живой и здоровый. Даже нераненый.
Но что-то в его душе произошло, угадала Светлана, когда неожиданно увидела его на дискотеке в окружении одноклассников. Сердце ее ёкнуло при виде Кости.
Надо было бы поговорить с ним, но как начать, с чего? И помнит ли он о том письме, которое, быть может, написал в порыве отчаяния. А вдруг он все забыл, а она заведет глупый и неуместный разговор?
Музыка кончилась. Саша отвел ее к тому месту, где она стояла с девушками. Его окликнули, и он, кивнув, отошел. Отвечая на вопросы подруг, Светлана краем глаза увидела, как Саша вышел следом за Костей. Почему-то ей стало не по себе. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Светлана начала пробираться к выходу. Танцующие загораживали дорогу. Смеялись, не пропускали ее. Наконец она оказалась у выхода и выскользнула во двор. Глухие удары ног о бесчувственное тело Саши — наверное, он потерял сознание сразу же и даже не сопротивлялся, — донеслись со стороны стенда для афиш. Саша был, как тряпичная кукла. Но Костя продолжал бить его с каким-то животным ожесточением.
— Ты что делаешь? — севшим голосом крикнула Светлана, бросаясь к распростертому на земле телу.
— Уйди! — хрипло рыкнул Костя.
— Хочешь сесть в тюрьму? — выкрикнула она единственное, что пришло ей в голову. Единственное, как ей казалось, что могло остановить его.
И Костя действительно остановился:
— Что, жалко стало красавчика? Думаешь, не знаю, как он увивался вокруг тебя, пока я там... — В голосе его прозвучали остервенелые нотки.
Саша действительно был влюблен в Светлану. Это знали все. Но он был влюблен в нее давно и ни на что не претендовал. Ему хватало того, что он мог поговорить с ней, принести какую-то книгу, донести мольберт, помочь в чем-то Елене Васильевне. Светлана видела, как радостно вспыхивает Саша при встрече, каким праздником бывают для него визиты в их дом, и ей не хватало духу запретить ему видеть ее.
Достав носовой платок, она вытерла кровь на лице Саши. Хлопнула дверь Дома культуры. Видимо, друзья Кости тоже ушли с дискотеки, почувствовав неладное.
— Леша, Сергей! — позвала их Светлана. Голос ее сорвался. Но они услышали. — Воды! — попросила она. — И машину. Его надо отвезти в больницу...
Ребята ни о чем не расспрашивали. Только Леша побледнел. Он с детства не выносил вида крови. Наверное, поэтому первый бросился к колонке. Но Саша уже открыл глаза — один из них уже начал заплывать, — увидел ее, смотрел какое-то время ничего не понимающим взглядом, а потом попытался улыбнуться:
— Лана, ты?.. Все в порядке, не волнуйся. — Он попробовал сесть.
— Не вставай, — срывающимся голосом попросила Светлана. — У тебя может быть сотрясение.
— Да ну, ерунда, — сказал Сергей. — Что ты, в самом деле. Никогда не видела, как ребята дерутся? Вставай, Санек, а то еще кто-нибудь милицию вызовет.
Саша выпрямился и сел, несмотря на ее протесты. Тут подоспел Леша с мокрым платком. Светлана прижала платок к ране, и ткань сразу же потемнела. Кровь не унималась.
— Везите его к нам, — приказала Светлана и заметила, как Костя, стоявший в стороне и закуривавший сигарету, швырнул ее на землю.
— Ты что, за это время в санитарки переквалифицировалась?
— А ты в бандита? — ответила она, резко повернувшись к нему. — Одно дело убивать людей на войне. Но здесь?.. Ты совсем с ума сошел? Уходи, видеть тебя не могу.
— А вот об этом мы попозже поговорим, — ответил он. И в голосе его прозвучала такая угроза, что не только Светлана, но и ребята застыли на месте.
Костя развернулся и пошел прочь.
— Не надо, Света. Я сам, — сказал Саша как можно спокойнее.
Но она, не слушая его, кивнула Леше и Сергею:
— Везите его к нам. Все равно сейчас ночь, в больнице никого не будет. Тетя Нина посмотрит, все ли в порядке. — Голос ее снова сорвался.
Леша и Сергей помогли Сане сесть в машину. Света села рядом на заднем сиденье, и они за несколько минут доехали до дома. Хоть Саша и храбрился, но ноги его не слушались. И ему пришлось опереться на руки ребят. Поддерживая его с двух сторон, они довели его до комнаты на первом этаже.
— Наверное, носовая перегородка сломана, — тихо сказала тетя Нина, выйдя на кухню, и повернулась к Леше и Сергею:
Сходите к нему домой, скажите матери, что ему сегодня лучше не двигаться, а оставаться на месте.
Ребята, переглянувшись, ушли. Минут через пятнадцать ушла и соседка. Елена Васильевна и Светлана остались на кухне.
— Как же он его так? — проговорила Елена Васильевна, зябко кутаясь в шаль.
Светлана села за стол, закрыла лицо ладонями и почувствовала, как слезы хлынули из глаз. Она никак не могла забыть того, как дергалось безвольное тело Саши от ударов. Он никогда не умел драться. Сначала над ним из-за этого посмеивались, дразнили. Но Саша был так обезоруживающе добр, что постепенно от него отстали, приняли его таким, какой он есть.
Неужели война может так изуродовать человека? Но ведь война меняет не всех в худшую сторону. Некоторые, напротив, начинают ценить жизнь, когда видят, какой хрупкой она может быть. Наверное, Костя поймет свою ошибку. Придет завтра, извинится и...
Светлана вытерла глаза и посмотрела на Елену Васильевну. Потом включила чайник, вскипятила воду и поставила три чашки. Но когда она принесла Саше чай, тот уже спал. Светлана вспомнила, что тетя Нина дала ему таблетку. Наверное, снотворное. Поправив полотенце и пакет с кубиками льда, чтобы он не касался кожи, Света еще раз посмотрела на него. Саша не шевельнулся. Может, ему не хотелось разговаривать?
Они легли вдвоем с бабушкой на диване. Только к утру, когда окна посерели, Светлана наконец заснула. Елена Васильевна тоже долго не могла сомкнуть глаз и только на рассвете погрузилась в дрему. Потому они обе и не слышали, когда Саша поднялся, тихо оделся и ушел.
Светлана пыталась убедить себя в том, что Костя сорвался, что это случайность. Но где-то в глубине души ее затаилось вроде бы ничем неоправданное ощущение опасности.
— Я люблю тебя, — не слушая ее слов, повторил Костя, прищурив желтые глаза. — И как только представляю, что до тебя кто-то может дотронуться, я готов... на все, что угодно!
— Ты избил доброго, мягкого, беззащитного человека только из-за того, что вообразил себе, будто имеешь какие-то права на меня. А если бы я действительно была твоей невестой? Да ты просто убил бы его. Нет, я не считаю, что людей могут связывать такие отношения. У нас с тобой разные представления о любви. Для меня — это доверие, радость. А для тебя... средневековье какое-то. Мне кажется, что ты вообразил себе, будто любишь меня. Но мы совершенно не подходим друг другу.
— Я не мальчик, — мрачно произнес Костя. — И знаю, что говорю. И если я выжил там... то только потому, что хотел вернуться. К тебе.
— Очень рада, что это чувство помогло тебе. Теперь все позади. И слава богу! Именно на это я надеялась, когда отвечала на твои письма. Но...
— Вчера ты не подумала о том, каково мне, а бросилась вытирать сопли этому тихушнику, который отсиживался здесь, пока...
— Ты же знаешь, из-за чего его не взяли и никогда не возьмут в армию. Я не понимаю, с чего ты вдруг так возненавидел его. Ты знаешь Сашу столько же, сколько мы все. И...
— ...и больше не позволю ему увиваться вокруг тебя. Никому не позволю. Запомни это!
Разговор шел совсем не так, как собиралась вести его Светлана. Она все время будто натыкалась на глухую стену. Костя не желал ее слушать. Не хотел понимать, о чем идет речь. Более того, принялся угрожать.
И тут Светлана почувствовала, как в ней вспыхнуло негодование.
— С кем мне видеться или не видеться, я буду решать сама, — проговорила она, стараясь не давать волю гневу. — Никто не может мне запретить общаться с теми, кто мне нравится. И ты — в первую очередь. Потому что люди, для которых единственный метод убеждения — кулаки, для меня не существуют.
Костя схватил ее за руку и так сжал, что она вскрикнула.
— Ты... ты будешь моей! Или ничьей, — добавил он чуть тише и глуше.
Все еще не веря своим ушам, Светлана смотрела на него во все глаза:
— Ты, наверное, шутишь? — Это единственное, что пришло ей в голову. Ну не может же нормальный человек требовать от другого, чтобы он вдруг разделил его чувства?
— Нет, не шучу. И советую тебе не устраивать мне проверок. Сашка еще легко отделался.
— Каких проверок? О чем ты говоришь? Я живу так, как жила всегда. — Она с недоумением смотрела на Костю.
— Нет, не так. Потому что ты выйдешь за меня замуж, — проговорил Костя. — Ребята из нашего полка нашли хороший способ зарабатывать деньги. И зовут меня в свою команду. Бабки будут.
— Перестань, Костя! Какое мне дело до того, сколько ты будешь получать! Я уезжаю в Москву, буду поступать. Ты прекрасно это знаешь. И замуж я пока не собираюсь. Выкинь, пожалуйста, все это из головы. У нас много симпатичных, хороших девушек. Ты и сам убедишься, что так будет лучше...
— Зачем тебе поступать? — мрачно бросил Костя. — Хочешь рисовать — рисуй. Я тебе накуплю бумаги, красок — всего, что нужно. Сиди дома и води кисточкой, кто тебе мешает?
— Знаешь, — Светлана задыхалась от возмущения. — По-моему, ты просто сошел с ума. Я не привыкла, чтобы со мной разговаривали в приказном тоне.
В эту минуту она отчетливо поняла, насколько страшный и чужой человек находится с ней рядом. И насколько ей не хочется оставаться с ним наедине. Резко развернувшись, Света двинулась в сторону дома.
— Ладно, — крикнул вслед Костя. — Если хочешь поступать в институт, поступай. Но как только ты вернешься, мы сразу подадим заявление.
«Сумасшедший. Он просто сумасшедший», — повторяла про себя Светлана. Мысли роем носились в голове. Одна картина наплывала на другую. И каждая из них вызывала у нее отвращение. Как же такое может быть? Отчего один человек способен испытывать к другому чувство, которое он называет «любовью», а у другого это вызывает только отвращение?
«Господи! Как все сложно и запутанно, — думала она, скользя взглядом по водной глади водохранилища... — К чему мне все это? Так все было хорошо, спокойно и понятно».
Но тогда она даже и представить себе не могла, что еще ей предстоит пережить.
Все это произошло почти два месяца назад. Саша тоже уехал поступать — в Тверь. И Света узнала, что его приняли.
Еще раз встречаться с Костей после всего случившегося Светлане не хотелось. И она решила, что постарается сделать все возможное, чтобы избежать очередного разговора с ним...
— Ну что ж, пойдем? Сегодня Тошенька обещал наведаться, — проговорила Елена Васильевна, поднимаясь.
Тошенька, Тон Тоныч (как звали его школьники) — Антон Антонович Яблоков — учитель рисования в школе, руководитель кружка рисования и самодеятельного творчества, последние два года занимался со Светланой. Он сам начал приходить к ним домой, когда увидел ее рисунки. Сначала Елена Васильевна отнеслась к нему с недоверием. Предложение Антона Антоновича — для нее, можно сказать, мальчика — показалось весьма сомнительным. Но посидев на двух занятиях, она уважительно кивнула: «Как преподаватель он на десять голов выше, чем я. Ты даже не представляешь, как тебе повезло. Я бы не смогла так методично заниматься. И тебе со мной было бы намного труднее. Ей-богу, Антон Антонович — просто подарок небес... Хотя, думаю, и ему с нами неплохо, как ты считаешь? — И лукаво посмотрела на внучку. — Мы ведь тоже с тобой подарок? Вот станешь знаменитой и поможешь устроить ему выставку. Напишешь, что более всего, дескать, обязана этому человеку...»
Антон Антонович слушал ее подробный отчет об экзаменах: какие были задания, что она сделала, — и одобрительно кивал. Глубоко посаженные глаза сияли. Это была и его победа. Победа учителя. А потом он, как всегда, заспешил. Дома ждала больная жена Ярослава...
Светлана же с Еленой Васильевной продолжили сборы, обсуждая будущую жизнь, как две подружки. Одноклассницы завидовали Лане: «Тебе хорошо. Если бы у нас мамы были такие, как Елена Васильевна...» Она кивала: да, таких мам не бывает. Но если бы девочки знали, как было трудно привыкнуть к мысли о том, что знакомые теплые губы не прижмутся больше утром к ее лбу и звонкий голос не пробудит ото сна: «Светик-семицветик, а какого цвета у тебя сегодня глазки?»
Может быть потому, что Света осталась без матери так рано, образ ее был окутан розовым туманом и воспоминания окрасились только в самые теплые тона. Елена Васильевна была более сдержанной, чем ее дочь. Поэтому иной раз Света испытывала такую острую потребность в ласке, какую получала только в детстве, от матери. Ей становилось неловко за себя, за свой эгоизм, но ничего поделать с собой она не могла. И в эти минуты хваталась за карандаш, за кисть или садилась за фортепьяно. Грусть незаметно уходила, оставляя свой след только на листе бумаги или в звуках. Но со временем эти приступы грусти становились все реже и реже. Светлана перенимала сдержанность Елены Васильевны.
Утром она поднялась раньше бабушки. Кофе в банке оставалось на самом дне. Сварив его, Светлана налила себе в чашку самую малость, только для цвета, и быстро добавила кипятка и молока, чтобы бабушка не заметила хитрости. Пенсия поступала с перебоями, поэтому Елена Васильевна решительно отказывалась брать деньги на кофе из той суммы, что была отложена на поездку в Москву. И то, что зарабатывала Света, приглядывая за малышом бывшего председателя райсовета, а ныне владельца нескольких магазинов, Елена Васильевна ни за что не соглашалась трогать: «В чужом городе, на новом месте — каждая копеечка пригодится. Так что и не заговаривай».
— Готово, — крикнула Светлана.
Поджаренные на сковородке ломтики хлеба лежали на тарелке. В лучшие времена они могли позволить себе сыр. Вот и весь их обычный завтрак.
Елена Васильевна вышла, как всегда, аккуратно причесанная и с шалью на плечах.
— Как пахнет! — вздохнула она, садясь к столу. — А почему это у тебя такая белая водичка?
— Ты же знаешь, я люблю, чтобы было больше молока, — сделав круглые глаза, ответила ей Света.
— Актриса погорелого театра, — погрозила ей пальцем Елена Васильевна. — Так говорили в наше время, когда еще сохранились воспоминания о том, что театр может прогореть из-за плохой игры актеров. Врать ты не умеешь. У тебя все на лице написано, так что лучше и не пытайся. Твои привычки странным образом меняются в зависимости от того, сколько кофе у нас остается. Что, весь вышел? Тогда давай пополам, по честному.
Наверное они еще долго препирались бы, пока не сошлись на четвертинке, но тут хлопнула калитка и на дорожке послышались шаги. Они обе повернулись к окну. Это был Костя — в темном костюме, светлой рубашке и в галстуке. Постучавшись, он сразу же распахнул дверь.
— Здравствуйте, Елена Васильевна, — поприветствовал он с порога.
— Здравствуй, Костя, — ответила Елена Васильевна. — Садись, выпьешь с нами кофе. А то мы никак не можем поделить порцию.
Костя кивнул Светлане. Она также молча кивнула ему, встала и направилась к буфету за третьей чашкой.
Поставив пакет с обнаженной красоткой на стул, Костя вынул оттуда банку:
— Это вам, Елена Васильевна, кофе. В Москве, на Мясницкой брал, где чайный магазин.
Елена Васильевна открыла рот, чтобы сказать ему что-то, но Костя перебил ее:
— Я много получил, не беспокойтесь, никого не обделил. — И подчеркнуто щедрым жестом начал вынимать и класть на стол печенье, вафли, шоколадки, какие-то банки, коробки с конфетами — все в ярких наклейках с золотыми буквами.
Елена Васильевна смотрела на него с недоумением и тревогой.
— А это тебе, — Костя по-хозяйски протянул Светлане отдельный пакет, из которого выглядывало белое платье. — Надеюсь, я угадал размер.
Затем он вынул из кармана костюма коробочку и открыл ее. В обтянутом черным бархатом углублении лежали два золотых кольца.
— Собирайся, — деловитым тоном продолжил Костя так, словно вопрос был давным-давно решен.
— Костя, — вмешалась Елена Васильевна, видя, что на Светлану нашел столбняк. — Давай-ка сядем сначала...
Чего Костя не умел — так это ждать.
— Я сложу все, — проговорила Света — У нас стол маленький... — И начала убирать все назад в пакет.
— Делай что хочешь, — пожал плечами Костя. — Мне все равно. — Но в голосе его послышалась обида.
«Ему так хотелось показать, что он сам заработал деньги...» — поняла Светлана. Но заставить себя заговорить весело и непринужденно не смогла. Безвольное тело Саши, распростертое на земле, глухие удары ног — все это слишком явственно всплывало в памяти. И сейчас ее занимало только одно: как найти подходящие слова, для того чтобы вернуть все покупки Косте.
— Ну так что? — Костя застыл в напряженной позе возле стола.
— Мне казалось, — осевшим от напряжения голосом начала Светлана, — что я сказала тебе все, что думаю о наших отношениях. Их у нас не было и не будет.
— Почему? — глухо спросил Костя. В его глазах что-то сверкнуло, словно отдаленный блеск молнии. — Потому что ты поступила, а я, выходит, неуч?
— Опять ты за свое! — досадливо поморщилась Светлана. — Ну почему ты не хочешь спокойно выслушать, понять...
— Потому что вижу, куда дело идет. И не позволю тебе бортануть меня. Чтобы все говорили...
Он не отводил взгляда. И что-то в выражении этих глаз было такое, отчего в груди у Светы словно завязался тугой узел. Закралось какое-то страшное дурное предчувствие. И все участники этой сцены отчетливо понимали — одно неверное движение, и что-то стронется. Как лавина может стронуться от звука голоса, от шороха...
Только кот Грэй не понял этого. Он вспрыгнул со двора на окно легко и стремительно, как струйка дыма. Привычно и безбоязненно. Мягкие лапы ступили на подоконник. Оттуда он скользнул на пол. Серый дымок оказался возле ног Кости и начал завиваться восьмеркой. Люди, как правило, считали это проявлением ласки. Наклонившись, они гладили Грэя, который снисходительно принимал знаки внимания со стороны двуногих существ. Но раздраженный Костя оттолкнул мешавшего сосредоточиться кота. Казалось, он просто чуть-чуть двинул ногой. Насколько это почти незаметное движение было резким и сильным, стало понятно, когда кота подняло вверх и отбросило к лестнице, ведущей на второй этаж. Он ударился о первую ступеньку, и из его горла вырвался короткий звук, будто кто-то умело откупорил бутылку шампанского.
— А-ааах, — выдохнули одновременно Елена Васильевна и внучка следом за Грэем.
— Ч-чч-черт, — буркнул Костя, и сам не ожидавший такого эффекта.
Света бросилась к коту и подняла его на руки, осторожно прижимая к себе. Ошеломленный Грэй замер. Он не привык к подобному обращению, потому что его все баловали. Елена Васильевна взяла в руки пакеты, в которых лежали подношения Кости, и протянула ему:
— Вряд ли мы после случившегося сможем возвратиться к вопросу, с которым вы пришли сюда, — проговорила она таким тоном, что Костя не посмел ничего сказать в ответ.
Глаза его потемнели, но блеск не исчез. Не попрощавшись, Костя повернулся и вышел, хлопнув дверью. Та с медленным скрипом, как это бывает в фильме ужасов, отворилась вновь.
Грэй пришел в себя, вывернулся, спрыгнул на пол и пошел к выходу, обиженно подняв трубой дымчатый хвост, словно показывая, что в доме, где люди себя ведут подобным образом, ему делать нечего. Как ни странно, демонстративный уход кота рассмешил Елену Васильевну, а следом за ней и Светлану. Нервный смех разрядил напряженную атмосферу, сгустившуюся на кухне. Но тугой узел в душе Светланы так и не распустился.
«Ты знаешь, — собиралась уже было признаться Елена Васильевна, — мне впервые за последние, наверное, сорок лет стало почему-то страшно. Постарайся быть осторожнее», — хотела попросить она внучку. Но сдержалась, видя, что лицо Светы как-то странно осунулось и побледнело. Наверное, внучка тоже пережила нечто подобное, стоит ли пугать ее еще больше? И потом, Костя, наверное, чувствовал свою вину, заранее взвинтил себя, разволновался — недаром его и без того странные, желтоватого цвета глаза блестели как стеклянные. Его взгляд почему-то вызывал особенную тревогу. «Может быть, ему следовало бы показаться врачу, — думала Елена Васильевна. — Как-то он очень странно и неадекватно ведет себя. Может, у него контузия была? Или нужна помощь психолога? Как жаль, что его мать — крикливая и скандальная особа, с которой нельзя ничего обсудить».
Стоя на крыльце, Антон Антонович, вопреки обыкновению, медлил с уходом. На нем была тщательно выстиранная куртка, но выгладить ее он конечно же не удосужился. И на уголке воротника виднелся отпечаток прищепки.
— Что ж, — наконец сказал он, перестав мяться. — Теперь мы не скоро увидимся. Надеюсь... — он замолчал. — Надеюсь, что... — И растерянно пожал плечами.
Наверное, хотел сказать, что Светлана не забудет про родной город, про него, про их занятия. Во всяком случае, именно так поняла Светлана эту недоговоренную фразу. И ей стало так больно за этого талантливого человека, которого обстоятельства жизни загнали в тиски. Она вдруг, даже не зная, как это получилась, шагнула к нему, обняла и поцеловала в щеку:
— Спасибо за все. Я никогда этого не говорила, но если бы не наши занятия, то я бы, конечно, не смогла поступить. Или поступала бы еще раз десять... Даже москвичи, у которых были репетиторы, поступают не один год.
Антон Антонович смутился и покраснел так, что даже слезы выступили на глазах:
— Да разве во мне дело? Тут от Елены Васильевны столько...
— И все же, — Света тоже немного смутилась. — А когда я приеду на зимние каникулы, то привезу свои работы, и мы снова их обсудим втроем.
— Да, да! — обрадовался Антон Антонович. — Посмотрим. Меня тут, правда, собирались отправить в Москву на курсы повышения квалификации... странное дело, они, оказывается, еще существуют. Если мне удастся найти кого-нибудь посидеть с Ярославой...
— То мы увидимся даже раньше! — радостно поддержала Светлана. — Чудесно! Я думаю, что непременно кто-то согласится. Надо сказать бабушке, она найдет.
— Да у меня соседи хорошие. Они всегда помогают. Спрашивают, что надо...
Куст сирени, что рос у ограды, вдруг дрогнул, и одна из веток взметнулась вверх, словно вырвалась на свободу, хотя погода стояла на редкость безветренная и тихая. Но ни Света, ни Антон Антонович, занятые разговором, не заметили этого. Елена Васильевна, на секунду выглянувшая в окно, могла бы заметить, кто это отошел от их изгороди и свернул в проулок, но ее взгляд остановился на Антоше, и она сосредоточенно размышляла о его судьбе.
Сама Елена Васильевна не выносила, когда кто-нибудь жалел ее. Она считала, что, несмотря ни на что, прожила замечательную жизнь. Конечно, если бы не ссылка, она могла бы продолжить работу в театре, ездить на гастроли за границу, ее работы вошли бы в «Театральную энциклопедию». Но то, что она сделала для этого провинциального города, тоже очень важно. В столице много талантливых людей. А те, что оказывались здесь, прилагали все усилия, чтобы выбраться поскорее. Она осталась. И если общая атмосфера города изменилась, то в этом немалая ее заслуга. Но вот отчего-то при взгляде на Антошу сердце ее наполнялось состраданием. И у нее всякий раз возникало чувство, что этот одаренный человек заслуживает лучшей участи и лучшей доли. На его картины, если бы он жил в Москве, наверное, нашлись бы покупатели. И выставку удалось бы устроить. Любому специалисту было бы ясно, что это незаурядный мастер. С другой стороны, здесь все ему помогают, а там — как бы ему удалось устроиться с больной женой?
И в конце концов рано или поздно найдутся ценители, найдутся средства и появится альбом с репродукциями его работ... Кто знает, вдруг Лана при всей ее непрактичности сумеет помочь ему, как он помог ей. Время иной раз выкидывает такие странные фортели. Сколько раз ей казалось, что все: жизнь загнала ее в тупик и выхода нет. Особенно когда после ареста мужа в 1939 году уезжала в Верхнегорск с ребенком на руках. Перед ее глазами явилась картина кирпичного здания вокзала, смутно вырисовывавшегося в осенних сумерках. Резкие порывы ветра и фонарь, который мотался из стороны в сторону. Слабого света лампочки не хватало даже на то, чтобы наметить четкие очертания привокзальной площадки. И штакетник, выставив неровные ряды клыков, ждал, когда она подойдет ближе.
У нее было впечатление, что так и должен выглядеть ад. Она шагнет — и тьма поглотит ее навсегда. Тьма попыталась проглотить: никто не хотел брать на квартиру ссыльную да еще и с маленьким ребенком. На нее смотрели как на прокаженную. Разве она могла представить, что выручит ее только одно: умение шить. Благодаря этому нашлась и квартира, появились деньги на еду, а потом и работа.
Вспоминая о том, как кроила платья с плечиками в войну для жен местных начальников, Елена Васильевна принялась раскладывать на широком столе драп бежевого цвета:
— Ну что ж, приступим? — спросила она у Светланы, когда та, проводив Тон Тоныча, вернулась в дом.
В последнее время Елена Васильевна почти не садилась за машинку. Не то что раньше, когда в большой комнате перед очередным спектаклем устраивалась настоящая швейная мастерская. Но в это лето машинка снова заработала. Теперь, правда, на педаль нажимала Светлана: она выполняла трудную работу, а Елена Васильевна только кроила и давала указания. Счастье, что от прежних времен в чемодане осталось несколько отрезов.
— А где журнал? — спросила Света.
— Да вон, на стуле, — кивнула Елена Васильевна, расправляя сантиметр. — Сейчас посмотрим, сколько у тебя в талии прибавилось? — Она быстро обхватила внучку у пояса. — Ну надо же, похудела немного... Вверх, верх руки, — попросила она и соединила сантиметр на груди. А вот грудь у внучки явно увеличилась, хоть и ненамного. Прежде она каждый раз невольно огорчалась, глядя на Лану — былинка былинкой, — как «Девочка на шаре» Пикассо. Того и гляди ветром сдует. А сейчас время брало свое. Внучка уже не производила впечатления худышки. Тем не менее не мешало бы ей прибавить хотя бы пару килограммов. Елена Васильевна ничего не сказала на этот счет, как не донимала охами и прежде. Только сердце привычно сжалось при мысли: «Все ли я для нее сделала, что надо? Не обделила ли чем?»
Отступив на шаг, она оценивающим взглядом окинула стоящую перед ней девушку. Светло-карие, скорее, ореховые глаза, оттененные густыми ресницами — так и хочется заглянуть в них внимательнее, чтобы снова увидеть это неуловимое выражение мягкой задумчивости. Такие же орехового цвета волосы, только с чуть более заметным золотистым оттенком.
Как легко шить на человека, в котором есть изюминка. Не то что те заказчицы, прихоти которых приходилось выполнять, когда она зарабатывала себе на жизнь. Платья, сшитые Еленой Васильевной, всегда подчеркивали достоинства и скрывали недостатки фигуры, жены местных начальников все самые лучшие наряды заказывали только ей. Именно благодаря им Елена Васильевна получила разрешение вести драмкружок при Доме культуры, помещение для репетиций, дрова, чтобы топить печку, материю для костюмов и все необходимое для декораций. Списанная мебель составила первый — самый необходимый — реквизит. И многие из этих же начальствующих дам начали ходить в ее драмкружок...
— Так? — спросила ее внучка, сметав плечи и протягивая болтающиеся, пока еще бесформенные куски.
Елена Васильевна кивнула. Вот так же она шила платье-костюм и для дочери, которая уезжала на Байконур вместе с мужем. Они обсуждали, когда можно будет привезти туда Светика-семицветика: «...к осени, когда жара спадет. И как только мы из общежития переберемся в свою квартиру, устроимся, ты и приедешь... Ой, ты не представляешь, как мне хорошо», — зажмурилась тогда Ася и счастливо улыбнулась. Она родила девочку в сорок с лишним лет, до этого один выкидыш следовал за другим. И каждое лето привозила внучку к Елене Васильевне, чтобы избавить малышку от невыносимой жары.
Вот говорят — предчувствия. Разве могли они тогда представить, что как раз за неделю до того, как им должны были выдать ключи от квартиры, случится эта страшная авария?
Александр дежурил с Асей. Им всегда ставили дежурство вместе. Вместе они и погибли. В газетах не появилось ни строчки о той аварии. Но Елена Васильевна получила письмо от руководителя испытаний. Не официальное, а личное. Пришли письма от сослуживцев Аси и Александра. От их близких друзей. В таких маленьких городках, где люди заняты одним делом, они становятся более чем друзьями. Скорее одной семьей.
Перед отъездом, пришивая петли для костюма, Ася рассказывала о друзьях, о знакомых, о планах на будущее и точно так же наклоняла голову, когда вдевала нитку в иголку, завязывала узелок и точно так же перекусывала нитку, как это сейчас делала Света. Хотя откуда малышка могла перенять эти движения?!
— Ты о чем задумалась? — тревожно спросила Светлана, испытующе глядя в лицо бабушки, которое вдруг как будто осунулось. Наверное, волнуется, как все сложится? Или жалеет, что им не по карману купить хороший костюм, а потому внучка вынуждена носить самопал? — Уверяю тебя, меня все будут спрашивать: от Кардена он или от Шанель? Таких нет ни у кого. Все покупают на оптовых рынках, с конвейера — всё одинаковое... А потом я начну подрабатывать. Оксана написала, что несколько открыток уже купили. И продавец спрашивал, собираюсь ли я приносить еще. Так что ты не волнуйся... А сейчас — все! Я тебя знаю: пока не пришьешь последнюю пуговицу, не остановишься, — объявила решительно Света. — Смотри, который час. Выбьешься из режима, потом опять начнется бессонница.
Она думала, что Елена Васильевна улыбнется, покачает головой и будет продолжать свое дело. Но, должно быть, возраст и в самом деле брал свое. Помедлив немного, она повесила оба пиджака друг на друга на манекен в углу, который перевидал уже столько нарядов на себе, сколько, наверное, не всякой королеве доводилось иметь, а брюки и юбку положила на сложенную ширму.
— И впрямь, пора ложиться. Завтра отгладим, посмотрим и доведем до ума.
Они обе ощущали удовлетворение. Даже сейчас, когда работа была прервана на половине, чувствовалось, насколько нарядными и элегантными будут выглядеть бежевый и темно-зеленый костюмы.
Если бы они могли знать, что происходит в эту минуту невдалеке от их дома, наверное, обе, несмотря на всю свою сдержанность, закричали бы...
Утром послышалось низкое мычание соседской коровы, которая направлялась к стаду. Света, устроившись у окна, собиралась продолжать шить, но вздрогнула и чуть не выронила ножницы на пол — так громко запричитала соседка:
— Ах ты, боже мой! Да как же тебя угораздило!
Открыв дверь кухни, путаясь в ремешках босоножек, Светлана побежала к калитке. Решила, что-то случилось с Ниной Павловной. Но та стояла, страдальчески сдвинув брови. Света проследила за взглядом соседки. Дымчатая шкурка висела на штакетнике. Да нет, не шкурка. Это был странно вытянувшийся кот Грэй. С вывернутой головой. Рванувшись к тельцу, Света попыталась вытащить его — в какой-то отчаянной надежде, что сейчас он мяукнет, окинет ее оскорбленно-надменным взглядом и пойдет прочь, ступая как манекенщица — одна нога за другую.
— Как же это он мог забраться сюда! — качала головой тетя Нина. — Вот бедолага.
Света положила кота на траву. Он не шевелился, вытянув длинные, с выпущенными когтями, лапы. Когти казались невероятно огромными, словно серпики. Но самым страшным в его позе была неестественно вывернутая в другую сторону голова. Надменный, но всегда готовый простить их Грэй, стоило ему только унюхать запах колбасы или рыбы, теперь казался каким-то неизвестным зверем.
Светлана закрыла глаза, подавляя приступ дурноты.
— Может, не будешь показывать Елене Васильевне? — спросила тетя Нина. — Зачем ей эти переживания. Пусть думает, что сбежал, так спокойнее. — Темные глаза тети Нины пробежали по окнам второго этажа. — Дай-ка я отнесу его в поле, там и закопаю. — Не дожидаясь ответа, она подхватила Грэя, положила его в передник, который так и не сняла, занятая утренними хлопотами, и пошла вслед за коровой, тяжело шлепавшей при каждом шаге.
Света стояла и смотрела им вслед. Все произошло так стремительно, что она никак не могла осознать случившееся. Хвост Грэя задел за куст крапивы и слабо качнулся.
«Ожил!» — промелькнуло у Светы в голове, и она опрометью бросилась за тетей Ниной.
— Он... — начала она.
Тетя Нина обернулась. Грэй по-прежнему лежал, глядя в небо. И глаза его были как будто сделанными из старых стеклянных пуговиц. Бесцветные, тусклые... и страшные.
Дымчатый хвост — гордость и краса, — которым он выражал свои чувства с таким же виртуозным мастерством, с каким придворная испанка обращалась со своим веером, передавая тончайшие оттенки настроения: от интереса до негодования, — тоже померк, будто уже какое-то время успел побыть добычей прожорливой моли.
— Иди, иди, — указала подбородком тетя Нина. — Ты что ж, не чувствуешь, как он окостенел?
— Нет... Иногда они очень долго отходят. Коты живучие. Я положу его в сарае. — И Светлана взяла Грэя на руки.
Тетя Нина покачала головой, глядя ей вслед, но не стала спорить. Корова, по-прежнему шлепавшая по дорожке, продолжала идти, как шла, не придавая значения тому, что происходило за ее спиной. А Света быстро, почти бегом, вошла во двор и направилась к сараю. Толкнув дверь, она вошла и огляделась. Корзина, старая шерстяная кофта — все это не составило труда найти. Устроив мягкое гнездо, она положила туда кота, потом подумала, схватила еще один свитерок и прикрыла жесткое тельце.
— Ты что, не выспалась? — спросила Елена Васильевна, когда Света с трудом заставила себя сделать несколько глотков чая.
— Да вроде... нет, — не совсем вразумительно проговорила она в ответ, глядя в чашку.
До чего же она боялась, что слезы закапают прямо сейчас и тогда придется рассказывать все, что случилось. Если бы Елена Васильевна вот так продолжала смотреть на нее еще несколько секунд, она бы не выдержала. Но тут, на ее счастье, подул резкий ветер, хлопнула ставня. Елена Васильевна обернулась:
— Смотри, погода портится, — заметила она, вставая.
И девушка отметила про себя, как бабушка при этом тяжело оперлась об угол стола. Как же она будет теперь одна? Хотя Нина Павловна и Настасья Николаевна заглядывают каждый день по утрам, все равно на сердце у Светы было неспокойно. А тут еще эта беда с Грэем... Несмотря на свой высокомерный и гордый нрав, он был членом семьи. И всегда чувствовал настроение Елены Васильевны. Иной раз он вдруг ни с того ни с сего мог встать со своего места у батареи, вспрыгнуть к ней на колени и начать мурлыкать, требуя внимания. В холодные осенние ночи он согревал ее постоянно зябнущие ноги лучше всякой грелки. В какой-то статье Света вычитала, что у тех пожилых людей, которые держат либо котов, либо собак, либо каких других домашних любимцев, инфаркты случаются намного реже.
Как ужасно, что их Грэй так глупо погиб именно тогда, когда Свете надо было уезжать. Сейчас она уже почти не сомневалась: ее надежда на то, что он придет в себя, оказалась призрачной. И окостеневший трупик никогда не шевельнется (при мысли об этом сердце ее сжалось). Правильно ли она сделала, что не сказала ничего бабушке? Сейчас у нее не то здоровье, чтобы сообщать ей такие вещи. Может быть, и в самом деле лучше, если она будет думать, что стремление к свободе и независимости оказалось для кота сильнее привязанности к ним.
Ближе к вечеру, когда бабушка села перебирать «волшебный сундук», Света, не домыв посуду, вышла из дома, достала лопату и похоронила Грэя под яблоней. Ей и в голову не приходило тогда, что смерть Грэя вовсе не случайность.
