Глава XVIII
Бархатная перчатка

Среди множества удивительных женщин, оказавших влияние на жизнь в последние полвека, есть те, что не поддаются классификации: либо их нельзя причислить к какой-то определенной профессии, либо их самовыражение не ограничивается одним родом деятельности, а потому несправедливо загонять их в узкие рамки. Все они оказали несомненное влияние на различные аспекты моды, популярной в их изменчивом окружении. Хотя некоторых уже нет в живых, подаренные ими идеи радуют модников на протяжении десятилетий; другие по-прежнему здравствуют и, судя по всему, будут играть важную роль в моде еще долгие годы. Следующие страницы посвящены им, американкам и англичанкам, и я надеюсь, мои наброски передают неуловимое очарование этих неординарных женщин.

Одной из первых дам, начавших носить короткие юбки, была невероятная модница Филлис Бойд. Но тост в память о графине де Жанзе стоит произнести не только потому, что она ввела в моду эти самые тосты. Филлис была во многих отношениях примечательной личностью.

Филлис Бойд, внучка красавицы Дороти Джордан и короля Вильгельма IV, унаследовала от них артистичность, очарование и индивидуальность наряду с всепоглощающей и таинственной красотой. Лицом она напоминала пуму, у нее была необычайно гибкая и сильная широкая шея и изящная журавлиная походка. Удивительно, что эта женщина с экзотическими чертами, напоминавшая славянку, родилась в Англии. Белокожая, с крупными чертами лица, носиком, как у сердитого херувима, пухлыми вишневыми губами и огромными зеленовато-голубыми светлыми глазами, будто обведенными черной тушью, – стоит ли удивляться, что однажды к ней подошла леди де Грей и задумчиво сказала: «Вы как Нижинский». «Пожалуй что так», – неожиданно согласилась Филлис и рассмеялась.

Художник Генри Лэмб говорил, что у каждой восхищающей его женщины должно быть лицо-лодочка: самая широкая его часть – высокие скулы, линии щек, изгибаясь изящно, как нос корабля, сходятся внизу к маленькому овальному подбородку. Лодочка Лэмба – Филлис и целый сонм неземных существ. Ее лицо имело плавные очертания, волосы длиной примерно двадцать сантиметров были похожи на атлас каштанового цвета или на прелестный парик, маловатый по размеру и немного сползший набок, так что пробор оказался не там, где надо. Когда Филлис де Жанзе поворачивала голову, смеялась, покачивая длинными сережками, она всех приводила в восхищение, словно произведение искусства. Создать такое можно только в период расцвета цивилизации.

Но не только природа создала Филлис. Обладая художественными способностями, она проявила их в своей внешности, правда, едва закончив работу, тут же забыла о ней. Филлис не отличалась застенчивостью, ее прямодушие и реалистичный подход к жизни не соответствовали ее экзотической внешности. Ее беззаботный веселый нрав ободряюще действовал на окружающих, как и ее заливистый смех.

Филлис могла бы быть женой султана или придворной красавицей во времена Карла I, при этом фасоны 20-х годов до того ей шли, что непонятно было, то ли она их придумала, то ли они создали ее уникальный образ. На самом деле Филлис де Жанзе и 20-е годы составили удивительное сочетание.

В 1922 году Филлис вышла замуж за виконта де Жанзе и уехала в Нормандию, Она раздражала друзей-англичан тем, что называла Францию «mon pays» – родной страной. Переехав в Париж, она устроилась в дом мод Пату и сменила колоритный стиль одежды времен учебы в школе искусств на их невероятно элегантные костюмы, став, как говорили, самой красиво одетой женщиной Франции. Особенно изящно она выглядела в прямых коротких юбках и джемперах с удлиненной талией. Она первой стала носить чепчики, напоминавшие детские, надевая их на коротко стриженную, аккуратную головку и закрепляя под подбородком бархатным шнурком. У Филлис был высоченный подъем стопы, так что она носила туфли на невероятно высоком каблуке, из красной кожи и с ремешком, перехватывающим лодыжку на манер браслета: в похожей обуви щеголяла другая известная модница Гэрриет. Правда, женщина с лицом-лодочкой не могла серьезно относиться к одежде. Она ушла из дома Пату, бросила мужа и уехала из Франции; единственное, что осталось при ней, когда она вернулась в Англию, – это французский вкус.

Когда Филлис в юности училась в Школе изящных искусств Слейда, она подавала надежды как рисовальщица и могла бы, пожалуй, стать второй Гвен Джон. Однако она довольствовалась тем, чтобы просто превратить в произведение искусства свою жизнь, а у себя в Лондоне, в жилище, обставленном в стиле регентства, она бесконечно предавалась развлечениям. Читала книги XVIII и XIX веков о путешествиях или сидела, укутавшись в шаль, под фиговым деревом в своем садике и писала длинные подробные письма друзьям за границу, вышивала какой-нибудь необыкновенный персидский узор. Филлис дружила с людьми из самых разных кругов общества и всегда находила время для них, как и для своих возлюбленных.

Филлис де Жанзе была постоянно в кого-то влюблена, и ее окружала толпа пылких воздыхателей. Она жила ради своих возлюбленных и благодаря им. В любое время дня и ночи она тепло их принимала: усаживалась на пол, скрестив ноги, и пока они угощались яйцами вкрутую, устрицами и фуа-гра, запивая все это бургундским, своим очаровательным голосом рассказывала им занимательные истории, порой довольно неприличные. Филлис могла отпустить ядовитую шутку, а когда злилась, становилась сущей мегерой.

Годы шли, и интересы Филлис расширялись, делались все многообразнее, так что на заботу о своем стиле у нее оставалось все меньше времени, хотя она всегда с тщательностью знатока подбирала одежду, хоть на вещевом развале, хоть в «Вулворте». Филлис удивительным образом не замечала ничего убогого или посредственного. Благодаря стилю 20-х годов ее облик сделался более «варварским», более «художественным»: она носила цыганские юбки и черные блузы, волосы, словно лианы, ниспадали на ее сильную шею. Когда Филлис ходила за покупками в «Фортнум энд Мейсон» со своей служанкой, компаньонкой и подругой, причем обе щеголяли в одинаковых шляпах, и пекинесом, с которым она обращалась как с членом семьи, казалось, будто она – мифологическая героиня, переодетая богиня, сверхъестественное существо.

Если бы Филлис де Жанзе безвременно не сразила неизвестная болезнь, она, без сомнения, стала бы второй леди Эстер Стэнхоуп. Ведь Филлис была страстной путешественницей и добиралась, не боясь лишений, до самых удивительных уголков мира. На лето она отправлялась на Гаити, а в Аравии даже влюбилась в пашу.

Хотя друзья Филлис де Жанзе скорбели о ней и сожалели, что она не дожила до среднего возраста и не смогла продолжить свои занятия (а нет никаких сомнений, что она смогла бы справиться с любыми переменами в жизни и приспособиться к ним), утешало их то, что она жила полной жизнью. Она занималась самореализацией, и в этом состоял смысл ее существования. Она не стремилась оставить после себя некие произведения: ее даром эпохе была она сама. Филлис де Жанзе – свое собственное совершенное творение. Не являясь публичными, широко известными фигурами, такие люди, как она, имеют огромное влияние на преданных им друзей и последователей, и посеянные ими редкие семена неожиданно прорастают, превращаясь в пышные цветы, обогащая мир на благо потомкам.

Многие годы в лондонской театральной среде особое место занимала леди Джульет Дафф. Она страстно любила театр, и среди ее друзей были самые разнообразные звезды большой и маленькой величины, знаменитые и не очень. Все они охотно отвечали на дружбу леди Джульет. Многие успешные драматурги, мало знающие об образе мыслей настоящей аристократии, но при этом пытающиеся воссоздать в своих произведениях «высший свет», говорят, что их герцогини или знатные дамы «честно говоря, списаны с Джульет».

Мало кто из друзей леди Джульет из театральной среды способен воздать ей должное по-настоящему. Большинство может лишь с грехом пополам оценить ее хорошие манеры и вкус. Зачастую, когда новая постановка обсуждается с директором и продюсером и возникают сомнения насчет какой-нибудь фразы, фигурного канделябра, банкетки или убранства помещения в определенном стиле, критерием всегда служит: «А так ли было бы у Джульет?» По вопросам этикета и правил поведения ей запросто могут позвонить в любое время дня и ночи из некоего провинциального городка, где ставят новый спектакль, планируя показать его в Лондоне, и спросить совета касательно какой-нибудь детали. Актеры, авторы и продюсеры знают, что она ответственно подойдет к решению их проблем, возможно даже сопроводит свой совет по телефону телеграммой или проделает долгий путь только ради того, чтобы вымолить, одолжить или стащить золотую корзину для мусора – реквизит.

От матери, леди де Грей (лондонской графини де Германт), леди Джульет Дафф унаследовала не только множество произведений Фаберже и картин французских мастеров XVIII века, но и ее умение найти золотую середину между величественностью и приятностью.

Обставляя свое жилище, леди Джульет Дафф никогда не жертвовала удобством ради эффектности. Комнаты ничуть не походили на театральные декорации, зато ярко отражали интересы и вкусы хозяев. Мягкие кресла, невысокие, до уровня плеч, ширмы из полосатого шелка, книжные шкафы, белые и золотые, покрытые кракелюрами, совершенно неуместные, например, в доме декоратора, фарфоровая лампа-сова, рисунки знакомых, сделанные затупившимся карандашом, календари из «Таттерсолла», портреты покойной королевы Марии, моментальные снимки в картонных рамках, коробка со швейными принадлежностями – все эти детали придают особое очарование комнате, которую, кроме них, украшают стулья в стиле короля Иакова со спинками, декорированные резьбой в виде головы барана, и поразительным полотном Удри, изображающим лебедя, высиживающего птенцов, на которого при вспышке молнии кидается свирепый пес. Остальные картины – пестрое собрание, где соседствуют Ив Кирк, Челищев, Огастес Джон, Луи-Леопольд Буальи и недавнее изображение собачки мадам де Помпадур.

Леди Джульет постоянно переставляет мебель. Даже проехав сотню миль и вернувшись из Лондона домой поздней ночью, она вдруг может сказать перед сном: «Вот теперь я поняла, что письменный стол нужно переставить туда». Сна как не бывало, и леди Джульет принимается за основательную перестановку мебели в гостиной, так что утром прислугу ждет сюрприз. Чем тяжелее предмет мебели, тем решительнее настроена леди Дафф. Очередная перестановка, кажется, делает комнату более удобной и приятной на вид.

Леди Джульет Дафф в Балбридже, 1953

У леди Джульет сдержанное чувство цвета. Только когда комната обставлена полностью, она оживает. Сами по себе зеленоватый, как вареный горох, бледно-розовый и серый кажутся скучными и безжизненными, но в ее комнатах они создают гармоничное пространство.

Хотя леди Джульет следует завету своей матери, размещая в каждой комнате хотя бы один старый предмет и une note de rouge, одно красное пятно (женщины эдвардианской эпохи очень любили приправлять свою речь французскими выражениями), у нее есть несколько собственных теорий насчет декорирования помещений. Оформление интерьера, как и хорошие манеры, должно быть естественным, над ним не следует долго думать. У леди Дафф удивительное чутье, она редко прислушивается к чужим советам – в том числе и тех людей, чьим вкусом, безусловно, восхищается. Даже если бы декораторского искусства не существовало, комнаты леди Джульет выглядели бы так, как сейчас. В каждой из комнат ее узнаваемый стиль оставил свой отпечаток: стол, накрытый старой и потертой круглой парчовой скатертью и украшенный безделушками; латунная Эйфелева башня с выставки 1870 года; гипсовая фигурка Коклена в образе Сирано; цветы королевы фей Титании в горшках; крошечные снимки королевы Александры и ее сестер в эмалевых рамках работы Фаберже.

Букеты у леди Дафф, составленные из цветов, трав и лекарственных растений из ее сада, всегда выглядят естественно и невычурно. Ее цветы никогда не кричат о роскоши и дороговизне, а луговые травы не кажутся слишком «плебейскими» для грандиозного натюрморта в гостиной. Леди Джульет каким-то образом удается поднять до соответствующего ей высокого уровня грубоватые и, по-моему, довольно уродливые вьющиеся розы и ветки цветущих кустарников, например, вейгелы, бирючины, шуазии и цеанотуса.

Среди женщин, чье призвание раскрылось в мире моды, нет более яркой индивидуальности, чем миссис Вриланд из американского издания «Harper’s Bazaar». Она по праву считается очень влиятельной личностью, при этом ее привлекательность так мало зависит от мира моды, что многие из друзей едва ли связывают ее имя с печатным словом. В нерабочее время миссис Вриланд не говорит ни о работе, ни о кругах, в которых вращается; кажется, на нее совершенно не влияют ни пагубные стороны, ни неистребимый снобизм моды, ни ее безжалостное стремление к новому ради нового. Диану Вриланд мало привлекают коктейльные вечеринки и знаменитости: они все равно не выдержат конкуренции с ее мужем и двумя взрослыми сыновьями, с которыми она проводит большую часть свободного времени.

В мире моды имя Дианы Вриланд вызывает теплую улыбку у всех и каждого. Хотя у миссис Вриланд и нет замужней дочери в Провансе, которой можно писать письма, она, без сомнения, является мадам де Севинье мира моды: остроумной, блестящей, очень человечной и одаренной, как и вышеупомянутая знаменитая маркиза. Она обладает редким умением рассказывать разные истории из жизни, которыми она делится не в письмах, а в беседах. Миссис Вриланд – самый большой знаток моды из всех, с кем я знаком, она серьезная и человечная, а это необходимые качества для того, чтобы выносить собственные непредвзятые суждения о той сфере, где она вращается.

Со стороны Диана Вриланд внешне похожа на властную цаплю, но в отличие от этой птицы она всегда стоит на двух ногах, при этом создается иллюзия, будто она балансирует на одной. Она выставляет таз далеко вперед, а корпус отклоняет назад аж на 45 градусов: в голове сразу же возникают образы нескладных средневековых дам, живших лет 600 назад, не хватает только геннина на голове и спадающей на лицо вуали, которую все время приходится откидывать назад. Студенты, изучающие позы, без сомнения, обнаружили бы определенную связь между осанкой в Средние века и 20-е годы XX века. Может статься, миссис Вриланд получила образование именно в пору «Великого Гэтсби», когда дамы хотели, чтобы их тела максимально напоминали вареную спаржу и принимали форму любого дивана или стула, на который они садились. И хотя осанка, модная в 20-е годы, не очень-то привлекательна, она идет Диане Вриланд.

У миссис Вриланд красивая фигура, узкая кость и ступни, как у китаянок, традиционно их бинтовавших, узкая шея, на которой голова сидит будто сама по себе, и милая улыбка. Все черты ее живые, в них отражается изумление и любопытство; у нее орлиный широкий нос, как у индейца, глаза блестят, смеется она на удивление громко, по-мужски, и улыбка с ее красных губ перетекает на аккуратно и искусно нарумяненные щеки, и, хотя нарумяненные скулы больше не в моде, Диана Вриланд остается одним из последних их приверженцев. Иссиня-чёрные волосы, которые она носит гладко зачесанными назад, обрамляют лицо, словно металлический шлем. Вообще Диана Вриланд с особым вниманием следит за линией роста волос и руками, считая, что именно они – секрет элегантности.

В платье Диана Вриланд выглядит просто и даже почти аскетично: как немногие посвященные, она знает, что простота – основа моды, и ее внешний вид тому подтверждение. Она никогда не носит шляп, вместо них закрепляя на макушке плоский бант с темной сеточкой. На ней всегда одни и те же туфли – из черной кожи на довольно низком каблуке, с ремешком и закрытым мысом, а ее сумочки, похожие одна ни другую, – из крокодиловой кожи с черепаховой застежкой. Диана каждый день полирует и вощит кожаные вещи, словно дорогой стол или автомобиль, и они выглядят новехонькими. Перчатки ее регулярно подкрашиваются, чтобы сохранился их цвет – насыщенно черный, как и у ее белья.

Еще Диана Вриланд носит простые платья, в которых чувствуется некоторое влияние Шанель. Когда на ней черная туника и множество золотых украшений, она почти похожа на китаянку. Дома миссис Вриланд носит узкие, похожие на балетное трико, брюки и кофточку из джерси с черными пайетками или из белой парчи. Во что бы она ни была одета, образ ее усиливается опрятностью: она вся, от кончиков пальцев ног до невероятной формы желтовато-розовых сияющих ушей, излучает чистоту, которой не добьешься только обычным мылом и водой.

Эта изящная, одетая с иголочки женщина с походкой балерины – удивительная личность, ошеломляющая вас при первой встрече. У нее энергичная, невероятно естественная, упругая походка. У ее звучного голоса широчайший диапазон – от выразительного шепота до не менее выразительного, почти раблезианского рева. Диана Вриланд в чем-то схожа с Фальстафом, особенно примечательно то, что такой эффект производит женщина со стройной изящной фигурой. При этом в ее уверенных, шумных и живых манерах нет даже намека на вульгарность. В Диане нет ни капли притворства, держится она идеально, с большой чуткостью относится к другим людям и никогда не нарушит даже самого незначительного правила, регулирующего взаимоотношения между людьми.

Выразительный лексикон – острая приправа к обаянию миссис Вриланд. Можно подумать, она часами торчала в сомнительных аптеках на Таймс-сквер или ночных клубах на 52-й улице, впитывая ярко окрашенные сочные выражения – неотъемлемую часть ее словесного репертуара. Ее словечки никогда не бывают старомодными. Диана Вриланд обновляет свою речь новыми выражениями задолго до того, как они станут расхожими. Острое словцо, то и дело вылетающее из уст этой яркой личности, неизменно вызывает у друзей Дианы взрывы хохота. «Нужно добавить много шипучести!» – гремит она. Или крикнет помощнику, работающему над статьей о моде: «Кисточки! Не забудь про кисточки! Кучу кисточек из Киствилля!» Свои истории она заканчивает фразой: «Умереть можно, моя дорогая!» Однажды, когда в одной статье о моде встретилось слово «амортизация», автор стал длинно и нудно объяснять миссис Вриланд его значение, так что она в итоге не выдержала и сказала: «Послушайте, мне нравится любое слово, в составе которого есть amor; напишем его!» В другой раз, когда миссис Сноу вернулась из Парижа в костюме от Диора с покатыми плечами, Диана Вриланд заметила: «Кармел, он божественен. Ты в нем выглядишь убийственно».

Хотя миссис Вриланд никогда не появляется в офисе раньше 11 утра, связаться с ней можно начиная с 8 часов. Да она и сама обычно рано звонит другим сотрудникам «Harper’s Bazaar», делясь с ними идеями, которые пришли ей в голову, и они привыкли пробуждаться, услышав ее хриплый голос. Ее прибытие в офис сопровождается ароматом, заполняющим все холлы, поскольку она принимает ванну, щедро добавив в нее масло для ванн, создающее определенную атмосферу.

За обедом, на который миссис Вриланд обычно уходит из офиса, она предпочитает не изысканные блюда, а типичную еду дальнобойщика: хороший стейк или рубленую котлету и салат – таково ее основное меню.

Когда на работе приходит время фотографировать, миссис Вриланд, как дирижер Тосканини, руководит процессом мастерской рукой, придумывая новые образы для моделей, экспериментируя с их прическами и помадой, будто они марионетки, которых готовят к особому гала-представлению. Все в такие дни безупречно, и фотографы делают свои лучшие снимки. Зачастую на то, каким станет ее рабочий день, влияют научные теории, литература, великие художники или даже постскриптум в каком-нибудь письме, присланном другом из Европы. Но такой постоянный поиск сильного и свежего выражения рабочих идей – всего лишь отражение ее личности.

В 30-е годы самовыражение миссис Вриланд вылилось в создание дерзкой донкихотской колонки, озаглавленной «А почему бы не?». Позднее эту колонку часто пародировали. Среди множества высказанных миссис Вриланд предложений были, к примеру, такие: почему бы не мыть голову детям шампанским или почему бы не привезти из Центральной Европы огромную белую фарфоровую печь в стиле барокко и не поставить ее прямо в холле, чтобы она отражалась на паркете. Или, предлагала она, почему бы почти полностью не вынести мебель из спальни? Или почему бы просто не заказать кровать в Китае?

Может показаться, что колонка миссис Вриланд была ориентирована на воображаемую группу богатеев, и это в журнале, основной аудиторией которого были среднестатистические американки. Тем не менее Диана хорошо продумала и просчитала этот психологический ход, и он принес свои плоды. В разгар Великой депрессии мечтания о фарфоровой печи из Европы, или о кровати, сделанной на заказ в Китае, дарили читателям ощущение, что желание обладать роскошными вещами (каприз, граничащий с извращением) никуда не делось. Некоторые считали колонку Дианы Вриланд абсурдной или смехотворной, но как раз то, что ее так часто пародировали, показывает, насколько была блестящей эта идея.

Обычно после работы и до ужина миссис Вриланд проводит время за письмами, уходом за лицом и примерками одежды, она также ходит на приемы к врачам, остеопатам и хиропрактикам – она свято верит в современную медицину. Перед ужином в своей квартире она скорее всего выпьет чаю с настоящим печеньем мадлен в форме ракушки, испеченным ее поваром. Гости, которые придут на ужин, заранее предвкушают, как в пирожном им неожиданно попадется миндаль, а в апельсиновом компоте – стружка апельсиновой цедры.

В квартиру Дианы Вриланд посетителя проводят через холл довольно непримечательного здания. Ее жилище выделяется среди других. Гостиная очень своеобразна. Над письменным столом Дианы Вриланд висит доска объявлений, к которой она булавками прикалывает вырезки из газет, открытки и фотографии – совершенно в духе Кокто. Правда, результата она добивается такого же аккуратного и безупречного, как она сама. Вдоль комнаты стоят длинные низкие банкетки, обитые сине-белым хлопком, на них – горы алых подушек. В больших мисках, украшенных перламутровой крошкой, стоят цветущие белоснежные нарциссы, правда, пахнет в комнате не этими цветами: где-то в глубине спрятан распылитель с ароматом от Герлена. Вещи, находящиеся в комнате, картины и рисунки, развешанные по стенам, говорят о том, что вкусы у Дианы Вриланд очень разносторонние. Картины Пьеро делла Франческа висят рядом с работами Кристиана Берара, а на письменном столе изгибают хвосты золотые сетчатые рыбы – пресс-папье. Среди картин Дианы – ее портрет карандашом, сделанный Огастесом Джоном: на нем у нее веки, как у героинь Модильяни, и огромный нос, который, кажется, вибрирует в унисон с движениями ее души. На книжных полках стоят не только книги по искусству, на них расположились ракушки, стекляшки, приглянувшиеся ей фарфоровые фигурки. В гостиной много вещей, можно сказать, по-викториански много, но комната не кажется загроможденной, потому что все до последней ракушки отполировано, нет ни пылинки, за которую можно было бы попенять хозяйке. В обстановке квартиры Дианы Вриланд отражается ее стихийный гений. Она научилась быть удивительным образчиком цивилизации, она – само воплощение европейских вкусов и большой любви к литературе и архитектуре. Диана Вриланд – эстет, но при этом не сноб и не интеллектуал. Это очень ободряет.

У Дианы Вриланд всегда был своеобразный характер и природное чутье. Может, она и не красавица, но сумела превратить себя в женщину, приковывающую внимание. И она умеет приковывать внимание как никто: к примеру, может встать посреди разговора и выйти из комнаты, чтобы сделать укол витамина В₁, а несколько минут спустя неторопливо вернуться и продолжить разговор с того места, на котором остановилась. В этом состоит ее научный подход к тому, как сберечь вдохновение. Когда встречаешься с ней, она, словно спортсменка, всегда пребывает в наилучшей форме и говорит так, будто слагает стих, а ее выдающиеся ораторские способности дополняются даром романиста и потрясающим умением четко, без возможностей толкования, донести свою мысль: ее высказывания напоминают заклинания в стиле Клоделя. При этом Диана Вриланд знает, что все великие личности часто не знают меры; для нее самой это так же естественно, как для великой актрисы. Она вобрала в себя все, что попадалось на пути, и стала похожа на тонкую смесь чаев высшего сорта. Диана настоящая; она никогда не собьет тебя с толку, в ней нет ни капли притворства. Она мудрая женщина с философским стержнем, сформировавшимся благодаря ее энтузиазму, и поэтическим подходом к работе. И несмотря на свой талант, Диана Вриланд не эгоистична. Она испытывает огромное уважение к труду других людей, к их особенностям и потребностям. Она относится к другим с искренней теплотой, ничего не выведывает и не любопытствует, а просто готова помочь. Если ей кажется, что ее друга что-то беспокоит или он попал в неприятную ситуацию, она не задумываясь наберет его номер, просто чтобы сказать, что она рядом.

Диана Вриланд – одна из самых замечательных людей, когда-либо живших и работавших в экстравагантном мире моды. Неповторимая, удивительная личность, нечто среднее между маркизой де Севинье и Фальстафом, она освещает мир своим присутствием.

Было бы упущением не упомянуть о леди Кьюнард в книге, где говорится о людях, повлиявших на вкусы своего времени. У этой уникальной женщины имелось не так уж много последователей и успешных подражателей, ведь она была уникальна. Она по-своему способствовала привлечению внимания к изобразительному и прикладному искусству и преуспела в этом больше, чем любая правительственная организация. В газетах леди Кьюнард называли «светской львицей, подругой королевских особ, государственных деятелей, литераторов и ученых, энтузиасткой, пропагандирующей музыку, и неслыханной транжирой». Все эти характеристики ужасно далеки от нее настоящей. Да, она была светской львицей и первой скрипкой в моде; любительницей музыки и ревностной поклонницей изящных искусств. Но сторонние наблюдатели придавали каждой из этих ролей большое значение. Леди Кьюнард умела искусно и легко общаться с людьми, к тому же была большой оригиналкой.

Леди Кьюнард упоминают в своих мемуарах многие ее современники. Когда она в 1948 году скончалась, некоторые из ее друзей-литераторов постарались в своих некрологах как можно точнее отразить неординарность покойной. Леди Кьюнард была очень яркой личностью, и тот, кто пообщался с нею хотя бы несколько мгновений, уже не мог ее забыть, того, кто подпадал под ее очарование, она просто завораживала. Но при этом ее невозможно описать словами. В разговорах она проявляла невероятно остроумие и знала цену эффекту неожиданности. Пожалуй, результатом ее откровенности и неординарности стало то, что нынче каждый может сказать едва ли не что угодно и кому угодно. Будучи от природы фантазеркой, леди Кьюнард одержала победу, заставив опутанное условностями общество склониться перед ее оригинальностью. Хотя леди Кьюнард признавала полезность правил, сама она обращала на них мало внимания. Подыгрывая обществу, она вела себя как великая актриса, хотя на самом деле отличалась такой честностью и искренностью, что ей претило слишком долго лицедействовать.

Леди Кьюнард, урожденная Мод Бёрк, приехала в Европу из Сан-Франциско, прожив там некоторое время с бабушкой-француженкой. Первые десять лет в Англии она провела в огромном доме в Невилл-Холте, в графстве Лестер, со своим мужем сэром Бейчем Кьюнардом, мужчиной немолодым, страстным любителем охоты на лис. Даже самые твердолобые охотники из его окружения спрашивали с трепетом в голосе: «Кто эта удивительная молодая женщина в бирюзовом наряде на месте сбора?» Однако леди Кьюнард выказывала мало интереса к искусным всадникам, предпочитая их обществу чтение Шекспира и Бальзака. С раннего детства она была заядлым книголюбом и отлично разбиралась в классических произведениях на греческом и латыни. Большую часть жизни она каждое утро до 4–5 часов проводила за книгой и помнила все прочитанные ею произведения. Литературные герои казались ей не менее, а то и более реальными, чем живые люди.

Со временем леди Кьюнард познакомилась с художниками, музыкантами и мыслителями – она их приглашала в Невилл-Холт. И вместе с тем она не чувствовала себя счастливой, пока не уехала из сельской местности и не поселилась в Лондоне. Там она вскоре воздвигла цитадель для светских людей, претендовавших на звание интеллигенции. Леди Кьюнард стала критически и авторитетно, но при этом тактично высказывать свое мнение по самым разным вопросам. С Джорджем Муром они были неразлучными друзьями. Наряду с литературой леди Кьюнард страстно увлеклась музыкой. Она приглашала к себе лучших исполнителей своего времени, а ее друг дирижер Томас Бичем надеялся на ее поддержку, чтобы сохранить популярность оперы в Англии. Леди Кьюнард тратила значительные средства из своего состояния на организацию очередного сезона, при этом неустанно донимала богатых друзей-варваров, чтобы те брали себе ложи в Ковент-Гарден, исподволь воспитывала высокопоставленных знакомых, а они тешили свое самолюбие тем, что благодаря им можно заставить широкие массы полюбить искусство.

У леди Кьюнард была прелюбопытная внешность: нос слегка крючковатый, подбородок срезанный, да и все черты лица неправильные. И при всем том она преподносила себя так, что все ее физические недостатки не замечались, а сама она казалась воплощением очарования, остроумия и веселья. Ее кожа сияла белизной, а щеки, не в пример модницам последних десятилетий, всегда сияли ярко-розовыми румянами. Прибавьте к образу светло-вишневые губы и пшеничные волосы, напоминавшие пушок только вчера вылупившегося цыпленка. У леди Кьюнард были изящные, как у воробышка, ножки, а размер туфель – меньше, чем у Золушки. Она жестикулировала уверенно и при этом очаровательно. И хотя с возрастом ее сковал ревматизм, движения рук остались такими же выразительными.

Леди Кьюнард одевалась по последней моде, выбирая самые помпезные наряды. При этом она забавлялась, осознавая, сколь мало они отражают ее суть. Однажды леди Кьюнард описала мне в деталях, вызвав взрыв смеха, платье от Пуаре, в которое как-то раз облачилась. «Представь себе, – рассказывала она, фыркая от смеха, который напоминал писк мышек за стенкой, – за ним тянулись два трена, отороченных соболем. К тому же оно носило название “Трамвай”». Леди Кьюнард каким-то образом удавалось придать своим нарядам живость, напоминавшую о самых ярких и приятных моментах из детства.

Я чувствую себя особенным, потому что мне посчастливилось почти двадцать лет дружить с леди Кьюнард. Я всегда восхищался ее оригинальностью и фантазией, ее смелостью, отсутствием застенчивости и остроумием. Я видел леди Кьюнард во Франции, Италии, Германии и Америке во множестве самых разных, иногда трагических, жизненных ситуаций. А иной раз – в ужасно комичных. Как-то раз я снял ее с карусели у цирка, которая вращалась, по ее мнению, слишком быстро, в другой раз обнаружил, что она облилась молоком из ведра: ее туда толкнула, лягнув, корова. В ее обществе любой человек чувствовал себя удивительно приятно; в ее присутствии я ловил себя на мысли, что в данный момент совершенно счастлив. Как и другие, я чувствовал, что она по-особому сопереживает мне и моим трудностям, она понимала все, что творится у меня в голове, иногда даже лучше меня самого. Искренняя теплота и сострадание, за которые друзья обожали ее, превращали леди Кьюнард в человека чувствительного и ранимого. Артистов и молодежь она всегда горячо поддерживала.

Когда мы только познакомились с леди Кьюнард, она жила в большом доме на Гросвенор-сквер, обставленном в стиле французского XVIII века, и при этом на стенах гостиной висели картины Мари Лорансен в зеркальных рамах. Гости, которые бывали у нее на обедах или ужинах, собирались в маленьком будуаре внизу и, недружелюбно поглядывая друг на друга, ждали появления хозяйки дома. Эмеральд (то есть Изумруд), как ее теперь звали, поскольку она сочла это имя более благозвучным, чем Мод, как всегда задерживалась. Иногда она спускалась к гостям раздраженная. «Всё не так, как надо. Почему лакей не мог открыть окно и последить за огнем?» Она принималась дергать за оконный шнурок и крайне неловко орудовать кочергой. А потом вдруг приходила в себя, на ее лице появлялась улыбка, и она смеялась над собственной нелепостью. Или, например, Эмеральд заходила в комнате и говорила: «Моя горничная ужасно на меня сердита за то, что я спустилась. Она говорит, я неподобающе одета, и она не успела выпрямить мне ресницы».

Затем она представляла друг другу гостей. «Вы правда не знаете посла? Что ж, господин посол, это малышка Шейла. Все знают малышку Шейлу». (Тут леди Милбенк скромно улыбалась, как придворная красавица с картины Питера Лели.) «А это крошка Поппи. Все любят крошку Поппи, все сходят по ней с ума». Или указывала повернутой вверх ладонью на пожилого джентльмена с грозным лицом: «Это лорд Бернерс, бойкий малый». Покончив с представлением, леди Кьюнард тотчас придумывала какое-нибудь развлечение, участвуя в котором самые несхожие друг с другом люди, связанные только чувством обожания к удивительной хозяйке дома, начинали общаться с большой взаимной симпатией.

Гений леди Кьюнард освещал небольшой круглый обеденный стол, выкрашенный в зеленый цвет. Она пробуждала дремлющие в каждом из гостей лучшие качества и мастерски умела предоставить каждому тему для разговора – ту, где ему было что сказать, но при этом незамедлительно ее меняла, как только рассказ гостя начинал всем наскучивать. Речь же самой леди Кьюнард превращалась в блестящее представление с шутками или настоящую драму. Она великолепно умела выбрать для нее подходящий момент. Ее хриплый голосок отличался удивительными модуляциями, жесты были красноречивыми, смех – заразительным, а доверительная манера – искренней, так что каждый знал: он оказался в необыкновенной компании.

У леди Кьюнард было много врагов. Некоторых людей она не сумела должным образом оценить. Возможно, она не смогла бы занять важное место в более строгом и церемонном обществе эдвардианцев, но ей удалось привнести свет и оригинальность хотя бы в традиционное общество конца георгианского периода. Рассказывают, что когда герцогиня Йоркская стала королевой Англии, она вздохнула, сказав: «Боюсь, и теперь нам не попасть в круг общения леди Кьюнард. Видите ли, она очень часто повторяла, что мы с Берти не модные».

С приходом Второй мировой войны мир Эмеральд Кьюнард рухнул. Дом на Гросвенор-сквер опустел, лакеев призвали в армию, картины Мари Лорансен распродали. После неудачной поездки в Америку Эмеральд, которой там ужасно не понравилось и которую там не принял никто, кроме нескольких преданных и верных друзей, вернулась в Лондон и сняла две комнаты в отеле «Дорчестер». Привычного для нее общества больше не существовало; поговаривали о ее шатком финансовом положении, а она сама признавалась друзьям, как трудно ей экономить. И даже в таких стесненных обстоятельствах леди Кьюнард, как это ни парадоксально, удавалось пребывать в расцвете сил. Никогда раньше не выглядела она настолько цельной личностью; никогда раньше не казалась своим друзьям настолько мудрой, доброй и понимающей. И хотя, живя в большом отеле, леди Кьюнард была далека от суровых правил карточной системы и от очередей, она, словно барометр, тонко чувствовала все изменения, происходящие за стенами ее башни из слоновой кости. Со временем она достигла такого уровня, что стала называть некоторых людей намного моложе себя «устаревшими», потому что их мнение о мире не отвечало новому положению вещей.

Как бы ни менялся мир, жизнь леди Кьюнард всегда освещалась ее интересом к людям. Она была настоящим коллекционером характеров; но в отличие от других светских львиц, желавших напустить знакомым побольше пыли в глаза, она коллекционировала их из чувства глубокой симпатии. Она отыскивала людей с разными достоинствами – какого-нибудь неизвестного художника, подающего надежды политика. Леди Кьюнард как никто умела находить талантливых людей, например, посмотрев пьесу в маленьком подвальном помещении какого-нибудь общества поддержки искусств в пригороде Лондона, она отыскивала ее автора и помогала ему. Эмеральд Кьюнард некогда было стариться.

Гостиная леди Кьюнард в «Дорчестере» казалась оазисом цивилизации среди дикости и разрухи войны. Зайдя в лифт, ты поднимался из унылого мира на седьмой этаж. Там, в номере 707, тебя завораживал вид выстроенных в ряд вишневых стульев, мебели в стиле буль, столов, украшенных фигурками из золоченой бронзы. Среди предметов искусства, причем самых изысканных, сидела Эмеральд, словно чудесная канарейка, разговаривая на какую-нибудь неожиданную тему с потрясающей живостью, возвращая окружающих к жизни оригинальностью и дерзостью мыслей.

Бывало, посреди ночи меня будил телефон. Не считаясь с тем, что другие люди в это время обычно спят, Эмеральд воодушевленно о чем-нибудь мне рассказывала в трубку. Полежав немного в темноте и посмеявшись над ее звонком, я зажигал свет, чтобы записать какую-нибудь волшебную и вдохновляющую мысль, но на следующее утро без ее голоса и вне контекста записанные карандашом цитаты казались безжизненными. И все же какую-то частичку Эмеральд можно разглядеть в следующих выбранных наугад заметках из дневников.

Уверенным «сценическим» тоном леди Кьюнард пересказывала детали последнего светского скандала: «Разумеется, мы с ней незнакомы, но ее знает мой врач. Врачи знают всех. Многие говорят, в ней ничего особенного, но мне лично об этом ничего не известно. Сейчас другие вкусы. И вот, говорят, недопустимо повел себя герцог, ведь этот самый герцог совершил ужаснейшую ошибку – влюбился. В общем-то, он ничего не мог с собой поделать, бедняга герцог, но мне кажется, что уж жене-то говорить об этом не стоило. А он сказал, и для нее это стало таким огромным ударом, что она не вынесла его и умерла. Людям это, конечно, не понравилось. Так что на беднягу герцога все набросились с критикой».

Если бы не приятность леди Кьюнард, ее рассуждения могли бы показаться бессердечными. При этом часто ее слова вызывали взрыв хохота, когда, например, она заявляла гостям за ужином: «От маленьких детей одни только проблемы! Дети ужасны!», или «Не могут же мужья любить жен. Нет, этому не бывать!», или «Мальчикам не следует жениться на девочках!».

Эмеральд была изумительной женщиной, но часто довольно резко отрезвляла собеседника. Как-то сэр Томас Бичем особенно разошелся. «Виолончель, – с жаром говорил он, – невозможно слушать саму по себе дольше минуты, иначе захочется убить того, кто на ней играет, а через десять минут, уж поверьте, вы его непременно убьете». Леди Кьюнард спросила: «Ну и что с того?»

Когда рассказ Эмеральд прерывал телефонный звонок, она снимала трубку и нетерпеливо говорила: «Да? Кто говорит? Меня это не особо интересует». Иногда она напоминала персонаж из пьесы Оскара Уайльда: «Вы же не собираетесь оскорбить меня, предложив шампанское? Я хочу воды. Воду так трудно достать. Вода в Лондоне в таком дефиците». Леди Кьюнард могла с восторгом отозваться о незнакомке: «Чудесные волосы, вы не находите? Какой красивый цвет! Чтобы такой получить, нужно их лишь немного подкрасить». Рассматривая картины в маленькой галерее рядом с Бонд-стрит, Эмеральд с ужасом в голосе сказала продавцу: «Нет, не надо мне показывать голландцев! Я терпеть не могу все голландское!»

Даже когда под конец жизни леди Кьюнард приходилось туго, она мало о чем сожалела: «Знаю, что мне надо тщательнее вести свои дела, но я этого не делаю, и это ужасно. Мой дом сгорел, надо было его застраховать, но я этого не сделала, так что тут полностью моя вина. Случившееся ужасно, но мы не будем об этом думать».

Порой леди Кьюнард отпускала несерьезные замечания относительно того, что на самом деле много значило для нее – больше, чем ей самой казалось: «Материнство – это сильный природный инстинкт, а я питаю отвращение к природе. Я верю в искусство». Свою жизнь леди Кьюнард превратила в произведение искусства, такое же изящное, остроумное, жизнерадостное, восприимчивое и красноречивое, как она сама.

Когда Эмеральд заболела, ломота и боли в теле, к которым она не могла привыкнуть, подавляли и снижали ее жизненные силы. Она чувствовала, что жизнь из нее уходит. На ужине у нее в комнате в узком кругу друзей она сказала, что вряд ли сможет протянуть дольше трех месяцев, что ей не жаль уходить, раз мир становится таким отвратительным, а жизнь совершенно не похожа на ту, какой, по ее мнению, она должна быть. И Эмеральд Кьюнард подняла бокал шампанского и произнесла: «Пью за свою смерть».

Одной из немногих ныне живущих аристократок, способных нарушить правила и при этом устоять на пьедестале рядом с теми, кого положение ко многому обязывает, является леди Диана Купер, воспитанная удивительной матерью и получившая образование в Эдвардианской школе. Леди Диана, словно удивительное растение, так глубоко уходит корнями в аристократические традиции, что даже в атмосфере богемности не теряет связи с истоками. Она всегда ведет себя в рамках полученного ею английского воспитания независимо от того, в какой среде вращается, – в мире театра или в высшем обществе.

Будучи посланницей Англии во Франции, леди Диана также никогда не позволяла себе держаться как все: даже общаясь с простыми людьми, она демонстрирует царственные манеры. По своему положению она могла бы, пожалуй, выйти замуж за принца Уэльского, но предпочла Альфреда Даффа Купера, ныне лорда Нориджа, став великолепной женой для него и великолепной матерью для их сына.

Как и большинство сложных людей, Диана – человек многогранный. При взгляде на нее кажется, будто она купается только в молоке ослиц и будто с самого рождения ее нянчили слуги-рабы. Но эти предположения слишком далеки от истины: внешний облик Дианы не отражает ее характера, мало того, он полная ему противоположность. Она женщина сообразительная и умная, невероятно смелая и очень преданная. Благодаря строгому эдвардианскому воспитанию леди Диане Купер присуща железная дисциплина, которая никогда не покроется ржавчиной. Она ставит перед собой сложнейшие задачи, истязая себя в процессе их решения. Она никогда не позволит себе выглядеть утомленной, может, проехав пять сотен миль на автомобиле, явиться на праздничный вечер и быть душой компании. Таков же и ум леди Купер: она постоянно тренирует его, читая книги и анализируя их, причем зачастую читает их вслух вместе с мужем. И хотя она неизменно повторяет, что не любит авангард и что ее интересы заканчиваются Сезанном, она живо интересуется современным искусством и новыми художниками.

Дисциплинированность Дианы отражается в том числе и в ее чувстве долга перед окружающими и великодушном отношении к ним, что говорит об умении сопереживать и уделять внимание людям. Зачастую она помогает друзьям, не ставя их в известность.

Леди Диана блондинка и подчеркивает свою пастельную красоту одеждой спокойных тонов, чтобы выгодно подчеркнуть естественную бледность, как научила ее мать, так что, когда она входит в помещение, оно озаряется светом, будто разом включаются все лампы. При этом леди Диана считает себя брюнеткой, у нее много цыганских черт. Поэтому не стоит удивляться, что в обществе о ней всегда складывалось неправильное впечатление. В обществе не могут поверить, что великая красавица совершенно не манерна, и принимают ее естественность за притворство.

Получив спартанское воспитание, нынче леди Диана по доброй воле стала жить, как бойскаут в летнем лагере. Она умеет завязать любой узел не хуже моряка и умеет делать что угодно. Если у машины проколото колесо, леди Диана поменяет его сама. Она может поклеить обои, сшить шторы из муслина, она знает все – от порядка посадки пассажиров на корабль, способов нарезки окорока и приготовления сыра до составления разного фасона букетов из ландышей. Леди Диана – виртуозный импровизатор. Она не принимает отказов. Она всегда чем-то занята и дает себе отдохнуть всего лишь несколько часов ночью. Хотя леди Диана поздно ложится, она принимается за дела спозаранку и часто приносит чай проснувшимся домочадцам, которым нужно успеть на ранний поезд.

Леди Диана всегда выглядит романтичной особой или авантюристкой, и за все те долгие годы, что она считается одной из самых красивых женщин Англии, ее стиль изменился только в деталях. Она наряжалась и в костюмы прославленных ковбоев, разбойников с большой дороги, крестьянок в юбках-дирндль и туфлях с ремешком. Когда леди Диана повязывает голову шифоновым шарфом, она становится похожа на монахиню. В яхтенной кепке леди Диана напоминает молодого капитана из оперетты, а светло-розовый атлас превращает ее в придворную даму времен Карла II.

Изредка леди Диана подчиняется рекомендациям модных кутюрье, появляясь в наимоднейшем платье из Парижа, но тогда она выглядит не так эффектно, как в своих импровизированных нарядах, предназначенных для конкретного случая – от похода за овощами на венецианском рынке до бала в Букингемском дворце. Она придумывает эти наряды сама и составляет из имеющихся в гардеробе вещей. В ее сундуке с сокровищами, разумеется, есть вельветовые брюки, большие розовые шифоновые платки и детские чепчики, которыми она прикрывает волосы, коробки с искусственными цветами, шали в клетку, искусственные бриллиантовые звезды, рулоны тафты и отрезы классических тканей, огромная коллекция нарядных шляпок из Мексики, Марокко, Калифорнии и Сассекса, треуголок, кепок, а для более редких случаев у нее припасен гусарский кивер.

Леди Диана Купер

Обставляя свое жилище, леди Диана подходит к процессу с не свойственным женщине безразличием, она не старается просчитать все до мелочей. То, что ей по вкусу: серая парча, оттенки бледно-розового, жардиньерки, корзины – похоже, попадает в ее умелые руки. Как истинный художник, она расставляет цветы почти небрежно. Засовывая розу в букет, составленный из цветов середины лета, леди Диана, подмигивая, бросает: «Ничто так не украшает смешанную композицию, как роза».

Искренность леди Дианы обычно обескураживает тех, кто привык к притворству бомонда. Нет в ней и ложной скромности. Будучи посланницей во Франции, она всегда выражалась прямо и откровенно. «Вы пришли на 10 минут раньше», – заявила леди Диана маркизу, который захотел встретиться с ней в посольстве Великобритании в Париже и прибыл прежде назначенного времени. Почувствовав, что ему требуется от нее какая-то особая услуга или помощь, она продолжала: «Чем я могу вам помочь?» Маркиз, который сперва был несколько ошарашен ее прямотой, наконец объяснил, что ему нужно, а леди Диана, внимательно его слушая, продолжила прямо при нем переодеваться. К прибытию других гостей на чай в назначенное время она уже успела завершить свой туалет и дать конструктивный совет маркизу.

Диана с удовольствием тратит деньги, покупая предметы искусства, но получает удовольствие, когда ей удается сэкономить. Ей претят пустые траты. Как-то ранним утром в последний год войны в своем доме в Богноре леди Диана направлялась через гостиную в хлев, чтобы подоить корову, как вдруг заметила, что среди груды карт и пепла, оставшихся после игры в бридж с прошлого вечера, стоят два недопитых стакана виски с содовой. Хотя сама Диана терпеть не может виски, она воскликнула: «Какое расточительство!» – и, сморщившись, опустошила оба стакана.

Если я решу перечислить все добродетели леди Дианы, боюсь, меня обвинят в пристрастности. И все же кто заслуживает большой похвалы, как не красавица, да притом женщина остроумная и хорошая рассказчица, умеющая писать потрясающие письма (вполне может статься, что она останется в памяти потомков как мастер эпистолярного жанра)? Леди Купер – художница в жизни, богато одаренная творчески, она преданный друг, деловитая, способная женщина, выдумщица и фантазерка, пережившая множество жестоких разочарований, откровенная и прямая натура, при этом знающая, о чем стоит помолчать. Да, леди Диана – женщина редчайших качеств.