40. Золотой капкан

Ей показалось, что в висок тычется востренькой мордочкой лисица.

Но, открыв глаза, она обнаружила себя в человечьем облике и в одиночестве.

Над нею был натянут балдахин из иссиня-черной, словно вечернее небо, материи. Платье на ней было незнакомое, как и кровать, на которой она лежала. У нее болела голова, а тело налилось тяжестью, как если бы она проспала целую вечность. Перед глазами пронеслись картины. Пролетка. Поезд. Карета с золотыми подушками. Слуга за воротами из железных цветов и…

Труаклер.

Она села в кровати, голова сразу же закружилась. Высоченные стены, обитые золотым шелком, красная хрустальная люстра, свисающая с потолка посреди лепнины в виде цветов… Девочкой она грезила о комнатах вроде этой. Но на окнах красовались решетки. Она провела рукой по обшитому жемчугом декольте. Рыжего платья на ней больше не было.

Но сердце слушаться не желало.

Лабиринт… Труаклер вел ее по нему. К дому с серыми, заросшими плющом стенами… Больше она ничего не могла припомнить, как ни старалась.

Не подмешал ли он чего в воду, которую дал ей в пролетке? Эльфовую пыльцу? Или любовное зелье какой-нибудь ведьмы? Но любви она не испытывала. Только злость на саму себя.

И куда он ее завез? И где лисье платье?

Джекоб…

Что он подумал? Что она бросила его на произвол судьбы за красивые глаза Труаклера и за цветок на платье?

Она подобрала слишком широкую юбку. Платье было роскошным, под стать ехать на королевский бал.

Она содрогнулась. Даже туфли, бывшие сейчас на ней, она никогда прежде не видела. Сбросив их, она прошлась босиком по цветам из дерева, украшавшим навощенный паркет.

Дверь в комнату оказалась незапертой.

В коридор выходила дюжина других дверей.

С какой стороны она пришла?

Нет. Сначала нужно найти лисье платье.

Ей казалось, что она все еще чувствует, как Труаклер берет ее под локоть. Так предупредительно. Так тепло. Что он себе думает? Что он может заполучить ее, поманив просторным домом и новым платьем? Не слишком ли благосклонно она ему улыбалась, не слишком ли охотно смеялась над его шутками? С ним было так легко смеяться. Его взгляд отчетливо говорил, что она прекрасна. Он к ней приставал? Да. Воспоминания возвращались, но так, будто все это произошло с кем-то другим. Он ее поцеловал. В поезде. В карете.

Сколько же тут дверей!

Она попробовала их открыть, но все оказались на замке. Портреты, висевшие между ними, изображали исключительно женщин.

Коридор завершался лестницей. Лиске почудилось, что она ее уже однажды видела. Только она хотела спуститься, как на нижних ступеньках перед ней вырос слуга. Это он накануне открыл железные ворота. Он был таким рослым, что усвоил себе привычку втягивать голову в широкие плечи.

Комната, где она очнулась… платье… картины… слуга во фраке из черного бархата – все выглядело так, словно она забылась за одной из игр, в которые еще ребенком часами играла в лесу.

– Где твой господин?

Вместо ответа, слуга лишь взял ее под руку. Его кисти были покрыты шерстью тусклого коричневого цвета. Повсюду в Лотарингии ходили истории о дворянских домах, где прислуживают заколдованные звери – такие слуги преданнее, чем любой человек.

Особняк был необъятных размеров, и по пути им не встретилось ни одной живой души. Дверь, перед которой слуга наконец остановился, была обшита таким же темным деревом, что и стены в столовой, куда он молча пригласил Лиску войти. Вечерний свет запутался в кружеве красных гардин на окнах.

– Добро пожаловать в мой дом.

Труаклер сидел на противоположном конце длинного стола. И впервые он предстал перед Лиской небритым. Кожа вокруг рта и на подбородке отливала синевой.

Синяя Борода.

На столе стояло десять тарелок. Они всегда накрывают по числу своих жертв.

Труаклер улыбнулся. На нем, как обычно, была лилейно-белая манишка. Даже во время их бесконечно долгого путешествия в карете одет он был с иголочки, словно разъезжал с прислугой.

– Ну, садись же. – Он указал на стул по левую руку от себя. – Платье тебе очень к лицу.

Слуга пододвинул Лиске стул. Когда она оказалась перед пустыми тарелками, ей померещилось, будто вокруг нее собрались все мертвые, сидевшие до нее на обтянутых черным бархатом стульях. Она попробовала припомнить лица, мельком увиденные на картинах.

Надо во что бы то ни стало найти рыжее платье. Без платья ей не жить.

Труаклер взял ее за руку. Он поцеловал ее пальцы так трепетно, словно его губы никогда не прикасались ни к чему более прекрасному.

– Я имею обыкновение выдавать моим гостьям связку ключей от всех дверей в этом доме с просьбой один из этих ключей не использовать. Это старая родовая традиция. Ты, верно, слыхала о ней?

Он положил связку ключей на стол. Ключи были посеребренными, кроме одного. Он был меньше остальных, с золотой головкой в виде цветка.

– Да, – ответила Лиска, – я об этом слышала.

– Вот и прекрасно. – Труаклер пододвинул связку к ее тарелке. – Тебе и не понадобится выяснять, что скрыто за этой дверью. Лисица учует это за версту.

Ясно. Он все понял про платье. Может, он сам его и снимал… Лиска постаралась не думать об этом. Она сжала в кулаке связку ключей, словно этим жестом могла доказать ему, что ничего не боится. Слуга налил ей в бокал вина. Вино было красным, и оттого казалось, что бокал наполнен кровью.

– На сей раз ты не на ту напал.

Она почувствовала на теле чужое платье.

– Правда? Это отчего же?

Слуга положил ей на тарелку еду. Утка. Печеный картофель. Она почувствовала голод.

– Никогда еще я не боялась смерти.

Лиска прямо поглядела Труаклеру в глаза, чтобы он увидел, что она говорит правду; в его синие глаза, темные тени вокруг которых должны были с самого начала ее насторожить.

Жесты, которых Джекоб с каждым днем все настойчивей избегал. Свою страсть она прятала под кожей, словно тайну, но, видимо, Труаклер учуял ее, как и лисью шкуру под платьями, как кровавый след в лесу, хотя его-то мучил совсем другой голод. Ну, даже если и так… Что бы его к ней ни привлекло, она примет смерть достойно. Лисица научила ее этому. Она привыкла жить бок о бок со смертью и как охотница, и как мишень для охоты.

– Не на ту? О нет. – Голос Труаклера был мягок, словно мох в лесу. – Не тревожься.

Я очень придирчиво выбираю свою добычу. Это сохраняет мне жизнь вот уже почти триста лет.

Он подозвал слугу.

– Ты дашь мне то, чего я желаю. Как и все остальные. Даже больше, чем все остальные.

Слуга поставил на стол пустой графин. Вечерний свет заиграл в его хрустальных гранях, как осколок уходящего дня.

Труаклер встал и провел рукой по Лискиным обнаженным плечам.

– Знаешь, у страха есть множество оттенков. Самый питательный страх – белый, страх перед смертью. У большинства – это страх за свою жизнь, ведь смерти они боятся больше всего на свете. Но мне с самого начала было ясно, что с тобой все будет по-другому. Это делало охоту еще более увлекательной. – Труаклер рассыпал пригоршню вялых бутонов по столу. – Я оставил для него повсюду недвусмысленные следы и уверен, что он уже в пути. Как ты считаешь?

Джекоб.

Нет, только не это! Лиска вытравит из памяти это имя, и Труаклер не найдет его в ее сердце. Она почувствовала, как страх перехватил ей горло.

На дне графина собрались несколько белых капель.

Труаклер нежно провел рукой по ее щеке.

– Лабиринт вокруг моего жилища, – шепнул он ей, – пропускает только меня. Любой другой там безнадежно сбивается с пути. Они забывают, кто они, зачем пришли, и лишь слоняются из одного тупика в другой, изнывая от голода. В конце концов они начинают есть ядовитые листья и слизывать с тропинок росу.

Лиска выплеснула ему в лицо свое вино. Она так крепко сжала в руке бокал, что он треснул. Вино окрасило рубашку Труаклера в цвет крови, струившейся у Лиски между порезанных пальцев. Труаклер подал ей салфетку.

– А ты знаешь, он ведь тебя тоже любит! Хотя пыжится это скрыть от самого себя. – Ни один голос на свете не мог прозвучать нежнее. Труаклер отодвинул стул. – Взгляни, отсюда открывается отличный вид на лабиринт. Взлетит стая голубей – это значит: он в капкане. Кроме Джекоба, я в гости никого не жду.

Дно графина покрылось молочно-белой лужицей.

Труаклер прошелся вдоль длинного стола. Мимо пустых тарелок.

– Надеюсь, это тебе послужит утешением, – произнес он, перед тем как прикрыть за собой дверь. – Но страх не пощадит и тебя. Любовь – штука опасная.

Ах, с каким упоением она перегрызла бы ему сейчас горло. Утопила в крови этот бархатный голос. Но для лисицы все было кончено, а равно и для Селесты.