Глава двенадцатая
Корейцы—соболёвщики

Чем дальше на север, тем террасы на берегу моря становятся всё выше и выше. Особенно сильно они развиты около устьев горных речек: Гаппакси, Була (по-китайски Яндиоза), Толомги, Кулумбе, Момокчи и Найны, где достигают высоты 15 метров. Около Момокчи они углубляются в долину и идут по сторонам её в виде ясно выраженных карнизов. Основание террас массивное, а верхняя часть состоит из угловатых обломков вперемежку с глиной, вследствие чего сверху они всегда заболочены. Здесь на берегу моря впервые встречается лиственница, растущая группами.

География части побережья между Момокчи и Найной такова: высокий горный хребет Габади тянется под острым углом по отношению к берегу моря. По ту сторону его будет бассейн реки Кулумбе, по эту — мелкие речки, имеющие только удэхейские названия: Яшу (на картах — Ячасу), Уяхги-Бязани, Санкэ, Капуты, Янужа и другие. Между ними следует отметить три горные вершины: Габади, Дюхане и гору Яндоюза, а около устья реки Яшу — одинокую скалу Када-Буди-Дуони. На морских картах она названа горой Ожидания.

От реки Кулумбе на север до реки Найны горные породы располагаются следующим образом: сперва идёт андезит со столбчатым, несколько веерообразным распадением, дальше будет дацит с тридимитом и кремнистые сланцы. Близ устья реки Момокчи (мыс Александра) горы состоят из сильно изменившегося кварцевого порфирита и весьма плотной грейзеноподобной породы. В ней в виде редких шлир встречается серный блеск. Между реками Яшу и Момокчи от массы горы в море выдвигаются два мыса, имеющие удэхейские названия: Ухэ-дуони и Копочи-дуони.

Наконец около реки Найны в береговых обнажениях видна какая-то бурая, сильно метаморфизированная сложная порода.

У подножия найнийских террас, на самом берегу моря, мы нашли корейскую фанзу. Обитатели её занимались ловлей крабов и соболеванием. В фанзе жило девять холостых корейцев. Среди них двое одетых по-китайски и один по-удэхейски. Они носили косы и имели подбритые лбы. Я долго их принимал за то, чем они казались, и только впоследствии узнал, кто они на самом деле.

Подходя к фанзе, я услышал шум воды и затем звук от падения чего-то тяжёлого. Сначала я не обратил на это внимания, но, когда звук повторился во второй, третий и в десятый раз, я спросил, что это значит. Чжан Бао сказал, что это корейская толчея, приводимая в движение водою.

Такая толчея устраивается около ручья следующим образом: на двух опорах лежит свободно вращающийся валик, проходящий сквозь длинное коромысло с неравными плечами. К короткому плечу прикреплён тяжёлый пест, под которым поставлена большая деревянная ступа. Другое (длинное) плечо коромысла оканчивается ковшом. Стекающая по жёлобу вода наполняет ковш. Получив значительный вес, он опускается вниз, поднимая пест кверху. Как только ковш наклонится, из него разом выливается вода, тогда перетягивает пест и падает в ступу.

Из всех восточных народов на материке Азии корейцы первые додумались до использования живой силы воды. У китайцев таких машин нет. Иногда толчеи устраиваются дома или в самой фанзе. В последнем случае вместо ковша коромысло кончается плоской лопатой, а машина приводится в движение давлением ноги. Эту работу обыкновенно исполняют женщины.

На возвратном пути в фанзу я услышал ещё какой-то шум в сарае — это корейцы мололи муку при помощи ручных жерновов, наложенных один на другой. К верхнему прикреплён короткий рычаг, при помощи которого он и приводится в движение. Зерно насыпается в деревянный ящик, откуда оно течёт в отверстие верхнего камня и затем к зазорам между жерновами.

Как и надо было ожидать, наше появление вызвало беспокойство среди корейцев. В фанзе было свободно, и потому мы разместились на одном из канов. Дерсу сделал вид, что не понимает их языка, и внимательно стал прислушиваться к тому, что они говорили между собою.

Из этого разговора он узнал, что среди корейцев есть несколько искателей руд, остальные — охотники, пришедшие за провизией с реки Кулумбе, где у них имеются зверовые фанзы.

27 сентября было посвящено осмотру реки Найны, почему-то названной на морских картах Яходеи-Санка. Река эта длиной 20 километров; истоки её находятся в горах Карту, о которых будет сказано ниже. Сначала Найна течёт с севера на юг, потом поворачивает к юго-востоку и последние 10 километров течёт к морю в широтном направлении. В углу, где река делает поворот, находится зверовая фанза. Отсюда прямо на запад идёт та тропа, по которой прошёл А. И. Мерзляков со своим отрядом.

Корейская зверовая фанза — это небольшая постройка, сложенная из брёвен, с пологой двускатной крышей из кедрового корья. Она имеет два или три окна, по одному с каждой стороны, и две двери, всегда обращённые к речке. Внутреннее устройство её такое же, как и в китайских фанзах. Тут есть очаг с железным котлом и кан для спанья, нагреваемый дымовыми ходами. Вся внутренняя обстановка сделана грубо, топорно, чтобы не жаль было бросить её в случае, если придётся переходить на другое место. И снаружи, по типу постройки, и по внутренней обстановке всегда можно отличить корейскую зверовую фанзу от китайской.

Время было осеннее, и корейцы начали уже соболевать. Недалеко от фанзы мы увидели и самые ловушки на соболя, так называемые мосты. Для устройства их корейцы пользуются буреломным лесом, переброшенным с одного берега реки на другой. Иногда они нарочно для этого валят деревья, если место кажется подходящим, а валежника вблизи нет. Посредине бревна из мелких прутиков сделана изгородь, в которой оставлен узкий проход, а в нём в вертикальном положении укреплена волосяная петля. По бокам бревно отёсано так, чтобы соболь не мог обойти изгородь стороной. Петля одним концом привязана к деревянной палочке, которая небольшим выступом чуть только держится на маленьком упорце. К этой палочке привязан груз (камень) весом 3—4 килограмма. Когда соболь бежит по такому «мосту», он натыкается на изгородь, старается её обойти, но гладкие затёски мешают ему; тогда он пробует перескочить через петлю, запутывается, тянет её за собой и срывает палочку с упорца. Груз падает в воду и увлекает за собой дорогого хищника.

Корейцы считают, что их способ соболевания самый лучший, потому что ловушка действует наверняка и случаев, чтобы соболь ушёл, не бывает. Кроме того, под водой соболь находится в сохранности и не может быть испорчен воронами или сойками. В корейские ловушки, так же как и в китайские, часто попадают белки, рябчики и другие мелкие птицы.

Вся долина реки Найны покрыта горелым лесом — пожар был здесь несколько лет назад. Ныне на месте хвойного леса вырос молодняк, состоящий из берёзы, лиственницы и осины.

К вечеру мы вернулись назад.

Дерсу недолюбливал корейцев и, несмотря на то что на дворе было холодно и ветрено, отказался ночевать в фанзе. Он устроил себе бивак на берегу моря, под защитой террасы.

Вечером, после ужина, я пошёл посмотреть, что он делает. Дерсу сидел, поджав под себя ноги, и курил трубку. Мне показалось у него так уютно, что я не мог отказать себе в удовольствии погреться у огня и поговорить с ним за кружкой чая.

— Дерсу, — сказал я ему, — я о тебе соскучился. Как только тебя нет около меня, чувствую, что чего-то не хватает.

— Спасибо, капитан, — ответил он с улыбкой, — спасибо! Моя тоже так. Тебе сопка один ходи — моя шибко боится.

Он подвинулся. Я сел рядом с ним и спросил его, почему он не любит корейцев.

Дерсу стал вспоминать дни своего детства, когда, кроме гольдов и удэхе, других людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские. Жить становилось с каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя стало меньше. А теперь на берегу моря появились ещё и японцы. Как дальше жить?

Дерсу замолк и задумался. Перед ним воскресло далёкое прошлое. Он весь ушёл в эти воспоминания. Задумался и я. Действительно, Приморье быстро колонизировалось. Недалеко уже то время, когда от первобытной, девственной тайги и следа не останется. Исчезнут и звери.

Мы сидели молча, и каждый по-своему думал об одном и том же.

— Как дальше жить? — вдруг опять проговорил Дерсу и глубоко вздохнул.

— Ничего, старик, — ответил я ему, — на наш с тобой век хватит.

В это время подошёл к нам Чжан Бао и, смеясь, стал рассказывать, как кореец впотьмах наступил на голову другому корейцу, как тот в отместку вымазал ему физиономию чумизной кашей. Разговор наш переменился.

На другой день мы продолжали наш путь далее на север.

Погода стояла пасмурная, но дождя не было.

К северу от реки Найны до реки Амагу тянутся андезиты и кварцево-порфировый туф. Особенного внимания заслуживают

обнажения около реки Амагу (мысы Белкина и Арка). Здесь в пёстрых слоях туфа можно видеть пустоты с конкрециями из известкового шпата и из какой-то мягкой зеленокаменной породы.

На морских картах в этих местах показаны двое береговых ворот. Одни малые — у самого берега, другие большие — в воде. Ныне сохранились только те, что ближе к берегу. Удэхейцы называют их Сангасу, что значит «Дыроватые камни», а китайцы — Кулунзуйза.

Об этих Дыроватых камнях у туземцев есть такое сказание. Одни люди жили на реке Нахтоху, а другие — на реке Шооми. Последние взяли себе жён с реки Нахтоху, но, согласно обычаю, сами им в обмен дочерей своих не дали. Нахтохуские удэхейцы отправились на Шооми и, воспользовавшись отсутствием мужчин, силой забрали столько девушек, сколько им было нужно. Шоомийцы погнались за ними на лодках. Когда они достигли мыса Сангасу, то не помолились, а, наоборот, с криками и руганью вошли под свод береговых ворот. Здесь, наверху, они увидели гагару, но птица эта была не простая, а Тэму (Касатка — властительница морей). Один удэхеец выстрелил в неё и не попал. Тогда каменный свод обрушился и потопил обе лодки с 22 человеками.

Немного дальше камней Сангасу тропа оставляет морское побережье и идёт вверх через перевал на реке Квандагоу (приток Амагу). Эта река длиной около 30 километров. Истоки её находятся там же, где и истоки Найны. Квандагоу течёт сначала тоже в глубоком ущелье, заваленном каменными глыбами, но потом долина её расширяется. Верхняя половина течения имеет направление с северо-запада, а затем река круто поворачивает к северо-востоку и течёт вдоль берега моря, будучи отделена от него горным кряжем Чанготыкалани.

Следующие два мыса называются Нюммый-дуони и Лаамчи-дуони, и, наконец, самый последний мыс около Амагу имеет русское название — Белкина, а рядом небольшая бухточка — Разочарования.

По выходе из гор течение реки Квандагоу становится тихим и спокойным. Река блуждает от одного края долины к другому, рано начинает разбиваться на пороги и соединяется с рекой Амагу почти у самого моря.

После перевала тропа идёт сначала правым берегом реки, потом переходит через топкое болото на левый берег, затем снова возвращается на правую сторону, каковой и придерживается уже до самого устья. В верхней половине река Квандагоу заросла хвойным лесом, а в нижней — исключительно лиственными породами: тополем, дубом, берёзой, осокорем, осиной, клёном и т. д.

Путь по реке Квандагоу показался мне очень длинным. Раза два мы отдыхали, потом опять шли в надежде, что вот-вот покажется море. Наконец лес начал редеть; тропа поднялась на невысокую сопку, и перед нами развернулась широкая и живописная долина реки Амагу со старообрядческой деревней по ту сторону реки. Мы покричали. Ребятишки подали нам лодку. Наше долгое отсутствие вызвало у Мерзлякова тревогу. Стрелки хотели уже было идти нам навстречу, но их отговорили староверы.

Через несколько минут я сидел в избе за столом, пил молоко и слушал доклад А. И. Мерзлякова. Весть о том, что я пришёл на Амагу, быстро пронеслась по всей деревне.

Староверы встретили меня очень приветливо. Пришлось принимать гостей и отвечать им тем же.

Следующие три дня были днёвки. Мы отдыхали и собирались с силами. Каждый день я ходил к морю и осматривал ближайшие окрестности. Река Амагу (по-удэхейски Амули, а по-китайски Ама-гоу) образуется из слияния трёх рек: самой Амагу, Квандагоу, по которой мы прошли, и Кудя-хе, впадающей в Амагу тоже с правой стороны, немного выше Квандагоу. Поэтому когда смотришь со стороны моря, то невольно принимаешь Кудя-хе за главную реку, которая на самом деле течёт с севера, и потому долины её из-за гор не видно.

Кудя-хе — быстрая и порожистая речка длиною около 20 километров. Она протекает по широкой долине и тоже берёт начало с хребта Карту. Верхняя часть долины покрыта горелым сухостоем. Вновь появившийся молодняк состоит главным образом из осины, лиственницы и белой берёзы; ближе к морю, в горах, преобладают хвойные породы.

Видно, что нижняя часть долины Амагу, где поселились староверы, раньше была морским заливом. Реки Кудя-хе и Квандагоу некогда впадали в море самостоятельно. Затем произошёл обычный процесс заполнения бухты наносами реки и отступления моря. С левой стороны ещё и теперь сохранилось длинное торфяное болото, но и оно уже находится в периоде усыхания. Ныне река Амагу впадает в море близ мыса Белкина и около устья образует небольшую заводь, которая сообщается с морем узкой протокой.

Старообрядческая деревня Амагу состояла из 18 дворов. Первые переселенцы (семь семейств) перекочевали сюда в 1900 году с реки Даубихе. Живя далеко в горах, старообрядцы сохранили облик чистых великороссов. Патриархальность семьи, костюмы, утварь, вышивки на одежде, резьба по дереву и т. д. — всё это напоминало Древнюю Русь. У меня создалось впечатление, как будто я перенёсся сразу на несколько столетий назад. Интересно было наблюдать, как они жили «задним числом»: для них сенсационным событием было то, что уже прошло, чем в России давно уже перестали интересоваться.

К ним заходили японские суда и очень редко — русские. Поэтому все свои закупки жители делали в Японии и только в случае крайности ходили сухопутьем в залив Ольги, совершая для этого длительные путешествия. Средствами к жизни их были земледелие и соболевание. Соболей они ловили всеми способами: и китайским, и корейским, и удэхейским. Занимались также охотой на оленей, били лосей, ловили рыбу. Ни в одежде их, ни в домашней обстановке, ни в чём другом не было заметно роскоши, но тем не менее всё указывало на то, что это народ зажиточный. Особенно много у них было коней и рогатого скота. Я насчитал 82 лошади и 84 коровы.

Кроме старообрядцев на Амагу жила ещё одна семья удэхейцев, состоящая из старика мужа, его жены и трёх взрослых сыновей. К чести старообрядцев нужно сказать, что, придя на Амагу, они не стали притеснять туземцев, а, наоборот, помогли им и начали учить земледелию и скотоводству; удэхейцы научились говорить по-русски, завели лошадей, рогатый скот и построили баню.

На опушке лиственного леса, что около болота, староверы часто находили неглубоко в земле бусы, серьги, браслеты, пуговицы, стрелы, копья и человеческие кости. Я осмотрел это место и нашёл следы жилищ. На старинных морских картах при устье Амагу показаны многочисленные туземные юрты. Старик рассказывал мне, что лет 30 назад здесь действительно жило много удэхейцев, но все они погибли от оспы. В 1870 году, по словам Боголюбского, на берегу моря, около реки Амагу, жило много туземцев.

В климатическом отношении эта часть побережья резко отличается от мест, находящихся к западу от Сихотэ-Алиня. Лето здесь сырое и прохладное, осень долгая и тёплая, зима сухая, холодная, а весна поздняя. Первая половина зимы бесснежная, снега выпадают только в феврале и марте. Зато ноябрь и декабрь страшно ветреные. Обыкновенно ветры дуют со стороны хребта Карту. По наблюдениям староверов, если на западе в горах небо чистое — погода будет тихая, но если с утра там поднимаются кучевые облака — это верный признак сильного северо-западного ветра. Из 30 дней бывает приблизительно дней пять тихих, «морочных», 10 с сильными ветрами, а остальные 15 дней с ветрами, которые можно просто назвать свежими. На рассвете обыкновенно всегда бывает тихо; ветер начинает дуть с восхода солнца, постепенно усиливаясь, и достигает наибольшего напряжения к 2 часам пополудни. Затем ветер начинает спадать и совсем стихает после полуночи.

В Южно-Уссурийском крае опилки, зарытые в землю, быстро сгнивают и превращаются в удобрение, но на побережье моря они не гниют в течение трёх лет. Это можно объяснить тем, что летом вследствие холодных туманов земля никогда не бывает парная.

Первое выпадение снегов около Амагу происходит около половины декабря. Осень стоит долгая и тёплая, вследствие этого травы не сохнут, а вянут. В сырых местах, где трава растёт кочками, нижняя часть её долго ещё остаётся зелёной. Это даёт возможность рогатому скоту большую часть года держаться на подножном корму. Лошадей приходится подкармливать только весной. Старообрядцы говорят, что в год своего переселения они совершенно не имели сухого фуража и держали коров и лошадей на подножном корму всю зиму, и, по их наблюдениям, животные нисколько не похудели. Вследствие того что весна здесь наступает поздно, староверы пашут только в мае, а косят в августе. Так как лето туманное и холодное, то хлеба созревают тоже поздно. Уборка их производится в конце сентября, а иногда затягивается и до половины октября. Все овощи, в особенности картофель, растут хорошо; не созревают только дыни и арбузы. Период цветения растений и созревания плодов по сравнению с бассейном Уссури, на одной и той же широте, отстаёт почти на целый месяц.

В флористическом отношении река Амагу не менее интересна, чем в климатическом. В горах растёт довольно много тиса. Любопытно, что дерево это в прибрежном районе встречается небольшими группами и не повсеместно. Южнее реки Мутухе его можно найти в лесу только одиночными деревьями. Здешняя липа не достигает таких размеров, как в Южно-Уссурийском крае, но зато ствол её массивный и не имеет дупла. В районе верховьев Уссури и южнее наблюдается обратное явление: там липа хотя и растёт в виде большого дерева, но почти всегда внутри полая. Ольха на Амагу имеет тоже очень крупные размеры и встречается не только по берегам рек, но и по теневым склонам гор. Дуб растёт небольшой, с белесоватой корой (на юге кора у дуба тёмная). Хотя жёлуди и созревают, но сами не спадают на землю, а их сбивают сильные осенние ветры. Заметно, что в здешних лесах болезненных наростов па деревьях меньше, чем к западу от Сихотэ-Алиня, и притом они встречаются только в верховьях рек. В Южно-Уссурийском крае такие наплывы достигают чрезвычайно больших размеров. Около Амагу кедр, лиственница, ель, пихта, берёза, осина произрастают хорошо, зато ясень, клён и вообще все твёрдые породы растут плохо. Чёртово дерево попадается редко и имеет чахлый вид и отмершие вершины. Реку Амагу можно считать северной границей дикого винограда и маньчжурского ореха. Первый — низкорослый, растёт исключительно на солнцепёке и с подветренной стороны, но не вызревает. Уже на реке Кусуне (немного севернее) его совсем нет. Ореха крестьяне на Амагу не видели, но однажды во время наводнения по реке плыла к ним ветка со свежей листвой. Из этого они заключили, что где-то по реке есть одно такое дерево.

Крайне интересно влияние моря на растительность. Например, яд зверобоя, борца, чемерицы у моря несравненно слабее, чем в горах. То же самое можно сказать относительно укусов змей, шершней и ос.

Около реки Амагу домашние пчелы могут ещё жить, но требуют за собой большого ухода. На зиму их надо тщательно прикрывать и оставлять больше корму. Завезённым сюда пчёлам трудно собирать мёд. В поисках медоносных трав им приходится совершать большие полёты. Старообрядцы заметили, что если настоящих медоносов бывает мало, то пчелы собирают мёд с других растений, иногда даже с чемерицы. От этого мёда пчелы болеют, и если им дать хорошего мёда, то они тотчас выбрасывают из улья мёд отравленный. Дальше на север опыты разведения староверами домашних пчёл кончились неудачей.

Амагинский район заслуживает внимания натуралиста и в зоогеографическом отношении. Например, белогрудый медведь с юга доходит только до реки Кулумбе. Тигры появляются периодически. Пантер никто не встречал, и за семь лет староверы только один раз видели следы её на скалах, но они не уверены, была ли то пантера или молодой тигр. Шакалоподобные «дикие собаки» встречаются весьма редко.

Так как на западе раньше наступают холода, то и опушение соболя и белки происходит там раньше, чем на берегу моря (разница равна почти месяцу). По словам староверов, когда они первый раз прибыли на Амагу, то застали здесь дроф. В 1904—1905 годах дрофы ещё изредка появлялись, но затем перелёты их совсем прекратились. Как-то раз, года два назад, вдруг на пашнях появилось несколько фазанов. Откуда они взялись — неизвестно; на другой год фазаны исчезли. Однажды на падали около моря видели большого тёмно-бурого орла с длинной голой шеей. Судя по описаниям, это был гриф. Вероятно, он залетел сюда из Центральной Азии случайно. Река Амагу является южной границей распространения глухаря и северной — зелёного дятла.

4 октября был отдан приказ приготовляться к походу. Теперь я хотел подняться по реке Амагу до истоков, затем перевалить через хребет Карту — по реке Кулумбе спуститься к берегу моря.

Староверы говорили мне, что обе упомянутые реки очень порожисты и в горах много осыпей. Они советовали оставить мулов у них в деревне и идти пешком с котомками. Тогда я решил отправиться в поход только с Дерсу.

По моим расчётам, у нас должно было хватить продовольствия на две трети пути. Поэтому я условился с А. И. Мерзляковым, что он командирует удэхейца Сале с двумя стрелками к скале Ван-Син-лаза, где они должны будут положить продовольствие на видном месте. На следующий день, 5 октября, в 2 часа дня с тяжёлыми котомками мы выступили в дорогу.

Река Амагу длиной около 50 километров. Начало она берет с хребта Карту и огибает его с западной стороны. Амагу течёт сначала на северо-восток, потом принимает широтное направление и только вблизи моря немного склоняется к югу. Из притоков её следует указать только Дунанцу длиною 19 километров. По ней можно перевалить на реку Кусун. Вся долина Амагу и окаймляющие её горы покрыты густым хвойно-смешанным лесом строевого и поделочного характера.

Вегетационный период почти что кончился. Большинство цветковых растений завяло, и только в некоторых ещё теплилась жизнь. К числу последних относились: анафалис жемчужный, у которого листья с исподней стороны войлочные; особый вид астры, с тёмным пушистым стеблем и чешуйчатой фиолетовой корзинкой; затем заячье ушко — зонтичное растение, имеющее на листьях выпуклые дугообразные жилки, и, наконец, черемша с листьями, как у ландыша.

Едва заметная тропинка привела нас к тому месту, где река Дунанца впадает в Амагу. Это будет километрах в десяти от моря. Близ её устья есть утёс, который староверы по-китайски называют Лаза и производят от глагола «лазить». Действительно, через эту «лазу» приходится перелезать на животе, хватаясь руками за камни.

Пройдя ещё с километр, мы стали биваком на галечниковой отмели.

До заката было ещё более часа. Я воспользовался этим временем и пошёл на охоту вверх по Дунанце. Поднявшись на первую попавшуюся сопку, я сел на валежник и стал осматриваться. Отсюда, сверху, были видны Амагу, Кудя-хе, Квандагоу и побережье моря. Листопад был в полном разгаре. Лес с каждым днём всё более и более принимал монотонно-серую, безжизненную окраску, знаменующую приближение зимы. Только дубняки сохранили ещё листву, но и она пожелтела и от этого казалась ещё печальнее. Кусты, лишённые пышных нарядов, стали удивительно погожи друг на друга. Чёрная, похолодевшая земля, прикрытая опавшей листвой, погружалась в летаргический сон; растения покорно, без протестов готовились к смерти.

Я так ушёл в свои думы, что совершенно забыл, зачем пришёл сюда в этот час сумерек. Вдруг сильный шум послышался сзади меня. Я обернулся и увидел какое-то несуразное и горбатое животное с белыми ногами. Вытянув вперёд свою большую голову, оно рысью бежало по лесу. Я поднял ружьё и стал целиться, но кто-то опередил меня. Раздался выстрел, и животное упало, сражённое пулей. Через минуту я увидел Дерсу, спускавшегося по кручам к тому месту, где упал зверь.

Убитое им животное оказалось лосем.

Это был молодой самец лет трёх. Длина зверя от верхней губы до конца хвоста равнялась 2 метрам 20 сантиметрам, высота от подошвы копыта до холки—1 метру 70 сантиметрам, общий вес — около 240 килограммов.

Это на вид неуклюжее животное имеет мощную шею и большую вытянутую голову с толстой, загнутой книзу мордой. Шерсть длинная, блестящая, гладко прилегающая к телу; окраска тёмно-бурая, почти чёрная; ноги белесоватые. Лось — очень строгий зверь: достаточно один раз его побеспокоить, чтобы он надолго оставил облюбованное место. Спасаясь от преследования охотника, он идёт рысью и иногда галопом. Лось очень любит купаться в болотистых озерках. Раненный, он убегает, но во время течки становится злым и не только защищается, но и сам нападает на человека. При этом он поднимается на задние ноги и, скрестив передние, старается ими сбить врага и тогда топчет его с ожесточением.

Амагу будет южной границей, где лось выходит к берегу моря. С наступлением холодов он начинает перекочёвывать к западу. В ноябре его ещё можно застать около Сихотэ-Алиня, а в декабре он совсем уходит в бассейн Бикина. Там, в густых лесах, где не бывает наста, он находит достаточно корма и благоприятные условия для существования. По внешнему виду уссурийский лось мало чем отличается от своего европейского собрата, но зато рога его иные: они вовсе не имеют лопастей и скорее похожи на изюбровые, чем на лосиные.

Дерсу принялся снимать шкуру и делить мясо на части. Неприятная картина, но тем не менее я не мог не любоваться работой своего приятеля. Он отлично владел ножом: ни одного лишнего пореза, ни одного лишнего движения. Видно, что рука у него на этом деле хорошо была набита. Мы условились, что немного мяса возьмём с собой; Чжан Бао и Фокин примут меры доставить остальное староверам и для команды.