В течение 1980-х годов многие крупные корпорации пытались внедрить у себя корпоративную культу-ру или подход «компания превыше всего». Он включал в себя подчинение всех аспектов работы целенаправленному стремлению к победе над конкурентами. В частности, в соответствие с генеральным планом следовало привести личность наемных работников и степень их преданности нанимателю. Главной моделью экономического успеха тогда еще считалась Япония, а крупные японские корпорации особенно эффективно применяли такую стратегию. Для многих компаний это стало обоснованием для запрета внешним профсоюзам представлять интересы работников компании, ассоциациям работодателей — представлять интересы самой компании при заключении коллективных договоров; компании отказались даже от услуг торговых ассоциаций при защите своих интересов технического и рыночного характера. Отныне компаниям полагалось во всем рассчитывать только на самих себя.

Все это способствовало созданию сцены, на которой ключевую роль снова стали играть отдельные компании, а не деловые ассоциации, но дальнейшие события пошли по неожиданному пути. Энтузиазм в отношении корпоративной культуры обуздывал-ся двумя новыми важными тенденциями, сопровождавшими замену японской корпоративной модели как образца для подражания на американскую: 1) склонностью компаний стремительно менять свою идентичность в результате поглощений, слияний и частых реорганизаций и попыток избавиться от любых приобретенных в прошлом намеков на дурную репутацию; 2) все более случайным характером наемного труда (включая такие явления, как временные трудовые договоры, франчайзинг и приобретение статуса индивидуальных предпринимателей теми, кто de facto являлся наемными работниками).

Эти изменения стали ответом на резко возросшую потребность компаний в гибкости, которая стала ключевым приоритетом в их деятельности вследствие ненадежности современных рынков и возросшего значения фондовых бирж в результате глобального финансового дерегулирования. Приоритетной задачей отныне является максимизация акционерной стоимости, а это требует способности к быстрой смене сферы деятельности. На заимствовании такой англо-американской системы корпоративного управления настаивает сильное деловое лобби в континентальной Европе и Японии. В этой кампании присутствует и заметная идеологическая составляющая. На практике источником инвестиционных средств для подавляющего большинства компаний по-прежнему остается нераспределенная прибыль, а не фондовый рынок. Это наблюдается и в континентальной европейской экономике, где нераспределенная прибыль в большей степени дополняется банковскими займами, нежели акционерным финансированием, но более характерно для англоязычных стран — бастиона экономики, завязанной на фондовый рынок, в которой акционерное финансирование составляет лишь малую долю инвестиционных средств (Corbett and Jenkinson, 1996).

Для достижения подобной абсолютной гибкости уже недостаточно известной стратегии сохранения ключевого бизнеса вкупе с заключением подрядов на побочные работы. Отныне само сохранение ключевого бизнеса служит свидетельством нежелательной негибкости. Самые передовые компании переводят на аутсорсинг и субконтракты почти всю свою деятельность, за исключением работы стратегического штаба, принимающего ключевые финансовые решения, — тот продвигает бренд, но почти не имеет отношения к реальному производству. Решать возникающие при этом сложные организационные задачи позволяют информационные технологии. Так, с помощью Интернета можно получать заказы от клиентов и управлять производством и распределением, которые осуществляются на рассредоточенных производ-ственных мощностях, при изменении задач, легко переключаемых на другую программу. Цель успешной компании отныне состоит в том, чтобы обеспечить свое присутствие в первую очередь в финансовом секторе (потому что именно там капитал наиболее мобилен), а все прочие виды деятельности выполнять с помощью субконтрактов, передаваемых мелким, ненадежным структурам. Как убедительно показывает Наоми Кляйн в своей книге No Logo (Кляйн, 2005), если всю работу по производству продукции можно доверить субподрядчикам, сама компания может сосредоточиться на единственном деле — разработке своего бренда. Роль успешной компании, освободившейся от задач, связанных с собственно материальным производством, сводится к тому, чтобы связать свой бренд с привлекательными образами, идеями, знаменитостями; продукцию, носящую этот бренд, будут покупать благодаря таким ассоциациям, почти вне зависимости от ее реального качества.

Поразительный темп слияний и призрачный характер компаний, осуществляющих временное, анонимное накопление финансов с целью электронной координации множества рассредоточенных производств, привели многих обозревателей к идее об окончательном исчезновении капитала как социально-политической категории, что являет собой важный этап на пути к уничтожению классового деления старых индустриальных обществ (см., например: Castells, 1996; Giddens, 1998). Соответственно, компания начала XXI века может показаться более слабой в сравнении с ее предшественниками: это уже не солидная, весьма осязаемая организация с большой штаб-квартирой, а нечто гибкое, податливое, изменчивое, подобное блуждающему огоньку.

Но такое представление будет абсолютно ошибочным. Способность к деконструкции — крайнее проявление сущности компании, доминирующей в современном обществе. Классическая компания имела более-менее стабильный круг владельцев, собственные кадры наемных служащих, которых она нередко поощряла к долгой службе, и репутацию у клиентов, приобретенную в течение длительного времени. Типичной современной компанией владеют постоянно меняющиеся акционеры, которые продают и покупают свои акции по электронным сетям. В ней используются всевозможные договоры на оказание услуг для привлечения текучей рабочей силы и избавления от необходимости иметь реальных наемных работников. Те, кто трудятся на компанию, зачастую не в состоянии выяснить, кто же их фактический работодатель. Вместо того чтобы завоевывать репутацию качеством своей продукции, компания нередко просто меняет свое название и сферу деятельности, используя технологии рекламы и маркетинга для создания временного образа, который в свою очередь может быть изменен и переделан за весьма короткое время. Клиенты практически лишаются возможности ознакомиться с историей компании. Невидимость становится оружием.

В этом море изменений неизменными остаются лишь две вещи. Во-первых, идентичность крупнейших реальных владельцев корпоративного капитала меняется очень медленно: это одни и те же группировки, более-менее одни и те же лица, проявляющиеся во все новых масках и обличьях. Две экономики, наиболее далеко зашедшие в развитии этой новой формы гибкого капитализма, — США и Великобритания — в то же самое время являются двумя наиболее развитыми обществами, которым свойственно все большее неравенство во владении собственностью, несмотря на заметно возросшее по сравнению с прошлыми временами число номинальных акционеров. Деконструироваться могут конкретные скопления капитала, но только не его фактические владельцы. Во-вторых, как бы часто отдельные компании ни меняли свою идентичность, ключевая концепция компании как института — отчасти в результате самой этой гибкости — приобретает все большее значение в рамках общества. Этот момент требует более пристального рассмотрения, так как связан с некоторыми фундаментальными аспектами постдемократии.