Я не отвечал вам долго, дорогой друг, оттого, что был эти дни в Москве и измучился, как всегда, от городской ужасной для меня суеты.

Я не так понимаю, как вы, слово крест, который мы несем. Если богу угодно будет то, что я задумываю, вы прочтете; на словах тоже к слову сказать можно, но писать нельзя. Скажу только, что «Возьми крест свой и иди за мной» – это одно нераздельное слово. «Возьми крест свой» – отдельно не имеет, по-моему, смысла, потому что крест брать и не брать не в нашей воле; он лежит на нас, только не надо нести ничего лишнего – все то, что не крест. И нести крест надо не куда-нибудь, а за Христом, то есть исполняя его закон любви к богу и ближнему. Ваш крест – двор, мой – работа мысли – скверная, горделивая, полная соблазнов… Но будет…

У меня две просьбы к вам, то есть через вас, к государю и императрице. Не бойтесь. Надеюсь, что просьбы так легки, что вам не придется мне отказать. Просьба к императрице даже такова, что я уверен, что она будет благодарна вам. Просьба через нее к государю – за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60,– четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре. Имена их: Конон, Геннадий, Аркадий.

Когда я узнал про них, я не хотел верить, как и вы, верно, не поверите, что четыре старика сидят за свои религиозные убеждения в тяжелом заключении 23 года… Вы знаете лучше меня – можно или нет просить за них и освободить их. А как бы хорошо было освободить их в эти дни… Мне кажется, что нашей доброй императрице так идет ходатайство за таких людей.

Другая моя просьба к вам, чтобы мне были открыты архивы секретных дел времен Петра I, Анны Иоанновны и Елизаветы. Я был в Москве преимущественно для работ по архивам (теперь уж не декабристы, а 18-й век, начало его – интересует меня), и мне сказали, что без высочайшего разрешения мне не откроют архивов секретных, а в них все меня интересующее: самозванцы, разбойники, раскольники… Как получить разрешение? Если вам не скучно, не трудно, не неудобно, то помогите мне, научите меня, если же хоть немножко почему-нибудь неприятно, – пожалуйста, ничего не делайте и простите меня за мою indiscrétion.

Как вы живете и чувствуете? Ваши письма всегда мне радостны. Чем старше, тем сильнее чувствуешь старую дружбу. Дай бог вам всего лучшего! Целую вашу руку, Соня благодарит вас за любовь и платит тем же.

Ваш Л. Толстой.