Д. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Книга: Восхождение Запада. История человеческого сообщества

Назад: ГЛАВА X. Степные завоеватели и европейский Дальний Запад в 1000-1500 гг.

Дальше: ЧАСТЬ III. Эпоха господства Запада с 1500 г. до настоящего времени

НАШ ГОСПОДЬ И СПАСИТЕЛЬ ИИСУС ХРИСТОС

(В православной иконографии такой тип иконы носит название «Спас Нерукотворный Мокрая брада». — Прим. пер.)

Эта икона, писанная в Новгороде, в России, около 1500 г., похоже, каким-то образом впитала в себя мистический дух, господствовавший над православными церквами с XV в. Отзвуки языческой старины, какие можно найти на шкатулке с византийскими воинами (предыдущая иллюстрация), больше не интересуют художника. И все же принцип, согласно которому искусство отражает прошлое, не оставлен; просто в качестве исходной модели предпочтены мозаики ранних веков византийского христианского искусства. Тем не менее использование светотени для передачи трехмерности глаз и носа выдает влияние художественных образцов итальянского Возрождения. Таким образом, в этой иконе мы можем разглядеть Святую Русь, уже заигрывающую с различными приемами Запада для того, чтобы еще более явно продемонстрировать свои отличия от него.

Успех этого религиозного движения привел иерархию православной церкви в большее соответствие с народными представлениями, чем это было раньше, когда рафинированные священнослужители, приближенные к престолу аристократы Константинополя, управляли церковью так же, как и государством. Более того, мистическое видение Бога, разделяемое тысячами верующих, придало православию эмоциональную силу, способную поддержать отдельного человека в любом личном кризисе. Такой популярностью православного вероисповедания можно объяснять озадачивающий факт, что совсем немного христиан было обращено в мусульманство в европейских провинциях Турции, тогда как незадолго до этого массовый переход в мусульманство в Анатолии был делом вполне обычным.

В изобразительном искусстве более явно, чем в литературе, отразилась взаимосвязь между различными культурами: византийской, итальянской, армянской, персидской. В XI в., на вершине греческого литературного ренессанса, появился безошибочно реалистический стиль живописи, свидетельствовавший о неизменной притягательности античных образцов. Возник ряд местных художественных школ, к которым можно причислить живописцев раннего Возрождения в Венеции и Сиене. Иконопись на Руси и Крите, фрески в церквах Сербии, Македонии и Италии, а также некоторые образцы светской живописи и мозаики являлись мощным источником силы и разнообразия искусства православного мира. Турецкие завоевания положили конец этой художественной традиции в центральных районах Византии, но на окраинах империи, на Крите, ставшем владением Венеции, и в России интенсивное развитие искусства продолжалось до самого XVI в.

Гораздо значительнее повлияло турецкое завоевание на развитие византийской литературы и ход религиозных споров. Образованный класс чиновников и их ближайшее окружение, те, кто и составляли круг литераторов Константинополя, прекратили свое существование; осталась лишь церковь, причем церковь, весьма удовлетворенная своим наследством. Энергия мистиков пошла на спад, причем гораздо быстрее, чем она в свое время росла, поскольку православие Балкан обрело спокойствие под османским правлением. И русским, занятым созданием и защитой своего обширного государства, не хватало энергии ни для развития литературы и различных видов интеллектуального творчества, ни для религиозных распрей. Таким образом, если не считать послесвечения в изобразительном искусстве, высокая культура православного христианского мира сильно потускнела и больше не могла сдерживать энергичный напор западноевропейской цивилизации. Мощь Османской империи и Московского государства вызывали уважение на Западе; но после 1500 г. культура православного мира, которая в раннем средневековье была значительно выше, чем в полуварварских странах католического христианства, более не могла оказывать животворного влияния на своих западных соседей.

1. КИТАЙ

Традиционная хронология китайской истории — по периодам императорских династий — мало подходит для периодизации, используемой в этой главе, поскольку и 1000 г., и 1500 г. по христианскому календарю совершенно произвольно разрывают список императоров наиболее значимых китайских династий. Безусловно, одним из основных факторов, связывающим пять веков истории Китая в 1000-1500 гг. с историей Западной Евразии и влияющим на весь Дальний Восток, стало тюркское и монгольское нашествие из степных районов Азии на Китай, как и на мир ислама, православного христианства и в определенной мере индуизма. Но Китай подвергался подобным опасностям еще с конца V в. Постоянные переходы власти между местными правящими династиями и династиями степных правителей в 1000-1500 гг. вполне вписываются в длинную серию династических переворотов, которые начались еще во времена Хань и длились вплоть до XX в.

Однако 1000 г. определенным образом символизирует существенное начало глубоких изменение в китайской социальной истории. Приблизительно в это время, когда реорганизация бюрократической системы первых правителей династии Сун была полностью закончена, Китай достиг новой социальной и экономической структуры общества. При этом, как показало дальнейшее, установилось устойчивое и длительное равновесие между сельскими и городскими частями общества — т.е. между чиновниками, помещиками и крестьянами, с одной стороны, и торговцами и ремесленниками — с другой.

Социальное развитие китайского общества можно рассматривать как своего рода состязание между интересами сельскохозяйственных районов и интересами городских слоев населения. Горожане сделали заметный шаг вперед в своем развитии в поздний период династии Тан, в течение которого центральное правительство было практически полностью дезорганизовано. Но в целом, согласно китайской имперской традиции, государство благоволило сословиям помещиков и чиновников; и после 960 г., когда при династии Сун восстановилась мощь централизованного бюрократического аппарата, эта поддержка значительно усилила одну из сторон равновесия. Все же, только когда династия Мин утвердила себя во всем Китае (ок. 1450 г.), превосходство централизованной власти и конфуцианской бюрократии, происходившей в значительной степени из класса помещиков, было полностью гарантировано. В 1000-1450 гг. общественное устройство Китая балансировало на грани фундаментальных изменений, сравнимых с подъемом буржуазии в средневековой и ранней новой истории Европы. И все же преобразования так никогда и не совершились, и общественный строй помещиков и чиновников, организованный еще при династии Сун и восстановленный в период династии Мин, стал в новое время системой китайского общества, сохранившейся вплоть до XX в.

Первое известное потрясение, нарушившее равновесие торговых и земельных интересов, произошло в Китае после потери сунскими императорами севера страны в результате захвата его чжурчжэнями в 1127 г. Отброшенный назад к традициям и ресурсам юга, Китай в поздний период Сун показал заметное развитие прибрежной и морской торговли. На южном побережье Китая и по Янцзы выросли огромные города,' а множество торговых кораблей Китая плавали по всей Юго-Восточной Азии и Индийскому океану. Развитие морской торговли вызвало — и, в свою очередь, было ими поддержано — появление многих важных нововведений в морском деле: замену пластинчатых парусов из бамбука парусами из хлопка, введение в конструкцию корабля выдвижного киля, заметное увеличение размеров судов, а также изобретение компаса.

Эти усовершенствования снизили риск океанских рейсов до разумного предела даже при неблагоприятных погодных условиях и позволили китайским кораблям потеснить судоходство мусульманских купцов, которые долго контролировали торговлю на южных морях. При проведении своих кампаний на юге Китая монголы (династия Юань, 1260-1371 гг.) оценили морской потенциал китайцев, поскольку в их планы входило вторжение на Яву и в Японию. Кроме того, сравнительно высокий статус, которым обладали купцы в монгольском обществе, мог способствовать тому, что судовладельцы юга Китая установили процветающие торговые связи с Юго-Восточной Азией и Индией. Официальные усилия по ограничению этой торговли на том основании, что она приводила к вывозу из страны драгоценного металла, очевидно, предпринимались лишь спорадически и были безрезультатны.

В правление династии Мин (1368-1663 гг.) установился гораздо более жесткий государственный контроль за морской торговлей. В 1405-1433 гг. ряд больших морских экспедиций, возглавляемых либо организованных императорским евнухом Чжэн Хэ, установил китайскую гегемонию над ключевыми коммерческими центрами Индийского океана — Малаккским проливом, островом Цейлон, Каликутом, а над Ормузским проливом, входом в Персидский залив, был установлен несколько менее определенный сюзеренитет. Китайские флотилии посетили также побережье Восточной Африки. Приблизительно 250 кораблей и тысячи человек участвовали в этих экспедициях. Проходили они с истинно императорским размахом, который далеко затмевал первые посещения Индии и Америки европейцами столетием позже. Однако, несмотря на успех экспедиций Чжэн Хэ и триумфальное возвращение с жирафами и другими подобными чудесами, несмотря на покорение правителей острова Цейлон и других дальних стран, император в 1424 г. внезапно отдал приказ о приостановлении подобных предприятий. После этого, очевидно, как побочное следствие интриг при дворе даже память об этих необыкновенных экспедициях была с успехом подавлена. Правительство дошло до того, что запретило строительство морских судов, возможно, потому, что частные лица использовали их для пиратства или контрабанды, и они уже не могли должным образом управляться и контролироваться портовым чиновничьим аппаратом. В итоге побережье Китая было отдано на разграбление японских и малайских пиратов, которые надолго, с XV в., сделали Китайское море местом ненадежным и опасным для миролюбивых торговцев.

Китайцы, несомненно, обладали всеми техническими возможностями, чтобы опередить португальцев в Индийском океане. Мировая история приняла бы совершенно другой оборот, если бы Васко да Гама в 1498 г. обнаружил мощную китайскую колониальную империю, владеющую основными портами и стратегическими проливами Индийского океана. Если бы купеческие сообщества Южного Китая были предоставлены самим себе и к тому же получили поддержку имперского правительства, то именно такая Китайская империя могла бы встретить португальских первооткрывателей. Но императорский двор династии Мин находился далеко от южного побережья Китая, откуда отплывали китайские армады в начале XV в. Правители Китая гораздо больше интересовались проблемами, связанными с возобновлением набегов монголов на северо-западные границы, чем с любыми выгодами, которые можно было получить за счет энергичного использования новых методов в искусстве мореплавания. Именно поэтому в критический момент правители Китая не только отмахнулись от возможности играть активную роль на море, но фактически запретили частные морские предприятия.

Другой особенностью социального развития Китая в течение этих столетий оказалось то, что оно опиралось на традиционные ценности и сельскохозяйственную основу общества. В период династии Мин они были настолько сильны, что одержали полную победу над интересами торговцев и городского населения. Сельское хозяйство начиная с XI в. также приобрело новые обширные ресурсы. Безымянные крестьяне явились первооткрывателями новых сортов риса, которые, созревая через шестьдесят дней или даже раньше, позволяли получать два урожая в один сезон с одного и того же земельного участка. Кроме того, эти быстро созревающие сорта требовали гораздо меньшего количества воды, чем другие культуры. Поэтому склоны, покрытые террасами, где орошение было возможно только весной, теперь успешно могли быть превращены в рисовые чеки. Это позволяло существенно увеличить размер посевных площадей под интенсивное производство, особенно на холмах Южного Китая. В результате производительность китайского сельского хозяйства увеличилась в несколько раз, позволяя в свою очередь расти населению сельских районов и сословию земельных собственников, которые поддерживали или даже увеличивали свою социальную значимость в китайском обществе в целом.

Такое усиление интереса к земельной собственности означало, что классу дворян, который еще со времен династии Хань был основным проводником конфуцианских традиций и сторонником всего истинно китайского, было достаточно легко сохранить свое превосходство в обществе по отношению к торговцам или любым экономически активным группам. Кризис возник при власти монголов, поскольку, подобно всем остальным кочевникам, они традиционно уважали купцов. Чингисхан и его наследники легко предоставляли специальные привилегии и высокие государственные посты заморским купцам, таким как Марко Поло. Многие из этих чужестранцев совмещали коммерческую активность с откупом налогов и другими фискальными операциями, что только усиливало неприязнь к ним у китайского населения в целом. Таким образом, когда в 1368 г. монголы были изгнаны из Китая, чиновники-дворяне нашли широкую поддержку, утверждая старый конфуцианский принцип, согласно которому купцы — это необходимое зло в обществе. На практике это означало закрепление официального надзора и контроля над всей коммерческой деятельностью — чему служат примером экспедиции Чжэн Хэ по Индийскому океану — и полное подчинение интересов торговли предполагаемым интересам государства, свидетельство тому — внезапное полное прекращение подобных морских предприятий после 1438 г. Победа интересов чиновников и помещиков в Китае была закреплена постоянной слабостью моральной позиции класса торговцев, у которых не было никаких аргументов для того, чтобы отвергнуть обвинения конфуцианства в социальном паразитизме. Более того, конфуцианское правило, согласно которому возможность преуспеть в социальном служении зависела от образования и высоких моральных качеств, также действовало не на руку торговцам, поскольку открывало широкие перспективы для любого человека с хорошим образованием. Именно по этой причине торговые семейства, дела которых шли успешно, покупали земельную собственность, отказывались от торговли в пользу положения рантье и использовали появившееся у них свободное время для изучения классических конфуцианских произведений. Таким образом, семейства, которые соседи считали общественными паразитами-кровопийцами, за одно поколение могли превратиться в достопочтенных представителей дворянства. Побудительные причины для того, чтобы следовать таким путем, были достаточно сильными, и тысячи семейств поднимались вверх по конфуцианской лестнице успеха. Но такая открытость китайского общества для продвижения наверх приводила к тому, что обезглавливала сословие купечества и практически пресекала развитие крупномасштабной торговли и производства, для которых в 1000 г. Китай был технически гораздо лучше подготовлен, чем любая другая часть цивилизованного мира.

ИЗМЕНЕНИЕ РАВНОВЕСИЯ В КИТАЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ

* * *

На политическом и культурном уровне аналогичный вызов древним китайским традициям достиг высшей точки под игом монголов, но затем, в период правления династии Мин, быстро сошел на нет. Монголы, как никогда ранее, усилили связь Китая с западом Евразии. В течение первых десятилетий правления монголов великий хан призывал множество чужестранцев из Центральной Азии, Среднего Востока, Руси и даже из Западной Европы для несения службы в Китае. Пока столица оставалась в Каракоруме на севере Монголии, север Китая был поделен в качестве награды между монгольскими военачальниками, которые правили своими новыми землями так, как считали нужным. Поскольку монгольские вельможи были обязаны постоянно находиться на военной службе, то не могли непосредственно управлять своими владениями. Обычно они вверяли эту задачу купеческим гильдиям из Центральной Азии (уйгурам и многим другим), платившим определенную сумму за право собирать с китайцев подати и налоги. Но после 1264 г., когда столицей был объявлен Пекин, хан Хубилай решил восстановить прежнюю китайскую налоговую систему. Это предполагало восстановление централизованной имперской бюрократии и набор на государственную службу должностных лиц традиционным способом, на основе экзаменов по конфуцианским классическим произведениям. Китайцы, однако, обычно стояли на сравнительно подчиненных должностях, в то время как чужеземцы самого разнообразного происхождения, подобные Марко Поло, занимали высокие государственные посты. Ясно, что монгольские императоры совершенно не доверяли своим китайским аппаратчикам, но практически основная масса коренного населения имела дело с чиновниками низших рангов, вследствие чего народом снова управляли китайцы и на китайский манер.

Поэтому для миллионов китайцев восстановление бюрократии на севере Китая и распространение власти монголов на южные районы Китая после 1279 г. просто означало, что жизнь возобновила свое обычное течение. Поскольку число монголов и других инородцев всегда составляло малую величину по отношению к миллионам китайцев и так как большинство их в культурном отношении занимало нижестоящее положение, то общество и культура Китая под властью монголов подверглись удивительно малым изменениям. Когда завоеватели утратили свою воинскую твердость после смены примерно трех поколений, жиревших на эксплуатации китайцев, восстание коренного населения утвердило новую китайскую правящую династию Мин. Вслед за этим китайцы намеренно отреклись от всех иностранных обычаев, и только на окраинах империи, например, в провинции Юньнань, которая никогда до этого полностью не входила в китайское сообщество, продолжали существовать следы иноземного влияния.

Реальное значение плотной сети коммуникаций, покрывших всю Азию, которую монголы создали в процессе своих завоеваний, не только сказалось в пределах Китая, но и определило проникновение в мусульманские и христианские страны некоторых важных элементов китайской технологии, особенно черного пороха, компаса и книгопечатания. Значение всех этих изобретений для западноевропейской истории едва ли можно переоценить, но в самом Китае их влияние было сравнительно невелико. Книгопечатание способствовало поддержке образования и привело к литературному расцвету в поздние периоды правления династий Тан и Сун, оно помогло таким популярным литературным жанрам, как драма и роман, выйти на новый уровень развития благодаря возможности тиражирования. Тем не менее структура китайского общества оказалась настолько консервативной, что смогла погасить всеобщее распространение новых идей, подобных тем, которые бушевали благодаря европейскому книгоизданию в начале XVI в. Книгопечатание в Китае просто шире распространяло идеи прошлого и таким образом укрепляло интеллектуальное наследство Древнего Китая, делая общество в целом более стабильным и расширяя круг участников мира литературы.

Изобретение пороха тоже не смогло существенно изменить жизнь в Китае. Все произошло как раз наоборот. Как только пушки дали возможность императорским войскам разрушать даже самые мощные укрепления противника за сравнительно короткое время, возвышение провинциальных военачальников, которые в поздний период династии Тан будоражили всю страну, стало невозможным. Поэтому реализовать древние идеалы централизованного государства, послушного единому правителю, стало гораздо проще. Эффект введения нового оружия состоял скорее в сохранении древних идеалов, а не во введении каких-либо новых. Как мы уже упоминали, ни компас, ни усовершенствования, связанные с мореходством, не смогли изменить отношений Китая с остальной частью мира на сколь-либо длительный срок, несмотря на удивительные экспедиции Чжэн Хэ по Индийскому океану.

* * *

Неспособность технологических нововведений и контактов с зарубежьем достичь каких-либо значительных результатов, а не просто оставить рябь на поверхности жизни Китая в 1000-1500 гг., была отчасти следствием китайского образа мышления, который рассматривал все иноземное как варварское. Отчасти это отражало действительное превосходство китайцев в численности населения, богатстве и знаниях по сравнению с любой другой частью света. Аналогично китайская литературная и интеллектуальная культура была столь же внушительна, а исходя из ее древности предполагалось, что она выше любой другой, существующей в иных частях цивилизованного мира. Таким образом, китайская культурная эволюция спокойно следовала собственным путем, не вспоминая о существовании внешнего мира.

Развитие неоконфуцианской философии, которое началось еще до 1000 г., продолжалось несколько столетий и пришло к своему завершению в ХII-ХIII вв. Философы обсуждали многие метафизические проблемы, такие, например, как соотношение формы и содержания, движения и покоя, но всегда главным в размышлениях китайцев оставался основной вопрос практического значения: как вести праведную и мудрую жизнь. Это жизненное устремление исходило непосредственно от самого Конфуция и редко приводило к совершенно отвлеченным рассуждениям. Буддийские и даосские мотивы, проскальзывавшие на самых ранних стадиях неоконфуцианства, отошли на задний план, когда такие философы, как Чжу Си (1130-1200), создали хорошо обоснованный идеал жизни, способный противостоять как в интеллектуальной, так и в эмоциональной сфере буддийским и даосским мифам и метафизике.

Китайская литература в сунский и монгольский периоды была обогащена появлением драмы и беллетристики, написанных повседневным языком и отражающих в определенной степени суету городской жизни. Со временем эти «народные» литературные формы быстро попадают под господство литераторов, воспитанных в конфуцианских традициях; а заповеди Конфуция замыкают пьесы и романы в довольно узких рамках чувств и идей.

Можно сказать, что искусство не подверглось заметному изменению ни в своих характерных особенностях, ни по сути своего содержания и используемых тем. Живопись оставалась любимым увлечением знати и профессией для избранных. Практика подражания художников этого времени шедеврам периодов Тан и ранних Сун настолько гарантировала преемственность художественного стиля, что современным ученым часто трудно установить подлинность ранних работ на фоне их более поздних копий. Совершенство, изысканность и специализация (например, некоторые художники рисовали исключительно ветви бамбука) отличали различные художественные школы и отдельных мастеров в период правления монголов и династии Мин. Но все они оставались в пределах художественных форм древности и, таким образом, отражали тот склад ума, который доминировал повсеместно в жизни и творчестве китайского образованного класса.

Пока этот класс оставался главенствующим в китайском обществе, нельзя было ожидать значительных изменений. Несмотря на крушение в монгольский период многих географических препятствий, которые раньше всегда затрудняли более чем спорадические контакты с другими великими цивилизациями Евразии, Китай остался, в соответствии со своим собственным выбором, в изоляции от внешнего мира.

2. КИТАЙСКОЕ ПОГРАНИЧЬЕ

Размеры и великолепие цивилизации Китая долгое время вызывали среди его ближайших соседей чувство восхищения и желание подражать ему во всем. В 1000-1500 гг. Корея и Центральная Маньчжурия, а также Аннам и Юньнань все более развивают отношения с китайской культурной метрополией. При этом, конечно, данные регионы не потеряли своего самобытного значения. Начиная с монгольского периода Маньчжурия и Юньнань управлялись как неотъемлемые части Китая, но тем не менее особый военный режим в Маньчжурии, где перемешались китайцы, тунгусы и монголы, и преобладание мусульманства в Юньнане выделяли эти приграничные зоны. Корея осталась зависимым государством, подчиняясь любой правящей на севере Китая династии. Язык остался основным барьером на пути к полному культурному поглощению Кореи Китаем. При этом высшие классы Кореи старались преодолеть это препятствие, подражая во всем императорскому окружению и последним веяниям китайской моды. Аннам на юге упорствовал в неповиновении и соглашался на статус данника лишь тогда, когда монголы или династия Мин были на вершине своей мощи. Тем не менее китайские культурные модели доминировали даже в периоды политической независимости Аннама.

Суровые географические условия помешали создать что-либо большее, чем протоцивилизацию, в Монголии и Тибете. Это обстоятельство, а также стремление оставаться духовно независимыми от Китая ответственны за столь незначительное проникновение китайского образа жизни в эти земли. Тибетский ламаизм, например, всегда сохранял осознание индийских истоков своей веры и, таким образом, эффективно противился окитаиванию, апеллируя к традициям конкурирующей великой цивилизации. Нравственная сила ламаизма лишь возросла в XIV в., когда реформаторское движение захватило многие монастыри страны и утвердило более строгую интеллектуальную и аскетическую дисциплину среди монахов. Эта реформированная «желтая церковь», названная так по цвету монашеских одеяний, стала основной в поздней тибетской истории.

Географически удаленная Япония предложила значительно более плодотворную основу для построения цивилизации, как показало успешное перенесение китайских моделей придворной жизни и высокой культуры на острова в период Нары (646-794 гг.). И все же японцы не были склонны к слепому и массовому заимствованию. Вместо того чтобы, как в Корее, поспешно перенять малейшие детали китайского стиля, японцы в 1000-1500 гг. создали собственное светское общество и свою культуру. Будучи уже не просто провинциальной копией имперской пышности Китая, цивилизация Японии тем не менее оставалась тесно с ней связанной и в основном имела китайские корни.

В IX-XII вв. бюрократическое правительство ранней японской империи, созданной по образу Китая династии Тан, уступило место военному режиму, при котором власть основывалась на праве земельной собственности и личной преданности между господином и вассалом. Существующий режим был похож на европейский феодализм. В Японии появился класс профессиональных воинов, самураев, создавших свой кодекс чести и обеспечивавших правовые санкции непосредственно своим мечом, если они выходили за пределы юрисдикции стоявшего над ними сеньора. Соблюдение этого кодекса чести отличало самурая от остальной части населения. Междоусобицы стали хроническими, прерывавшимися только крупными войнами между конкурирующими коалициями магнатов и их вассалов. В такой социальной обстановке военная служба становилась престижной, и это находилось в прямом контрасте с китайским презрением к воинской службе.

К XIV в. важными элементами японского общества стали города. В дополнение к ремесленникам, которые обслуживали местные рынки, города привлекали большое число свободных самураев. Зачастую, потеряв свои родовые земли из-за беспорядков в сельских районах, они выходили в море в качестве пиратов либо купцов. Ясно, что города, порождавшие таких грозных предпринимателей, как японские пираты, радикально отличались от сравнительно мирных и покорных городов Китая, Индии и Среднего Востока. Таких негостеприимных и самоуверенных горожан, как в Японии, можно было найти, пожалуй, лишь на Дальнем Западе.

Буддийские монастыри, особенно относящиеся к школе дзэн, представляли собой определенный социальный мостик между городским населением и самураями из сельской местности. Монахи разделяли милитаризм своего века, иногда сами брали оружие в руки. Как крупные землевладельцы, монастыри постоянно участвовали в различного рода военно-политических противоборствах между феодальными правителями. И тем не менее те же монастыри сыграли роль первых организаторов многих весьма рискованных предприятий за морем. Часто именно монастыри служили тихой гаванью для престарелых или потерпевших поражение самураев, предоставляя более почетную альтернативу, чем любое другое городское занятие, доступное воинам. В интеллектуальном плане доктрина дзэн обеспечивала самураям существенную поддержку божественных сил и столь необходимое дополнение к довольно туманным этическим запретам, содержащимся в их собственном моральном кодексе.

Общество, столь отличное от китайского, неизбежно испытывало стеснение, находясь в тесных рамках заимствованных форм китайского культурного выражения, и поэтому вскоре стало создавать новые, свои собственные культурные формы. При этом японцы никогда не теряли чувства восхищения перед китайской культурой. Именно по этой причине в рамках японской культуры развивался определенный дуализм. Малая часть населения в основных центрах метрополии и императорский двор продолжали культивировать самобытное китайское искусство в форме классической поэзии и живописи. В то же время самураи — основные фигуры провинции — и горожане колебались между презрением к утонченности китайского искусства и очарованием им.

К XV в. возвышение провинциальных городов придало интенсивной культурной деятельности несколько более широкую основу. В городском окружении исконно японские и заимствованные китайские художественные стили стали отражаться один в другом и при этом взаимодействовать так интенсивно, как никогда прежде, поскольку ранее художественные контакты были ограничены исключительно императорским двором. В результате созрели японская живопись и драма. Живопись продолжала находиться под влиянием стилей времен династии Сун, хотя художники тем не менее уже развивали ярко выраженные японские темы. А драма была совершенно свободна от китайских прототипов. В ней использовались самые различные темы, заимствованные из легенд и преданий о героях-самураях, а также народные ритуальные танцы и народная поэзия.

Религиозные преобразования в Японии отражали ту же смесь стилей. Различные школы японского буддизма возникли из китайских аналогов и на основе китайских предшественников, но на японской почве они приняли самобытный характер и выразительность. В XII-XIII вв. появилось много религиозных проповедников, призывавших к преобразованиям и исповедовавших реформированный буддизм «Истинного Царства». Они считали, что верующим не нужны посредники в общении со всевышним и даже критиковали монастыри, рассматривая их как препятствия на пути к спасению души. Секты «Истинного Царства» были организованы по образцу общины и апеллировали прежде всего к бедным и униженным. Иногда эти сектанты провоцировали ожесточенные столкновения с древнейшими буддийскими монастырями, а в XV в. они подняли народ на восстания, которые в течение нескольких десятилетий поколебали господство самураев.

Дзэн-буддизм, укоренившийся в Японии вскоре после 1200 г., разделял некоторые догматы сект «Истинного Царства» в той мере, в которой они отвергали мишуру монашеской учености и ритуала. Но дзэн отличался от популярных сект тем значением, которое он придавал «внезапному озарению», духовному опыту и приоритетам личностного выбора над общественной дисциплиной и набожностью. Эмоциональность коллективных собраний была совершенно чужда традиции дзэн, которую в дальнейшем стали тесно связывать с классом самураев.

Буддизм в таких формах только отдаленно напоминает свои китайские или индийские прототипы даже там, где богословское родство прослеживается. Уникальность японской религиозной жизни в дальнейшем иллюстрируется сохранением исконно японской религии синто, которая связана с богиней солнца. После долгого периода почти полного забвения религия синто вновь обрела прочную основу в XV в., когда священнослужители главного храма богини переосмыслили традиционную мифологию в терминах пантеизма и тем самым наполнили синтоизм богословским содержанием, сопоставимым по сложности с теологией буддийских школ. Вместо сугубо имперского обряда с ограниченным числом участников в лице императора и его окружения, как в более ранние столетия японской истории, религия синто теперь была обращена к широким слоям населения. Более того, подчеркивая уникальность Японии как земли, созданной в самом начале творения мира под покровительством богини солнца, популяризаторы синто обращались к растущему чувству японского национального самосознания.

Таким образом, как в религиозной жизни, так и в других областях проявления культуры, Япония в XIV-XV вв. становится независимой от Китая. С этого времени и в дальнейшем на Дальнем Востоке существовали две отдельные, хотя и тесно связанные цивилизации. Китай уже не был неоспоримым и единственным центром высокой культуры в Восточной Азии. Это означало начало фундаментальных изменений в обличий евразийской ойкумены. Сопоставимые изменения, хотя в меньшем масштабе, происходили на другом, противоположном краю Евразии, где возникла независимая и заметно отличающаяся от других цивилизация Западной Европы.

Е. ДАЛЬНИЙ ЗАПАД

1. ВСТУПЛЕНИЕ

По сравнению с цивилизованными сообществами Азии европейская цивилизация была отмечена проявлениями неустойчивости в своем развитии. Поднявшись до необычайных высот во времена классической античности, она испытала столь же разительное падение после крушения Римской империи на Западе. Следует подчеркнуть, что ход истории Китая, Индии, и даже Ближнего и Среднего Востока отличала более сглаженная траектория развития. Несмотря на отмеченные различия в формах религиозного, художественного и интеллектуального проявления, цивилизованные народы Азии, по крайней мере на местном уровне, всегда представляли собой достаточно устойчивую основу своей цивилизации. Сложные социальные структуры, подразумевающие наличие экономической и культурной специализации, пережили все конфликты времени, начиная со II тыс. до н. э. (а на Ближнем и Среднем Востоке этот отсчет ведется даже с III тыс.). За исключением, возможно, восточной окраины Иранского плоскогорья такие сложные сообщества никогда не отступали надолго с существенно большой территории. Напротив, географическое положение и социальная база азиатских цивилизаций проявляли тенденцию к постоянному — быстрому или медленному, но расширению.

В Европе, однако, повсеместное распространение эллинистической цивилизации сменилось радикальным откатом. Именно по этой причине к VIII — началу IX вв. регион расположения цивилизованных сообществ был ограничен площадью, не намного большей, чем изначальный район эгейской колыбели, из которого и вышла эллинистическая культура 1400 годами ранее. Из этой исходной точки императоры Македонской династии восстановили византийскую военную мощь, а за этим, как мы уже отмечали, последовало и культурное возрождение. После этого культурная жизнь Византии стала процветать, несмотря на все политические и военные неурядицы и бедствия, до той поры, пока турки не взяли в 1453 г. Константинополь. Но само по себе богатство христианского и классического наследия Византии представляло собой непомерную ношу для последующих поколений. Из-за своего знания и почитания древних — как христианских, так и языческих -светочей культуры писатели и художники Византии оказались неспособны добиться той яркости, силы и того наступательного порыва, которые прежде характеризовали греков и которые вновь стали характеризовать латинский Запад в столетия, последовавшие за 1000 г.

Для сравнения отметим, что европейский дикий Запад XI в. находился в гораздо более выгодных условиях. Хотя элементы классических — византийской и мусульманской — цивилизаций были легко доступны, жители Западной Европы унаследовали общество, где почти все сложные институты цивилизации распадались среди простых, сугубо земледельческих отношений. Зато европейцы могли строить свою цивилизацию с чистого листа, используя по собственному выбору элементы самых разных культурных наследий своих соседей. Кроме того, вселенские притязания римской католической церкви наряду с военным успехами, которых вскоре достигли войска франков на каждой из своих границ, давали западным европейцам твердую уверенность в своем превосходстве, что исключало как рабское подражание более цивилизованным соседям, так и боязнь того, что вообще любое заимствование подвергает опасности их духовную независимость. Появилось общество, на удивление открытое любым новшествам, демонстрируя уверенность в себе, восхищение чудесами цивилизованного мира и нетерпеливое стремление к богатству, славе и знаниям, откуда бы они ни исходили. В результате за два или три столетия Европа возвысилась до уровня цивилизации, сопоставимого с уровнем развития сообщества в любой другой части света.

Западная Европа использовала также свои географические преимущества, которые впервые оказались востребованны благодаря техническим достижениям в «темные века» (500-900 гг. н. э.). Широкие и плодородные равнины, возделываемые плугом с отвалом, изрезанная береговая линия морского побережья, многочисленные судоходные реки, доступные для судов, способных выдержать опасности атлантических ветров и течений, избыток древесины и металлов, особенно железа, и многое другое — все это вносило свой вклад в быстрое возвышение Западной Европы.

Варварское наследие как отдаленных вторжений бронзового века II тыс. до н. э., так и более близких вторжений германцев, скандинавов, степных кочевников I тыс. н. э. делало европейское общество гораздо более воинственным, чем любое другое цивилизованное общество на земном шаре, возможно, за исключением разве что японского. Существовало, конечно, и греко-римское и иудео-христианское прошлое, но влияние его было значительно ослаблено в течение «темных веков» и не могло послужить фундаментом для поздней средневековой и современной европейской цивилизации. Достояние, которое унаследовали европейцы, было насквозь пронизано противоречиями. Европейцы стояли перед нерешенными и, возможно, неразрешимыми противоречиями между приоритетом территориальной структуры как «естественной» единицы человеческой организации и претензией церкви на управление человеческими душами, между верой и разумом как исключительными способами познания истины, между натурализмом и метафизической символикой как идеалом искусства. Варварский компонент европейской традиции постоянно вносил и другие противоречия: насилие против закона, национальное против латинского, государственное против христианского. Но все эти полярные антитезы были встроены в самую сердцевину европейского общества и никогда не были ни исключены из жизни, ни окончательно решены.

Безусловно, возможно, что западная цивилизация включила в собственную структуру больше различных, зачастую несовместимых элементов, чем любая другая цивилизация мира; и постоянное, неустанное развитие Запада, неоднократно отвергавшее свои собственные потенциально «классические» решения, возможно, отражает противоречия, глубоко заложенные в самой ее сути. Поздно выйдя на историческую сцену и неся в себе ряд несовместимых явлений, высокая цивилизация Дальнего Запада не только не пришла в состояние покоя, но и революционно перестраивала себя уже три раза. Никакое другое цивилизованное сообщество никогда в мире даже не приближалось к состоянию такой тревожащей неустойчивости и не оказывало такого возбуждающего действия на свое окружение. Именно в этом гораздо в большей степени, чем в интеллектуальном, институциональном или технологическом выражении, проявляется уникальность западной цивилизации.

2. БОРЬБА ЗА ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК

В течение X в. жители Западной Европы окончательно отразили вторжения варваров, нарушавших спокойствие их политической и экономической жизни более пяти столетий, и к 1000 г. начали экспансию. И все же изменение баланса сил между латинским христианским миром и граничащими с ним исламом, православием и варварскими народами не принесли мира и порядка европейскому обществу. Лекарство от посягательств варваров — местная самозащита, порученная хорошо вооруженным, но самодостаточным рыцарям, — было не на много лучше, чем сама болезнь. Ослабление внешнего давления просто дало возможность местным феодалам нападать друг на друга с той бешеной энергией, которую прежде они использовали при отражении варварских нашествий.

Анализ запутанных и почти непрекращающихся конфликтов в последующие столетия выявляет борьбу четырех взаимоисключающих сторон, ориентированных на определенный уровень политической интеграции. При этом каждая противоборствующая сторона в политической борьбе твердо придерживалась тоталитарных традиций греческого полиса, требуя абсолютной лояльности от жителей более или менее четко очерченной территории. На одном краю противостояния стоял идеал христианского мира (1), что на практике означало только латинский христианский мир, управляемый римским императором и/или римским папой. Противостояли такой постановке вопроса монархи различных народов (2), феодальные княжества (3), как светские, так и духовные, и города-государства (4). На каждом уровне каждая политическая структура стремилась приумножить свою силу, и в результате большинство союзов и группировок порождали бесконечно сложные и постоянно меняющиеся комбинации равновесия сил.

До 1059 г. это равновесие сил определял альянс между римским императором — т.е. наиболее могущественным властителем Центральной Европы — и прелатами церкви в Германии, а иногда и в Италии. Этот союз был направлен против светских князей Германии и византийского влияния в Италии. Зона в стороне от конфликта — Северная Испания, Франция, Англия, Скандинавия, Польша и Венгрия — лишь косвенно взаимодействовала с этой политической системой. Эти страны в основном развивались отдельно и в своих направлениях. Во Франции и на севере Испании прослеживалось преобладание политической раздробленности, по мере того как местные властители собирали новые княжества для себя в неразберихе междоусобиц. В более отсталых областях на севере и востоке, в Англии, Дании, Норвегии, Швеции, Польше и Венгрии наблюдается постепенное политическое объединение в племенные союзы и конфедерации, со временем перерастающие в национальные монархии.

Ниспровержение такой политической структуры Европы началось тогда, когда мощное реформаторское движение в церкви, поддержанное монастырями Клюнийской конгрегации, основанной в 910 г., захватило папский престол. Центральная идея преобразователей состояла в том, что церковь, чтобы выполнять свою духовную миссию, должна обрести независимость от контроля светских властей. Соответственно в 1075 г. римский папа Григорий VII прямо посягнул на основы имперской власти в Германии, требуя, чтобы император уступил ему свое традиционное право назначать епископов. Чтобы привести в исполнение такую программу, папство должно было объединиться непосредственно с немецким феодальным режимом и с местными итальянскими государствами, которые издавна были недовольны имперскими усилиями по объединению и централизации государства. Несмотря на упорные усилия одного императора за другим сохранить или даже расширить власть, к середине XIII в. имперское правительство постигает полный крах и папство предстает как единственный выразитель политических идеалов объединенного христианского мира.

Папское правительство, однако, не обладало собственной военной силой. Божественная поддержка была, конечно, очень важна, и не один человек, должно быть, испытывал серьезные сомнения, противодействую папским указам, из страха обречь собственную душу на вечные мучения. И все же ужасные последствия отлучения от церкви были плохим заменителем физической силы, когда папские приказы сталкивались с политическими интересами национальных монархий, которые вызывали гораздо более сильные чувства у местного населения, чем те, которые проявлялись когда-либо в «Священной Римской империи» германских королей.

Открытое противостояние между римскими папами и национальными монархиями было отложено до 1296 г. отчасти потому, что в середине XIII в. и во Франции, и в Англии правили чрезвычайно набожные короли. Впрочем, первая половина этого столетия внесла существенные изменения в расстановку политических сил в Европе, когда французские короли Филипп Август (1180-1223 гг.) и его сын Людовик VIII (1223-1226 гг.) захватили несколько самых сильных феодальных княжеств и перешли к прямому правлению этими территориями. Главным проигравшим при этом оказался король Англии, чьи предшественники, вступая во множественные династические браки, принесли ему право на титулы доброй половины всех феодальных владений Франции. В результате были созданы относительно однородные и сравнительно мощные национальные государства как во Франции, так и в Англии. И примерно в то же время окончательное крушение императорской власти в Италии и Германии сделало последние страны сообществом множества мелких территорий и городов-государств.

Когда короли Франции и Англии начали собирать новые налоги деньгами с духовенства своих владений, то сразу возник прямой конфликт интересов между папским престолом и недавно созданными национальными монархиями. Попытка папы римского Бонифация VIII (1294-1303 гг.) запретить такое нарушение церковного иммунитета завершилась полным провалом. С 1305 г. сам папский престол переместился из Рима в Авиньон, поставив под сомнение независимость своей юрисдикции открытым сотрудничеством с французской монархией.

Секрет новой силы французской и английской монархий обменялся в значительной степени негласным союзом короля с горожанами, которые соглашались платить налоги в королевскую казну в обмен на гарантии их корпоративных свобод и покровительство в противостоянии с местными феодалами.

ЕВРОПЕЙСКИЙ ДАЛЬНИЙ ЗАПАД В СРЕДНИЕ ВЕКА

Королевская защита, даже если платой за нее служила некоторая степень королевского контроля над городскими делами, казалась французским и английским горожанам более привлекательной, чем анархия, господствовавшая в Италии и Германии. Тем не менее разгул анархии имел и положительные стороны для жителей городов, так как крушение центральной власти в Италии и Германии позволило многим городам этих стран утвердиться в качестве полноправных суверенных субъектов. В Скандинавии, Польше и Венгрии, где городская жизнь была менее развитой, национальные монархии были соответственно более слабыми, но все же и там преобладал тот же тип политического союза между королем и горожанами. Испания была особым случаем. Долгая война против мусульман в Южной Испании, которая завершилась лишь к 1492 г., привела к тесной сплоченности между монархами и дворянами, причем гораздо более крепкой, чем где-либо в Европе. При этом несколько самых крупных городов Испании, выступая как против королей, так и против крупной знати, стремились к полной автономии по итальянской модели. Когда междинастические браки привели к объединению всех государств полуострова, кроме Португалии, под властью единого правящего семейства, в Испании тоже возникла мощная национальная монархия, но с той особенностью, что трения между горожанами и монархом были гораздо более частыми, чем сотрудничество.

Национальным государствам, которые появились в различных частях Европы к XV в., предстояло долгое и славное будущее; но все же не они, а именно города-государства, возникшие на севере Италии, в Южной и Западной Германии и по побережью Северного и Балтийского морей, были центрами экономического и культурного развития в XIV-XV вв.

Даже в войне и политике, где значение имела грубая сила, федеральные лиги свободных городов, подобных Ломбардской лиге и Ганзейскому союзу, или модифицированные федеральные образования типа швейцарских кантонов либо Голландской республики, появившейся позднее, могли иногда на равных противостоять даже национальным государствам. В результате в 1300 -1494 гг., когда Франция вторглась в Италию, демонстрируя свое подавляющее военное превосходство над итальянскими городами-государствами, в Европе устанавливается политическое равновесие между экономически отсталыми национальными государствами на окраинах и совокупностью небольших, но чрезвычайно активных и энергичных объединений городов-государств в центре западного христианского мира.

Хотя политическое разнообразие и нестабильность Западной Европы приводили к хроническим войнам, это не препятствовало быстрому культурному и экономическому росту. Напротив, именно данные факторы и определяли это развитие. Бесконечное соперничество между конкретными политическими устройствами питали социальную среду и вдохновляли нововведения, обещая особые выгоды любому новому способу приложения сил. И действительно, если бы средневековая Европа была приведена к политическому миру и согласию либо сильным и успешно правящим императором, либо победившим папством, трудно представить, чтобы импульсивный характер развития европейской цивилизации не стал бы чахнуть и не иссяк бы в любой из этих институциональных конфигураций. Хронические войны, являвшиеся результатом непрекращавшегося политического многообразия, долго были весьма болезненной, но мощной и притом основной движущейся силой жизнеспособности Запада.

ПОЛИТИКА ЗАПАДНОГО ХРИСТИАНСКОГО МИРА

3. ЭКСПАНСИЯ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ

В XI—XIII вв. в Западной Европе продолжался процесс великой и мирной внутренней колонизации. Плодородные земли простирались туда, где прежде были глухие леса и болота, возводились новые деревни и города, быстро росло население. Организация церковных приходов, рыночные отношения и различные, часто соперничавшие системы правосудия (манориальная, княжеская, королевская, церковная) охватывали как никогда большую часть населения и как никогда широкий круг повседневных вопросов. Это внутреннее развитие определило создание совокупности отношения и зависимостей, связавших все западное общество во взаимодействующее целое. Такая система давала возможность латинскому христианскому миру сосредоточивать огромные силы — либо в виде богатства и людских ресурсов, либо в более тонких формах интеллектуального и художественного потенциала — для реализации общего дела.

Эта внутренняя консолидация западноевропейского общества поддерживала важный процесс территориального расширения. В XI-XIV вв. обращение в христианство Венгрии, Польши, Дании, Норвегии, Швеции и Литвы привело к созданию широкого пояса территорий на северных и восточных окраинах Германии, входящих в пределы латинской цивилизации. На этих землях установление церковной иерархии по римскому образцу означало проникновение западноевропейской культуры и укрепление королевских прерогатив введением понятия суверенитета, как его определяло римское право. Затем следовало развитие торговли, поскольку постоянно нуждающиеся короли искали источник денежных доходов, которые правители более западных стран получали, облагая налогом города. Поэтому исходя из соображений выгоды они предлагали льготные условия торговцам и ремесленникам (нанимаемым главным образом в Германии) для того, чтобы подтолкнуть их к заселению подвластных территорий.

В Венгрии, Польше и Литве принятие западной цивилизации было отчасти замешано на страхе и восхищении военным мастерством западных князей, которые еще со времен Карла Великого оказывали неослабевавшее давление на славянские земли за Эльбой. Последнее прибежище славянского язычества в районе между Польшей и Саксонией исчезло под натиском немецких рыцарей в XII в. После 1229 г., когда Тевтонский орден отказался от крестового похода против мусульман в пользу крестового похода против балтийского язычества, расширение латинского христианского мира в восточном направлении стало долговременным, организованным и хорошо подготовленным предприятием. К 1285 г. Тевтонский орден почти истребил язычников-пруссов и расселил на их месте немецких колонистов и горожан. После 1237 г. тевтонские рыцари путем слияния с Орденом меченосцев активизировали свои действия в Ливонии и продолжали обращать местных жителей в христианство, в основном силой, но без полного истребления населения. Их попытка проникнуть на Русь, однако, была отражена Александром Невским в 1240-1242 гг.

Наиболее драматическим и наиболее важным был процесс расширения европейской культуры и проникновение ее в Средиземноморье. На Пиренейском полуострове медленное выдавливание мусульман христианскими княжествами шло с переменным успехом и походило на немецкое проникновение за Эльбу. Борьба была почти полностью сосредоточена на суше; и ни флот, ни города не принимали какого-либо участия в христианских победах. То же происходило при завоевании норманнами Южной Италии в 1041-1071 гг., а также во время Первого крестового похода в 1096-1099 гг., когда после длинного и рискованного похода по суше у мусульман было отвоевано побережье Леванта. И все же тогда, в критический момент осады Антиохии, итальянские корабли прибыли для поддержки крестоносцев. Итальянцы при этом смогли быстро заключить выгодное торговое соглашение со своими победившими единоверцами.

С того времени и до конца XV в., когда турки Османской империи приступили к строительству военно-морского флота, итальянские корабли господствовали в Средиземноморье. Позже участвующие в крестовых походах войска начиная с Третьего крестового похода (1189-1192 гг.) продвигаются от Италии до Леванта исключительно морским путем. А когда войска крестоносцев в 1204 г. заняли Константинополь, итальянские морские и коммерческие предприятия стали включать и Черное море. Процветание Венеции, Генуи и, хотя и в меньшей степени, других итальянских городов и даже некоторых городов по другую сторону Альп основывалось в значительной степени на торговле с Левантом. Без экономической базы, без художественного и интеллектуального развития, стимулированного подъемом этой торговли, без процветания городов-государств возрождение культуры Италии, которое мы сегодня называем Ренессансом, произойти не могло.

Однако более древние цивилизованные народы Восточного Средиземноморья, будь то мусульмане или православные, были глубоко возмущены франкским господством. И это негодование внесло определенный вклад в успешную борьбу османских турок за объединение Анатолии и Балкан против латинского Запада. Со временем, когда турки в 1453 г. захватили Константинополь, итальянские города повсеместно потеряли свой привилегированный статус в Леванте, сохраняя влияние лишь на нескольких островах, удерживаемых силами франков. Вскоре вслед за этим началась морская война (1465-1479 гг.) между Турцией и Венецией, в ходе которой венецианцы потеряли большинство своих владений в Эгейском море. Местное соперничество, как торговое, так и морское, возникло вновь, когда было сброшено итальянское иго, и вскоре мусульманские пираты, действовавшие с портовых баз Северной Африки, бросили вызов власти итальянцев даже в Западном Средиземноморье.

Именно так пала перед турками первая заморская империя Западной Европы. В ответ на эту неудачу европейские купцы, миссионеры, солдаты, обойдя земной шар, сделали океаны мира главными путями европейской межконтинентальной экспансии. Успех этой второй, океанской, фазы экспансии затмил по масштабу прежние усилия на Балтике и в Средиземноморье и знаменовал наступление новой эры как в мире, так и в европейской истории.

4. ПОДЪЕМ КУЛЬТУРЫ: ПОЗДНЕЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Неуемная энергия западного военного, экономического и политического предпринимательства проникала в искусство и философию. Энергичное поглощение тех положений мусульманской и византийской культур, которые заинтересовывали западную мысль, было всего лишь прелюдией к феноменальной вспышке творческой активности, преисполненной всей свежестью юности. Дух безрассудства, который обычно приписывают западным рыцарям, полностью подходит для характеристики не менее рискованных интеллектуальных приключений св. Ансельма (ум. 1109) и Пьера Абеляра (ум. 1142). Устремленные ввысь своды готических соборов представляют визуальное воплощение того же чувства высоко вознесенного бесстрашия.

В культурном становлении Западной Европы в XI-XV вв. можно выделить три фазы. Прежде всего период, когда слияние энергии церкви и подъема городов обеспечило основу энергичного и систематического усвоения элементов высоких цивилизаций мусульманского мира и Византии. При этом происходила адаптация этого наследства к условиям и интересам Запада. Это явление достигло кульминации, а затем и перешло в кризис в период между пребыванием на престоле папы Иннокентия III (1198-1216 гг.) и папы Бонифация VIII (1294-1303 гг.). Затем последовало время, когда напряжение отношений между церковниками и горожанами сменило ранее существовавшую гармонию. Это произошло тогда, когда попытки церкви контролировать активность в художественной сфере стали скорее тормозом, чем стимулом, в творчестве и когда проявление более светского духа получило поддержку в кругах горожан. К северу от Альп этот период тревоги и смены ориентиров продолжался в течение всего XV в., но в Италии намного раньше стала просматриваться третья фаза развития. Итальянские города были намного сильнее и теснее соприкасались с нехристианским миром, чем города севернее Альп. Поэтому не удивительно, что светский стиль жизни, для которого догматы христианского учения и его практика становились все более неприемлемыми, постепенно начал преобладать в Италии, причем намного раньше, чем в более северных областях Европы. К концу XV в. эта культура Возрождения, или Ренессанса, глубоко проникла даже в папское окружение и начала непосредственно влиять на королевские дворы и крупные столицы севера Европы.

В течение первой фазы этого культурного развития все казалось возможным. На севере Франции возникает выдающийся культурный центр, где принимают свою окончательную форму не только европейский феодализм, но и схоластическая философия и готическая архитектура. Обнищание в период «темных веков» препятствовало возведению монументальных строений из камня, но уже с XI в. сначала монашеские, а затем и кафедральные соборы начали возводиться на всем пространстве Западной Европы как зримые символы реформы церкви и возрождения ее к жизни. Церкви византийского типа с характерным центральным куполом получили распространение в Западной Европе еще со времен Каролингов; но в XI в. предпочтение было отдано старой римской базилике, главной особенностью которой был центральный прямоугольный зал с двумя рядами колонн. Добавление поперечного нефа к стандартному плану базилики породило крестообразную форму основного плана здания, которая наряду со свободной орнаментацией фасада, опорами в виде башен и скульптурой создала стиль, известный теперь как романский.

Структурообразующие принципы романского стиля устанавливали определенные ограничения на ширину и высоту центрального нефа, поскольку любое увеличение веса крыши и надстроек требовали увеличения толщины стен или возведения дополнительных рядов колонн. Более того, поскольку стены служили единственным несущим основанием, нельзя было сделать окна достаточно большими, чтобы они могли пропускать много света. Готический стиль, который зародился на севере Франции в XII в., разрешал обе эти задачи, концентрируя нагрузки от веса крыши и надстроек в избранных точках, от которых большие укрепленные контрфорсы каменной кладки переносили возникающие усилия к земле. Ребра жесткости, которые переводили нагрузку от крыши к контрфорсам, создавали эффектный декоративный рисунок, еще более поразительный потому, что большие окна, пересекаемые этими структурообразующими элементами, пропускали достаточно света, чтобы были видны детали внутреннего убранства храма.

СВЯТАЯ КАТОЛИЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ

Верхний элемент этого витража из кафедрального собора в Пуатье изображает воскресшего Христа на небесах среди ангелов и поклоняющихся ему святых. В центре, господствуя над всей композицией, представлено Распятие, а в самом низу — мученическая смерть св. Петра, князя апостолов и основателя святой католической церкви. Именно так художник решил представить фундаментальные положения учения средневековой церкви в оформлении одного-единственного окна.

Готическая архитектура быстро распространилась в Англии, Германии и по примыкающим славянским странам, в меньшей степени — в Италии и Испании. Соседние города попытались превзойти друг друга, строя как можно более высокие и величественные церкви в этом новом стиле. Строительство большинства великих европейских соборов было начато в XII-XIII вв. Однако многие из них никогда не были закончены — позже вкусы изменились и пристрастие к декоративным деталям затмило первоначальную простоту структурных линий готики, скрыв их под накипью вычурных украшений.

Другим величественным памятником этого времени была схоластическая философия — попытка определить и объяснить сущность христианского учения. Пионерами этих усилий были св. Ансельм и Пьер Абеляр, которые рассматривали латинское интеллектуальное наследство через призму ранних христианских воззрений, прилагая в радикальной и смелой форме собственные доводы. Такой подход к вопросам богословия и метафизики вызвал мощное волнение в ищущих и свободных умах, собиравшихся в Париже и других центрах схоластического учения и дебатов.

Как только их интеллектуальное любопытство было разбужено, жители Запада обнаружили, что мусульмане располагают сокровищами знаний, далеко превосходящими все, что было доступно на латыни. Возникли постоянно действующие школы переводчиков, которые напряженно работали, переводя с арабского языка массивы текстов для латинского мира.

Толедо стал основным местом этой деятельности, но параллельно работа велась также в Сицилии и, в меньших объемах, в Салерно, Саламанке и Венеции. Переводчики выискивали полезные знания и не были заинтересованы в беллетристике. Именно по этой причине они сконцентрировались на переводе работ по медицине, математике, астрономии, оптике, философии. Занимались они также энциклопедическим сбором сведений о естественном и сверхъестественном мирах.

В XII в. Ибн Рушд (Аверроэс) и Маймонид возродили к жизни основные принципы философии Аристотеля. Богословы ислама, которые оберегали собственные проверенные каноны суждений и с почтением относились к другим авторитетным источникам, не обратили на это внимания, но на латинском Западе, где люди только начинали постигать тонкости и сложности интеллектуальной жизни, логический метод и системная обоснованность философии Аристотеля произвели впечатление настоящего откровения. Аристотель предложил картину мира, которая конкурировала с традиционными для христиан представлениями (для латинского Запада они были связаны в основном с воззрениями св. Августина). Что и говорить, языческая философия оказалась столь внушительной, столь завораживающей и настолько апеллировала к силам разума, что пренебрегать ею было нельзя. Некоторые священнослужители боялись этих новых мыслей и пытались объявлять вне закона их изучение. Но даже папские запреты не могли подавить огромного любопытства и дерзкого стремления к познанию, захвативших университеты.

ХРИСТИАНСКОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ

В XIII в. в результате вливания в западное мышление настойки из идей Аристотеля возникли две конкурирующие интеллектуальные традиции. Первая, содержавшая христианизированные идеи Аристотеля, утверждала приоритет богооткровенной истины над любыми простыми человеческими доводами — таким способом могли быть сохранены основные положения христианского учения, не подлежащие доказательству, — но при этом вдохновенно верила в человеческий разум, насколько это не противоречило христианской истине. Доминиканские монахи Альберт Великий (ум. 1280) и св. Фома Аквинский (ум. 1274) были самыми великими представителями этой школы мышления. Другие, среди которых выделялись францисканские монахи, склонялись к интеллектуальной церковной традиция, связанной с идеями св. Августина, а в конечном счете Платона. Не доверяя абстрактным силлогистическим рассуждениям по Аристотелю, францисканцы верили в божественные явления, постигаемые через созерцание и мистические проявления. Они предпочитали изучать ограниченные, но полезные знания чувственного мира, которые можно было получить экспериментально либо с помощью наблюдений. Такой способ был для них более предпочтителен, чем путь абстрактных рассуждений. Св. Бонавентура (ум. 1274) подчеркивал мистический аспект францисканского недоверия к последователям Аристотеля. Роберт Гроссетест, епископ Линкольнский (ум. 1253), и монах Роджер Бэкон (ум. ок. 1292) также не доверяли длинным силлогистическим цепочкам, которые так уверенно создавали доминиканские поклонники Аристотеля.

В своей монументальной работе «Сумма теологии» св. Фома Аквинский представил огромный список авторитетных мнений и тщательно продуманных ответов по вопросам нравственности и веры. Очень скоро эта книга приобрела полуофициальный статус наиболее авторитетного богословского толкования христианства. После замечательных достижений св. Фомы в использовании логики и терминологии Аристотеля в трактовке христианского учения его последователям оставалось только восхищаться мудростью и элегантностью его аргументации. Но те, кто атаковали учение Аристотеля, проявили больше изобретательности и энергии. Францисканцы, такие как Дуне Скот (ум. 1308) и Уильям Оккам (ум. ок. 1349), сохранили живость философских и теологических исканий в XIV в. И все же уже при их жизни тяга к совершенству и утонченности дискуссий породила карикатуры гуманистов на схоластов как приверженцев показного многословия и бесполезного буквоедства.

Средневековый синтез веры и разума в XIV в. явно устарел. Такие абсурдные высказывания в духе поздней схоластической философии, как, например: «Сколько ангелов могут танцевать на острие булавки?», больше похожи на сверхчувственную архитектуру поздней готики, чем на метафорическое проявление здравого смысла. И в том, и в другом случае структура продвижения и главная цель в исследованиях стали затеняться фасадом из чрезмерных украшений и показной виртуозности. И все же, в то время как два основных проявления христианской культуры вырождались в мелочи и излишества, прошлая атмосфера напряжения между духовным и светским, между идеальными христианскими идеями и чем-то почти не формулируемым, земным, посюсторонним нашла свое выражение в литературе на разговорных языках и в народных верованиях.

* * *

Это напряжение просматривалось даже среди величественных построений юриспруденции. Римское право, зафиксированное Юстинианом на латинском языке, никогда полностью не было забыто на Западе. Однако оно приобрело новое значение в начале XII в., когда Ирнерий (ум. ок. 1130) (итальянский юрист, основавший в Болонье школу глоссаторов — итальянских юристов, комментировавших и толковавших римское право путем составления заметок (глосс) на полях текстов римских кодексов и законов. — Прим. пер.) сделал обязательным систематическое изучение Кодекса Юстиниана в Болонье. Римское право дало мотивированные и неизменные принципы юстиции, готовую классификацию общественных взаимоотношений и правила урегулирования споров. Именно этого требовали происходящие изменения структуры общества при быстром переходе к более объективной основе. Несомненно, существование уже готовой правовой системы правосудия, намного превосходящей путаницу местных правовых норм во всей Европе, значительно облегчило и ускорило восстановление цивилизованных структур в западноевропейской жизни.

В средневековой Европе у римского права были и другие функции. Прежде всего, поскольку подразумевалось, что юридическая система воплощает единые принципы естественного и божественного правосудия, она стала действенным орудием политической централизации. Папство первым использовало эту возможность, создав свод канонического права, для которого образцом послужил римский кодекс. Применение этого свода законов было возложено на иерархию церковных судов. Юрисдикция канонического права не была ограничена лишь священнослужителями; вопросы веры и морали, а также спорные случаи с церковной собственностью попадали в его сферу. Знатоки канонического права опирались в своей работе на восстановление мощи папского престола в XI-XIII вв., введя под церковную юрисдикцию бесчисленное множество обстоятельств частной и общественной жизни.

Но рационально составленный и систематизированный свод законов был оружием обоюдоострым. Светские правители тоже могли использовать его для расширения власти над своими подданными. Противостояние с церковными судами было неизбежно. И хотя папство сумело не отдать германским императорам монополию на правосудие в рамках канонического римского права, папская юридическая система не смогла преодолеть новую правовую и административную систему французской и английской монархий. С другой стороны, даже после того, как папа Бонифаций VIII в 1302 г. был унижен королем Франции, юридическая и административная система церкви не распалась. Вскоре короли и римские папы пришли к согласию и разделили юрисдикцию над духовенством и мирянами, объединив свои силы против феодальной и муниципальной юрисдикции. Этот компромисс между светским и церковным использованием закона продолжался до наступления Реформации.

Народная литература с ее неподдельной естественностью по самой своей сути отражала заботы и тревоги широких слоев населения более полно, чем это могли сделать католическое учение церкви и целые университеты. Скандинавские и англосаксонские саги, героические поэмы старофранцузского эпоса (chansons de geste) выражали воинские идеалы рыцарского сословия. Но следов христианства в самых ранних из них немного. Постепенно героическая поэзия уступает место романам, где рыцарство уже принимает крещение, а грубая сила воина сочетается с учтивостью и благородными манерами. И в это же время развивается альтернативная традиция, выраженная в песнях трубадуров, которые в новых формах возобновили старую антитезу между языческими и христианскими идеалами, восхваляя супружескую измену, воспевая прекрасных дам и гедонистическую поглощенность мирскими заботами придворных кавалеров.

В народной литературе с самого начала представлены горожане. Многие фабльо (простонародный жанр средневековой французской литературы — пересказ анекдотического события в прозе или стихах. — Прим. пер.), например, славят здравомыслие и смекалку простых людей, а священники в них нередко выступают персонажами для насмешек. И все же горожане не были безразличны к призывам христианства; и некоторые религиозно-назидательные представления, разыгрываемые перед городской аудиторией, вызывали простое, но безусловное благоговение. Начиная с Данте (ум. 1321) горожане обрели литературный голос, который вознесся над непритязательными пересказами фабльо и простодушными текстами мираклей (средневековое религиозно-назидательное представление в Западной Европе на тему о чуде, совершаемом каким-либо святым либо Девой Марией. — Прим. пер.). Если итальянские сонеты Данте представляли христианскую версию изысканной любви, воспеваемой трубадурами, то великое эпическое повествование «Божественная комедия» — великолепный парадокс соединения в поэме, причем наполненной чрезвычайно глубокими знаниями, предельного антиклерикального и в то же время глубоко христианского чувства.

Народные религиозные движения иллюстрировали существующее напряжение между духовенством и горожанами в самом ясном и непосредственном виде. В конце XII в. в северной части Италии и Южной Франции возникает ряд различных ересей. Сначала они находят радушный прием среди ткачей, а затем и среди других групп ремесленников. Наиболее заметными среди таких еретиков были катары. Будучи строгими религиозными блюстителями нравственности, они требовали от христиан крайнего аскетизма и твердой общинной набожности. Когда аргументы и увещевания были исчерпаны, катары были жестоко подавлены в ходе так называемых Альбигойских крестовых походов (1208-1229 гг.)

Но чтобы достойно ответить на вопросы, которые еретические секты поставили перед церковью, одной силы явно не хватало. Доминиканский и францисканский нищенствующие ордены поэтому взялись за поднятие духа христианства и католичества среди горожан Европы. Своими проповедями, милосердием и примером благочестия монахи стремились помочь горожанам лучше понять сущность христианской веры и постичь нормы поведения христианина. Папа Иннокентий III долго колебался, прежде чем разрешить существование мирского братства, которое образовалось вокруг св. Франциска Ассизского (ум. 1226), поскольку мистические видения, чудодейственная сила и эксцентрическое пренебрежение социальными условностями святого — который сам был мирянином — обошли как обычные каналы объявления святым, так и власть официальной апостольской иерархии. Кроме того, требование св. Франциска о нищенствующем положении членов ордена не прямо, но косвенно напоминало о царском стиле жизни среди прелатов церкви. И все же в конце концов папа дал свое благословение новому ордену и таким образом привлек на сторону церкви огромный религиозный энтузиазм св. Франциска и созданного им ордена.

Бурная религиозность францисканцев постоянно создавала проблемы для церковников, чьи многочисленные компромиссы с миром глубоко оскорбляли религиозный ригоризм так называемых спиритуалов, «духовных» францисканцев XIV в. Основной вопрос, разделяющий монахов-францисканцев и церковную иерархию, был чреват мощным эмоциональным взрывом. Спиритуалы утверждали открыто то, что раньше лишь подразумевалось в францисканстве: владение собственностью несовместимо с примером жизни Христа и апостолов, чьими преемниками провозглашались епископы. «Не может человек владеть, ибо владеет только Бог» — эта доктрина содержала прямое указание на недопустимость богатства и власти церкви в миру. Это также подвергало сомнению законность всей церковной верхушки: можно ли в чем бы то ни было доверять людям, так сильно сбившимся с пути? Церковь предала анафеме учение об апостольской бедности. Самые упрямые экстремисты отказались признать правомочность такого решения-голоса многих из них заглушила лишь казнь. Но даже столь серьезные преследования не могли подавить критику сребролюбия и мирских интересов духовенства. Ригоризм «истинно» верующих (как и ранее у катаров) был загнан в подполье и вновь вышел на свет в полном объеме только с приходом Реформации.

Но еще более опасным, чем открытая ересь, для официальной религии был дух религиозного безразличия или скептицизма, который нашел прибежище среди некоторых слоев городского населения в XIII в. и последующих столетиях. Скептики обычно не демонстрировали отсутствие своих религиозных убеждений и не оказывали открытого сопротивления церкви. Вместо этого они посвятили себя «лучшим сторонам жизни», неважно, определялись ли таковые в понятиях богатства, власти или красоты. Такая позиция получала все большее распространение по мере того, как прелаты церкви, особенно в Италии, погружались в мирские ценности — порой не кроясь — и низводили религию до не более чем ритуальных действий и пустословия расхожих фраз. Этот внутренний распад итальянской церкви вместе с продолжающейся жизнеспособностью религиозного ригоризма на севере Европы подготовили почву для взрыва Реформации в XVI в.

Прежде чем произошел этот радикальный и драматический разлом в европейском религиозном единстве, светский дух жизни итальянских горожан породил притягивающий стиль самовыражения в культуре Ренессанса. После XIV в. некоторые ученые решили возродить классический латинский язык во всей его Цицероновой чистоте. Упор на латынь отвлек внимание от арабского языка и работ по классической дидактике, которые так занимали европейских ученых XII—XIII вв., и выдвинул на передний план художественную литературу. Такой интерес привел итальянских гуманистов, как они себя называли, в состояние близкой гармонии с современными им литературными кругами Византии, чьи занятия их собственной классической литературой подсказали части итальянцев идею обратить внимание на богатство древнегреческого литературного наследия, почти забытого в Западной Европе с IV в. В свою очередь, латинская и древнегреческая литературы впервые представили видение жизни, не обремененное откровениями религии. И в конце XV в. наиболее смелые гуманисты сознательно порвали с христианством. Некоторые, подобно Никколо Макиавелли (ум. 1527), сделали своим знаменем безрелигиозность. Другие, как Пико Делла Мирандола (ум. 1494), пытались сохранить веру, модифицируя традиционные христианские догматы в пантеистическом направлении.

Хроническая неспособность воздержаться от классических аллюзий и других доказательств книжной учености делает большинство из написанного гуманистами совершенно непривлекательным для читателя с современным вкусом. С изобразительным искусством такого не произошло. Античных примеров живописи не было, а в скульптуре и архитектуре художники Ренессанса лишь непреднамеренно выходили за рамки своих (главным образом второразрядных) античных моделей. Первые усилия итальянских художников чаще направлялись на достижение более реалистического эффекта. Мазаччо (ум. 1428) ввел светотеневую лепку — впоследствии переработанную в приемы воздушной перспективы — для передачи объемности изображения. Приблизительно в 1435 г. Леон Баттиста Альберти (ум. 1472) сформулировал геометрический метод для вычисления линейной перспективы. Это позволило художникам организовать изображаемые фигуры в пределах иллюзорного пространства, которое бесконечно отступало вдаль, к точке сходимости. К концу XV в. произошли изменения в живописи, связанные с распространением этих новых приемов, и художники уже перешли от реализма к драматическому преувеличению и искажению изображаемого, предвещая появление барокко.

Эта воистину замечательная ясность нового и явно западного стиля живописи включала в себя развитую математизацию пространства и осознанное освоение интуитивного опыта оптических наблюдений. Итальянские художники, таким образом, предвосхитили применение математического описания в естественных науках, которое осуществилось в полной мере только в XVII в.

Искусство и светская жизнь Италии в период Ренессанса, пронизанные духом поиска неизведанного, нашли понимание к северу от Альп еще до 1500 г., прежде всего в придворных кругах. Но вообще-то Северо-Западная Европа была поймана в своего рода ловушку. В XIV-XV вв. жители Франции, Англии и Германии все более возмущались жесткостью институциональных и интеллектуальных рамок, которые их прадеды создали с таким блеском в XII—XIII вв. Но они могли или, может быть, не желали отбросить или прорваться через ограничения, подразумеваемые рамками этого наследия. Действительно, в XIV-XV вв. средневековая европейская цивилизация, казалось, вот-вот достигнет стабильности в районе ее зарождения, в ее колыбели к северу от Альп. Но как только стала проявляться эта возможная «классическая» определенность европейского общества и его культуры, это единство сразу же начали испытывать на разрыв две революционные силы -Ренессанс и Реформация.

Правда, еще до этого многие признаки в жизни трансальпийского общества говорили о том, что средневековые рамки европейской цивилизации омертвели. Рост городов, например, значительно замедлился: частично из-за разрушительных последствий «черной смерти» — эпидемии чумы (1348-1350 гг.) и Столетней войны (1337-1453 гг.), но также и по другим причинам. Большинство городов Северо-Западной Европы подпало под власть крепких небольших олигархий, живших за счет традиционных монополий и ренты и совершенно не желавших пускаться в новые предприятия любого вида: экономического, культурного или политического. И только на окраинах латинского христианского мира, по Балтийскому побережью и в ранее слаборазвитых регионах, например в Южной Германии, в XIV-XV вв. энергичное развитие городской жизни продолжалось.

Проявления недовольства этой социальной системой, ограничивающей свободу человека, были совершенно различными. Крестьянские восстания проходили параллельно с бунтами самых обездоленных классов городского населения, но все эти народные движения потерпели неудачу, по крайней мере частично, из-за того, что у восставших никогда не было продуманной программы реформ.

ФЛАМАНДСКИЙ ГОРОЖАНИН

Уверенность в себе, роскошь и спокойное достоинство этих представителей среднего класса характеризует одно из ключевых различий между Дальним Западом и другими цивилизациями мира. Ян Ван Эйк написал этот портрет Яна Арнольфини и его жены в 1434 г. В том же году он стал придворным художником при дворе Филиппа Доброго, герцога Бургундии. Тот факт, что человек из купеческого круга мог нанять мастера, который получал заказы от такого вельможи, как Филипп Бургундский, указывает на необычно высокий статус купеческого сословия в Европе.

Психологическим отчуждением от установленного социального порядка можно отчасти объяснить возникновение ереси лоллардов в Англии, критику церковной практики, вдохновляемую Джоном Уиклифом (ум. 1384), и родственное с ним гуситское движение в Чехии. В поэме «Видение о Петре Пахаре» (ок. 1370) можно почувствовать ту же атмосферу. (Аллегорическая поэма «Видение о Петре Пахаре» — полное название «The Vision of William Concerning Piers the Plowman» — написана в 1362 г. и отразила настроение крестьянстра в период восстаний XIV в.; авторство приписывается английскому поэту Уильяму Ленгленду (ок. 1330 — ок. 1400). — Прим. пер.) И даже внешне ортодоксальные проявления набожности мистиков, подобные тем, которые демонстрировали «Братья коммуны» в Нидерландах, несомненно, отражают разочарование в мире и неудовлетворенность формальной религией и духовенством. («Братьями коммуны» называлось братство, которое создал Герард Гроот (1340-1384) — голландский проповедник. Это товарищество жило коммуной, внутри которой царили монашеские правила в духе ордена св. Августина. — Прим. пер.)

И все же было бы неправильным предположить, что трансальпийская Европа после 1300 г. впала в состояние культурного оцепенения. Многие соборы, строительство которых затянулось, были закончены именно в XIV-XV вв.; продолжалась борьба за умы между схоластической логикой и мистической набожностью, не утихали народные восстания. В это же время на картинах Ван Эйка изображались и напыщенное рыцарство двора Филиппа III Доброго (ум. 1467), и негромкая элегантность фламандских горожан, и все это не слишком проигрывало в сравнении с величественным блеском и смелостью итальянской культуры. И все же ясно, что за исключением Италии этот период не значится среди лучших в истории Европы.

5. УНИКАЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЗАПАДНО-ЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Поскольку европейская цивилизация после 1500 г. играла в мире революционную роль, стоит задаться вопросом: чем средневековая Европа отличалась от современных ей цивилизаций в других частях света? Предлагаем два подхода к этому вопросу.

Начнем с того, что с XI в. жители Западной Европы, не обремененные собственным прошлым, ознакомились с классическим наследством мусульманского и византийского мира. Легкость и усердие, с которыми они усваивали это иноземное наследство, не имеют никакой аналогии в истории цивилизаций, исключая, возможно, случаи ассимиляции греками достижений восточной цивилизации в VI в. до н. э. Скорость и целеустремленность, с которыми европейцы переняли то, что более древние цивилизации изучили еще раньше, позволили европейским новичкам продвинуться там, где их азиатские современники еще только пытались осмыслить человеческие достижения, — проделать то, к чему располагала их греческая наследственность. Римское право, греческие наука и философия, а также церковная поддержка осмысления духовной доктрины и мира в целом — все это способствовало такому развитию. Математизация метода воспроизведения пространства в искусстве Ренессанса и измерение времени с помощью изобретенных механических часов (XIII в.) — важные и очень удачные символы новых возможностей, открытых для европейцев. Никакая другая цивилизация не создала таких точных инструментальных средств для согласования человеческих чувств и усилий.

Второе: участие населения в экономической, культурной и политической жизни в Западной Европе было намного большим, чем в других частях цивилизованного мира. Основным продуктом европейской торговли были не предметы роскоши, созданные для немногих богатых, как это было принято в азиатских цивилизациях. В Европе в основном торговали предметами первой необходимости: зерном и сельдью, шерстью и грубой тканью, металлами и древесиной — весь ассортимент товаров предназначался для гораздо более широкого класса потребителей. Культурные запросы широких слоев населения: духовенства, титулованного дворянства, горожан и в определенной степени даже крестьянства — нашли литературное выражение в средневековом европейском обществе. Все хоть как-то сопоставимое с этими процессами в других евразийских цивилизациях оказывалось на поверхности лишь во время преходящих кризисов. Несмотря на властвование земельной аристократии в сельских районах Европы и олигархов в городах, сравнительно большая часть населения участвовала в войнах и политике средневековой Европы. Такого не было нигде в цивилизованных сообществах Азии за исключением, возможно, лишь тогдашней Японии. Так, например, копейщики, завербованные из городов Северной Италии, а позже из деревень Швейцарии, постоянно бросали вызов военному превосходству рыцарей и дворянства начиная с XII в. В XIV в. сливки французского рыцарства не смогли одолеть английских лучников, нанятых изначально в бедных пограничных районах Уэльса. Что касается политики, то такие представительные учреждения, как английский парламент, французские Генеральные штаты и Вселенские соборы церкви, представляли самые разные социальные группы на самых высоких уровнях политического процесса.

Такое положение дел могло мобилизовать в пределах европейского общества гораздо большие людские ресурсы, чем это было возможно в пределах более жестких иерархических сообществ других цивилизованных стран. Демократическое волеизъявление в Греции классического периода продемонстрировало возможности даже небольшого сообщества свободных людей и граждан. Западная Европа не была так уж свободна, и не так уж она была полна творческих возможностей, но именно здесь мы можем обнаружить стимулирующее воздействие обстоятельств, которые вызвали к жизни самые разные силы огромного числа людей из общей массы всего населения. Этого никогда не могло бы произойти в обществе, где у власти стоял узкий круг лиц с одинаковым мировоззрением, пусть даже гораздо лучше образованных и опытных в государственных делах.

Ж. ОКРАИНЫ ОЙКУМЕНЫ

К 1000 г. большая часть Центральной и Северной Евразии была вовлечена в круг цивилизованной торговли. Осталась незатронутой только арктическая тундра, обиталище кочевых пастухов стад северного оленя, рыбаков и охотников. В течение последующих пяти столетий на севере Европы, особенно в России, зона сельскохозяйственных земель существенно увеличилась, продвинувшись в глубь лесов. Аналогичный процесс шел также, хотя и менее интенсивно, в покрытых лесом районах Дальнего Востока, в Маньчжурии, в долине Амура и в Японии. В этот период, как уже говорилось, находившиеся на поздней стадии развития степные варвары были тесно связаны с цивилизованным сообществам юга Евразии коммерческими и военными отношениями и играли критически важную роль в истории всей Азии и Восточной Европы.

На южном фланге евразийских цивилизаций протянулась широкая полоса территорий, лишь слегка затронутых, а в ряде случаев и абсолютно нетронутых влиянием цивилизаций вплоть до 1000 г. Это вся Южная Африка, Австралия и прилегающие острова. Небольшие островки примитивного образа жизни сохранялись в глухих дождевых лесах вдоль Меконга и в долинах рек, примыкающих к нему. Австралия и прилегающие острова оставались совершенно оторванными от мира, но в Африке и Юго-Восточной Азии военное и коммерческое проникновение цивилизации существенно преобразовало карту культур в 1000-1500 гг. Основным агентом этого проникновения был ислам в силу того, что в 1000-1500 гг. именно мусульмане контролировали всю торговлю по Индийскому океану и через пустыню Сахара.

В Юго-Восточной Азии цивилизованные государства существовали примерно с начала нашей эры. В 1000 г. три индуистских государства: морские империи Шривиджайя на Суматре и Маджапахит на Яве, а также речная империя кхмеров в низовьях Меконга — делили политическую сцену этого региона с окитаенным государством в Аннаме. Огромные пышные храмы, обильно украшенные прекрасными, чрезвычайно выразительными скульптурами, до сих пор остаются памятниками богатству, мастерству и почитанию богов среди народов этих трех государств. Однако в XIII в. варварские тайские племена разрушили империю кхмеров, и одновременно монахи-буддисты с острова Цейлон и мусульманские миссионеры из Индии начинают подрывать основы более древних религиозных систем. В целом деятельность буддистов была успешна во внутренних районах, и здесь они вовлекли тайские племена в свою версию индийской культуры (XIV в.), в то время как ислам выиграл борьбу на побережье и островах, даже на таких дальних, как Минданао на Филиппинах (XIV-XV вв.).

Основные преобразования в Африке произошли в 1000-1500 гг. Сначала на западе Африки мусульманские государства пришли на смену языческому негритянскому царству Гана после разграбления его Альморавида-ми (1076 г.) — пуританской исламской сектой, превратившейся в сообщество завоевателей. Среди главных наследников Ганы было негритянское мусульманское государство Мали, которое достигло своего расцвета в начале XIV в. и распалось в 1488 г. под натиском другого исламского завоевателя, пришедшего на этот раз из Марокко. Экономической основой негритянского общества было сельское хозяйство в западно-африканской саванне, и торговые связи через пустыню Сахара с Североафриканским побережьем всегда были особенно важны. Организованные в рамках государства прииски давали столько золотого песка, что когда правитель Мали в 1324 г. совершил хадж в Мекку, его щедрость сбила цену золота в Аравии на целое десятилетие.

Следующее изменение на африканской сцене было связано с миграцией говорящих на языках банту пастушьих племен вдоль западно-африканского горного хребта в основной ареал дождевых лесов на западе и в центре Африки. Эти перемещения начались задолго до 1500 г. и, возможно, были усилены за счет миграции племен, убегавших от мусульманского давления с северо-запада. Этот процесс чем-то напоминал переходы кочевников и конных орд через евразийские степи, происходившие ранее (у банту, правда, не было лошадей), и вполне вероятно, имел сходный толчок, т.е. приобретение навыков культуры скотоводства от более цивилизованных соседей (возможно, в Нубии) сопровождалось развитием воинского этоса, необходимого при их новом кочевом образе жизни. Во всяком случае, банту легко достигли военного превосходства над коренными жителями Восточной и Центральной Африки и в своих походах вышли к реке Замбези к концу XV в. В это же время другие языческие негритянские народы достигли побережья Гвинеи и Дагомеи, где основали ряд небольших государств. Арабская торговля с внутренними районами континента от морских портов восточного побережья свернулась. Банту с их военным мастерством оказались гораздо менее удобными торговыми партнерами, чем прежние жители этой части Африки.

Был также и третий, главный, ориентир в африканской культурной истории — консолидация ислама на северо-востоке континента. Критическим событием в этом процессе были мусульманское завоевание и обращение в ислам христианского Нубийского царства, которые закончились к началу XV в. Мусульмане также выиграли борьбу за контроль над побережьем Красного моря, замкнув христиан в горных районах Эфиопии. Но сами усилия, которые потребовались, чтобы противостоять мусульманским посягательствам и избежать участи Нубии, привели к расцвету и наступлению золотого века Эфиопии в конце XIII — начале XVI вв. Именно в это время литература на амхарском языке и изящные искусства процветали, как никогда, в этом изолированном в культурном отношении обществе.

Таким образом, когда европейцы начали исследовать побережья Африки, большинство районов этого континента уже попало под влияние цивилизации. Западная Африка была окраинной территорией ислама; в период своего расцвета варварские племена банту заняли центральный горный хребет континента, а на северо-востоке исламские государства разделили освоенные районы с христианской Эфиопией. По-настоящему первобытные сообщества выжили только в глухих районах экваториальных лесов Конго и на далеком юге.

* * *

В обеих Америках наиболее важные изменения в развитии цивилизаций Мексики, Центральной Америки и Перу произошли в 1000-1500 гг., когда прежние культурные центры развились в городские агломерации. Следует отметить, что все социально-экономические модели цивилизаций коренных народов Америки всегда значительно отличались от моделей, знакомых нам по Старому Свету. Рыночные отношения были развиты слабо. В высоко интегрированной империи инков, например, обмен товарами подлежал политическому контролю. Чиновники собирали продукты питания и готовые ремесленные изделия у производителей, а затем распределяли эти товары как плату за несение военной или административной службы либо выполнение трудовой повинности. Незначительный обмен товарами между ремесленниками и крестьянами происходил. Но, по-видимому, в Новом Свете никогда не существовало отдельного класса, аналогичного профессиональным торговцам евразийских цивилизаций.

Политическая история Нового Света наконец становится относительно понятной. В Мексике возник ряд воинственных и соперничавших между собой городов-государств — преемников жреческого государства тольтеков. Один из них, Теночтитлан, в союзе с двумя меньшими городами распространил свое военное господство над остальными в начале XV в. В последующие десятилетия этот ацтекский город закрепил свое господство на обширной территории в Центральной Мексике. Осуществлялось это с помощью ежегодных военных экспедиций, которые были нацелены на грабеж и захват земельных владений, но всегда оправдывались, по крайней мере теоретически, необходимостью принесения в жертву богам достаточного количества человеческих жизней. Ацтеки, однако, не уничтожали местные племена, саму организацию и структуру городов-государств, и фактически имперская власть воинов Теночтитлана была неустойчивой, как стало ясно в 1519 г. при вторжении Кортеса в их владения.

На территории народа майя политическая раздробленность заменила некогда существовавшее единство. Политическое превосходство города Чичен-Ица, установленное вскоре после 1000 г., около 1200 г. было свергнуто и заменено аналогичной гегемонией другого, соперничавшего с ним города Майяпан. Когда испанцы появились на американской сцене, эта новая гегемония уже тоже угасла (ок. 1450 г.), оставив Юкатан и земли майя на территории современной Гватемалы политически раздробленными между мелкими враждующими государствами.

Перу было единственным местом в Новом Свете, где большое и консолидированное государство действительно оказало сопротивление испанцам. Там в XV в. инки захватили ранее независимые города-государства и мелкие территориальные образования для того, чтобы создать централизованную империю. Они организовали удивительно всеобъемлющее и систематизированное управление захваченными землями, сконцентрировав всю власть в руках Верховного инки и его ближайших родственников. Удивительное инженерное мастерство — особенно в дорожном строительстве — доказывало способность режима организовывать и контролировать труд своих подданных, но система рухнула в 1527 г., когда борьба за престолонаследие парализовала весь административный аппарат. По простому совпадению именно в этот год Писарро бросил своих головорезов на покорение Перу.

Ни в искусстве, ни в технологиях — а только эти виды деятельности цивилизаций коренных народов Америки легко доступны современной экспертизе — в 1000-1500 гг. не было замечено каких-либо достижений. Большинство экспертов обнаруживает упадок художественного мастерства с того момента, когда милитаризованное правление заменяет ранее существовавший жреческий характер общественного устройства. Конечно, когда появились испанцы, ни одна из цивилизаций Нового Света политически не была достаточно крепкой, а потенциальные силы коренных народов континента никогда в действительности не были объединены настолько крепко, чтобы противостоять горстке европейских захватчиков. И при этом не похоже, чтобы культурная жизнь цивилизаций индейцев особенно процветала или пользовалась симпатией простых людей. Удивительно быстрый успех испанских миссионеров в приобщении местного населения к основным положениям христианства не мог бы состояться, если бы значительная масса населения испытывала глубокую и искреннюю преданность традициям своих императоров и жрецов. Поэтому потери в культуре человечества, связанные с испанским искоренением американских цивилизаций, не кажутся такими уж большими. Кто может сказать, что могло бы в этом месте возникнуть через столетия и тысячелетия? Но в 1500 г. реальные достижения цивилизаций Нового Света казались пустячными по сравнению с достижениями Света Старого.

Назад: ГЛАВА X. Степные завоеватели и европейский Дальний Запад в 1000-1500 гг.

Дальше: ЧАСТЬ III. Эпоха господства Запада с 1500 г. до настоящего времени