Г. ИНДИЯ

Книга: Восхождение Запада. История человеческого сообщества

Назад: ГЛАВА IX. Возрождение Среднего Востока в 600-1000 гг. н. э.

Дальше: ГЛАВА X. Степные завоеватели и европейский Дальний Запад в 1000-1500 гг.

* * *

До 1000 г. христианская культура, как и все христианское общество в целом, находилось в состоянии обороны, разыскивая и пытаясь сохранить фрагменты прошлого, редко решаясь на что-либо новое, особенное либо способное привлечь внимание других цивилизованных народов. Ирландская культура, возможно, была исключением из этого правила, и до вторжения викингов, разрушивших островные монастыри в VIII-IX вв., ирландцы успешно соединяли кельтские устные литературные традиции с латинской и даже греческой ученостью. Аналогично героический эпос Скандинавии эры викингов и его христианизированный аналог, эпические поэмы «chansons de geste», свидетельствуют о привлекательном для современного вкуса буйстве первобытной силы. Все же эти явления были не центральными для европейского христианского мира. Обращенное мыслями в прошлое учение Византии, остановившее восхищенный взгляд на христианских отцах церкви, со случайными отблесками язычества и античной старины, а также наивные предания о чудесах и проповеди папы Григория Великого гораздо более характерны для культурной жизни христианского мира в целом.

Таким образом, несмотря на иногда возникающие всплески, христианская культура в 600-1000 гг. находилась в глубоком упадке, будучи почти полностью изолированной от мусульманского мира религиозными предрассудками, а на Западе еще и культурной пропастью между полуварварскими франками и все более урбанизирующимися мусульманами Испании.

ИНДУИСТСКИЕ ХРАМЫ

Храм, представленный на фото вверху, был воздвигнут около 1000 г. В этот период простота построенных ранее сооружений была полностью заменена обилием наружных украшений и прежде всего появлением массивной башни, возвышающейся над темным помещением в центре храма, где находился образ божества. Восхищающее глаз богатство деталей показано на фотографии внизу, которая изображает центральную башню другого храма, установленного немного раньше.

Бурный рост ислама в VII—VIII вв. привел к окружению и изоляции индийского мира, но отторгнутой оказалась лишь провинция Синд в низовьях Инда. Победа мусульман над китайцами на реке Талас в 751 г. включила среднеазиатские оазисы к северу от Гиндукуша в сферу влияния ислама и таким образом поставила почти непреодолимую преграду на сухопутной дороге из Индии в Китай. Флот мусульман в VIII в. также стал доминировать в Индийском океане, резко ограничив контакты Индии по морю с индо-буддийскими колониальными территориями Юго-Восточной Азии и с Китаем. Но хотя ислам почти полностью окружал Индостан по суше и по морю, северные окраины вдоль Гималаев остались вне досягаемости мусульман. Здесь индийская экспансия не прерывалась. Кашмир и Бенгалия вскоре после 600 г. стали мощными государствами, позаимствовав свою религию и культурные традиции из Индии. После того как китайские повстанцы устроили в 879 г. резню мусульманской общины в Кантоне, мусульманское господство на южных морях стало приходить в упадок. Соответственно возродилось мореплавание в Индии, но к этому времени развитие национальных культур стран Юго-Восточной Азии достигло такой степени индивидуальности, что дальнейшие культурные заимствования по индийским моделям прекратились.

Объединение мощных государств на северных окраинах придало индийской политике новый характер. Ни одно из этих государств не было достаточно сильным, чтобы объединить весь север Индийской равнины, но каждое из них было в состоянии не допустить, чтобы этого достиг соперник. Такой тип равновесия политических сил в регионе приводил к состоянию, которое было чрезвычайно сложным, если не сказать калейдоскопически запутанным. Защита границ от ислама после того, как мусульманское завоевание Синда в 712 г. было закончено, уже не представляла никакой серьезной проблемы. Это означало, что индийские правители обрели свободу для участия во внутренних раздорах, почти не оглядываясь на угрозу извне.

Поскольку государства Индии не обладали глубокими корнями в социальном теле индийского общества, политическая раздробленность и вызванные ею постоянные междоусобные войны не слишком сказывались на населении в целом. Города процветали, а индийская культура продолжала развиваться в направлении, определенном еще во времена династии Гуптов. Возрождается индуизм: большинство тамильских создателей религиозных гимнов, сделавших так много для придания новой энергии древним индуистским обрядам, становится известным лишь после 600 г., а каноническое собрание их произведений, приспособленное для литургического использования в храмовых церемониях, не было создано до конца X в.

Институционально индуизм самоорганизовывался все более определенно вокруг храмов, предлагавших более доступную и популярную альтернативу монастырям, которые оставались основными центрами буддизма. Индуистские храмы стали истинным средоточием самых разнообразных аспектов культурной деятельности. Не только священники, архитекторы и художники, но и танцовщики, певцы, учителя и писатели — все стали группироваться в пределах храмовых комплексов. Кажется, что царские дворы как культурные учреждения стали играть лишь подчиненную роль, как только утвердились индуистские храмы Индии. Государственная и строго централизованная культура времен Гуптов подверглась соответствующим преобразованиям: религия и боги выдвинулись на передний план, а нерелигиозные интеллектуальные аспекты деятельности, такие как математика и астрономия, развитие которых раньше было столь перспективным, начинают терять свое значение. К X в. некоторые храмы достигают огромных размеров и становятся весьма изукрашенными сооружениями. Характерной особенностью этих храмов была богато декорированная центральная башня над содержащим образ божества святилищем. Но и все вспомогательные сооружения, внутренние дворики и стены примыкающих к храму построек сплошь были покрыты поистине поразительными по многообразию и мастерству украшениями.

Возведение храмов как основного способа выражения культуры индуизма, возможно, было стимулировано ассимиляцией доарийских социальных отношений и общественных идеалов в высокую культуру Индии. Такое предназначение храмов во многом соответствовало предполагаемой роли подобных институтов в древней цивилизации Инда, не говоря уже о том, что, возможно, их прообразом послужила шумерская храмовая община. В сфере религиозного учения подъем тантризма может расцениваться как столь же атавистическое явление, представляющее собой возрождение древних деревенских суеверий на уровне развитой культуры, поскольку магическая и чувственная тантрическая культовая практика ведет свое происхождение напрямую еще от неолитических ритуалов плодородия. Сложные теории, которые индуизм и буддизм построили вокруг даже самых вульгарных и низменных тантрических обрядов для того, чтобы найти место тантрической практике на пути к спасению, демонстрируют изумительную всеобщность индийской религии.

Тантрические идеи начали приобретать известность примерно в V в., но достигли расцвета лишь в VII-VIII вв. К тому времени различные таинства, заклинания и ритуалы, разработанные для того, чтобы контролировать как человеческое тело, так и физический мир, а в конечном счете вызывать личностное отождествление с божеством, стали наиболее характерной особенностью индийского благочестия. В каком-то смысле такая тантрическая практика обесценивала прежние религиозные ценности, обещая обычным людям те удивительные силы, которые индийские святые так долго искали в аскетизме. Подобно демократизации бессмертия в египетской религии столетиями прежде, притягательность таких идей была непреодолима; с их распространением монашество и многие другие, более древние формы аскетизма теряли смысл.

По мере того как индуизм охватывал множество популярных среди крестьян мистическиколдовских культов, разработка философского богословия одновременно и обогащала, и в некоторой степени стабилизировала основные теоретические положения учения. Наиболее известным и влиятельным религиозным философом Индии этого времени был Шанкара (ок. 800 г.). Он черпал вдохновение в Упанишадах, пытаясь свести их разнообразие в интеллектуальную систему, а затем распространить свои построения на множество общепринятых религиозных течений того времени. Основным принципом его философии был бескомпромиссный монизм, который сводил все разнообразие и изменчивость мира к простой иллюзии. Существование множества общераспространенных культов, представленных как различные проявления иллюзорности мира, оправдывалось тем, что они помогали несовершенному разуму подниматься к постижению некоего Абсолюта, стоящего за каждым таким проявлением. Другие индуистские философские школы соперничали с той, которую благословлял и возвеличивал Шанкара, но основное направление философских изысканий индуизма с тех пор пошло по путям, предложенным и определенным именно им.

Итогом развития тантризма и философии индуизма стал подрыв самостоятельного существования буддизма в Индии. Тот факт, что тантризм одновременно процветал и в рамках буддизма, и в среде индуизма, начинал стирать различие между ними. Кроме того, монашеский образ жизни стал терять свое значение в обществе, где тантризм получил всеобщее признание как короткий путь к сверхъестественному и где почтенный образ Будды давно был принят в индуистском пантеоне как воплощение Вишну. Поэтому буддизм постепенно был поглощен обширным массивом религиозности индийского общества, откуда он вышел, и выжил как самостоятельное религиозное учение и организация лишь на периферии индийского мира — на Цейлоне, в Бирме и Тибете. Но непосредственно в Индии буддизм к концу X в. стал лишь оболочкой, и когда мусульманские завоеватели разграбили выжившие монастыри, уже никто не позаботился об их восстановлении. Так ислам окончательно уничтожил буддизм на земле его зарождения.

ИНДИЯ И ИСЛАМ

Эволюция индийской религии (и культуры в целом) в течение VII-VIII вв. всесторонне закаляла индуизм в его противостоянии исламу. Безусловно, мусульмане проявляли инициативу, вторгаясь в Индию с оружием и со словом той непримиримой религии, которая приходила в ужас от индийского идолопоклонства. При этом отсутствие веротерпимости, присущее исламу, вынуждало индийцев относиться ко всему иностранному враждебно. Но ведь культура ислама включала те же элементы культуры Ирана и Греции, которые еще раньше так много сделали для индийской литературы и искусства. В ответ индуизм ушел в оборону, возвращаясь к исконным традициям и отвергая те положения своей ранней культуры, на которых наиболее очевидно проявилось воздействие иностранного влияния. На практике это означало принятие в сферу письменной культуры многого того, что было совершенно древним и примитивным. Это также означало, что индуизм представал перед внешним миром более цельным, чем когда-либо прежде. Каждый, от самого скромного крестьянина и до ученого брахмана, мог теперь найти отклик своим совершенно различным чаяниям в просторном наследии индуизма.

После великой эры экспансии, которая сделала Индию династии Гуптов одной из самых развитых стран своего времени, индийское общество в целом замыкается внутри самого себя и с упрямым консерватизмом цепляется за синтез индуистских религиозных идей, которые сформировались примерно к IX в. Высокое художественное мастерство, развитое учение и яркое религиозное чувство — все это поддерживалось процветанием богатой и сложной развитой экономики. И все же вечная политическая слабость Индии сделала субконтинент легкой добычей для иностранных завоевателей. А далее, в последующих столетиях, политическая зависимость сначала от ислама, а затем и от европейских правителей усугубила эту позицию культурного консерватизма и самодостаточности, сделав индуистскую Индию пассивной областью в мировом равновесии сил почти до наших дней.

Влияние примитивных народов изнутри ослабляло сопротивление исламскому давлению на индийскую цивилизацию снаружи. Лесные племена по мере того, как их члены начали переселяться в большие сообщества деревень и городов, с готовностью превращались в касту. В противоположность другим цивилизациям, которые последовательно ассимилировали такие примитивные сообщества, индуизм модифицировал их, но не уничтожал. В итоге образовалось огромное сообщество совершенно отличающихся друг от друга групп населения, сохранивших свои нравы и обычаи и свободно объединенных кастовой системой и религией индуизма. Несомненно, что существование кастовой системы в индийском обществе обеспечивало долгую жизнь и постоянное возобновление атавистических религиозных понятий, которые и нашли свое выражение в тантризме. Те же принципы требовали минимального изменения местных обычаев, и это облегчило вхождение окраинных территорий юга Индии и Гималаев в состав индийского общества. Так же как и раньше, это определило широкое распространение индийских культурных традиций на всю Юго-Восточную Азию.

И все же в соперничестве с другими цивилизациями Евразии Индия неизбежно проигрывала. Неопределенность внутренних социальных связей индийского общества налагала жесткие ограничения на соотношение энергии и ресурсов, которые могли быть направлены на выполнение любой поставленной задачи. Это определяло постоянную военно-политическую слабость Индии. И перед лицом внешних испытаний отличительная психологическая реакция, соответствующая особенностям социальной структуры индийского общества, была исключительно пассивной, направленной внутрь, и подобной реакции примитивных народов, которых внезапно вталкивают в круг цивилизованного общества.

Д. КИТАЙ И ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Усвоив внешние проявления китайской цивилизации, тюрки и монголы, захватившие север Китая, тем не менее сохранили присущую кочевникам склонность к войне. Поэтому сразу же после воссоединения Китая в 589 г. под властью новой династии Суй китайская военная мощь проявила себя значительнее, чем когда-либо в течение предшествующих шести столетий. Взимающая налоги бюрократия, созданная по древней модели Конфуция и поддерживающая военное сословие, пропитанное духом и методами степной войны, стала действительно устрашающей силой и смогла быстро и успешно распространить китайское господство далеко на запад. В начале VIII в. служители «Сына Неба» столкнулись с последователями Мухаммеда к востоку от Амударьи.

Династия Суй, объединив Китай, не сумела пожать плоды этого впечатляющего успеха; второй император династии стал последним. Недовольство крестьян тяготами безжалостной воинской повинности и постоянного требования рабочей силы на общественные работы помножилось на напряжение, вызванное неудачной войной против Кореи (612-614 гг.), и воцарившаяся недавно династия пала. Бунты вспыхнули во многих частях страны, но в 618 г. один из вождей восставших смог захватить верховную власть и основал династию Тан. Следующий император династии Тан, Тайцзун (Ли Шиминь) (627-649 гг.), первым распространил новообретенную мощь Китая в глубь Азии. В 630 г. Восточный тюркский каганат признал его сюзеренитет; а двенадцатью годами позже большинство племен к востоку от Каспийского моря сделала то же самое. Несколько позже Тайцзун закрепил свой контроль над оазисами Средней Азии, а в 668 г. его наследникам наконец удалось покорить Корею.

В течение нескольких последующих десятилетий ряд дворцовых переворотов, совпавших с восстаниями тюрок и внезапным взлетом нового, сильного в военном отношении государства в Тибете, явился причиной временной утраты Китаем своего могущества. Но после 715 г. стабилизация правления династии Тан при императоре Сюаньцзуне (Ли Лунцзи) (712-756 гг.) позволила Китаю с помощью ряда тюркских союзников создать серьезные препятствия для продвижения мусульман за Амударью. В 747-749 гг. китайские войска провели ряд успешных военных кампаний на границах Индии, утвердив свое господство над Кабулом и Кашмиром. Но после 751 г., когда в сражении при реке Талас мусульмане разгромили китайскую экспедиционную армию, контроль династии Тан над Средней Азией был утрачен. В том же году китайское вторжение в Юньнань потерпело неудачу; а новый союз кочевых племен, кидани (китаи), разбил третье императорское войско, посланное на северо-восточные границы. Эта череда событий привела к мощному военному восстанию, которое вспыхнуло в 755 г. и парализовало Китай на целых восемь лет.

Танская династия смогла пережить этот период, но сохранила свою власть лишь благодаря вмешательству тюркских (уйгурских) войск. И позже императоры династий Тан оставались политически зависимыми от доброй воли уйгуров. Они отказались от попыток установить свое господство в пограничных районах Китая с помощью военной силы и вместо этого поддерживали мир с кочевниками с помощью уплаты дани и дипломатических усилий. Эта политика, возможно, в какой-то мере отражала уменьшившуюся склонность населения Китая к войне, когда наследники диких и воинственных кочевников, пришедших к власти в Китае, со временем поднялись на совершенно другой культурный уровень. Это также отражало и внутреннюю слабость политического правления поздней династии Тан, поскольку во время и после великого восстания 755-763 гг. центральное правительство стало терять реальную власть в провинциях. Различные местные военачальники захватывали власть на местах и, борясь между собой, управляли провинциями как своей личной собственностью, лишь время от времени проявляя уважение к воле императоров.

Окончательное падение династии Тан в 907 г. имело лишь символическое значение, поскольку фактически реальная власть императоров была утрачена намного раньше. Возобновление вторжений на севере Китая в 936-960 гг. повторило, хотя и в меньшем масштабе, беспорядки, которые привели в свое время к падению династии Хань; но вновь возникшая угроза порабощения варварами, вероятно, облегчила объединение всего Южного и Центрального Китая после 960 г. династией Сун. Восстановив полновластие государственных чиновников, первые императоры династии Сун гарантировали лояльность тех, кто мог положить конец правлению местных военачальников, правящих еще со времен поздних императоров Тан. Однако императоры Сун не смогли восстановить свое господство в северных провинциях, которые оставались в руках варваров до прихода к власти династии Мин (1368-1644 гг.).

* * *

Глубокие изменения в экономике Китая сделали возможными военные победы ранних императоров династии Тан и поддерживали роскошный блеск танской культуры. В ранние века китайской истории долина реки Хуанхэ и некоторых ее притоков составляла изначальный центр китайской цивилизации. Буйная растительность и более сырой климат юга страны представляли серьезные препятствия для земледельцев, привыкших к лессовым почвам севера. Поэтому даже после распространения имперского правления династии Хань на юг потенциальные богатства региона оставались неиспользованными. Но в смутные времена 200-600 гг. беженцы из более незащищенных северных областей перемещались на юг. Их было много, и шаг за шагом они проделали огромную работу по расчистке непроходимых джунглей и созданию необходимых оросительных и дренажных каналов. Рисовые поля начали заполнять земельные пространства от речных и озерных берегов и отмелей, где они вначале были сконцентрированы, пока к VII в. не покрыли всей долины Янцзы. Огромное население этого района не только было способно прокормить себя, но и создавало существенный излишек продовольствия.

Аналогичная по объему работа по мелиорации была осуществлена на тысячу лет раньше в долине Хуанхэ, и в результате отдельные лоскутки плодородных земель превратились в единое орошаемое пространство. Именно этот тяжелый труд терпеливых китайских крестьян обеспечил правителям династий Цинь и Хань сельскохозяйственную базу и экономический смысл существования их империй, поскольку единое централизованное правление было необходимо для создания сложных ирригационных сооружений по всему пространству речной долины. Правители династий Суй и Тан отличались от своих имперских предшественников тем, что имели два опорных региона своего хозяйствования: один в долине Хуанхэ, а другой, даже более производительный, в долине Янцзы.

Эффективное использование излишков продовольствия, производимого на юге, требовало создания развитой системы внутренних путей сообщения. Во времена династий Суй и Тан была создана целая сеть каналов, наиболее важным из которых был Большой канал, соединяющий реки Янцзы и Хуанхэ. Это грандиозное техническое сооружение было закончено в 611 г. трудом миллионов крестьян, согнанных на работу. Это позволило переправлять огромные партии риса и других товаров с юга к императорским столицам Чанъань и Лоян на севере страны. Зернохранилища в местах, удобных для хранения и распределения зерна и других товаров, были исключительно в ведении правительства; управление сбором, транспортировкой и распределением товаров стало, таким образом, главной функцией имперской бюрократии. Эта обширная торговая сеть, обогащающая империю, достигла своей наивысшей эффективности в VIII в.

Если урожай в году был нормальный, то бюрократическая система обеспечивала имперский двор таким количеством зерна, которое явно превышало его потребности. Поэтому примерно к середине VIII в. чиновники империи начали обменивать излишки зерна на различные предметы роскоши, спрос на которые при дворе был фактически неограничен. По этой причине в результате был создан или значительно расширен во всех областях Китая рынок искусных ремесел: прекрасных шелков, фарфора, лакированных изделий и других товаров. Провинциальные чиновники, имея личные излишки зерна, быстро обменивали продовольствие на изделия местных ремесленников — их было проще перевозить, да и принимали их при дворе более благосклонно, чем сельскохозяйственную продукцию. Естественно, при этом существенно расширились и увеличились классы ремесленников и торговцев. Никогда ранее города в Китае (если это были не императорские столицы), кажется, не имели большого значения, но эпоха Тан стала свидетельницей повсеместного роста городов, который происходил благодаря большим излишкам продовольствия в южных районах и циркуляции товаров под надзором императорского двора и чиновников.

Распространение денежной экономики сопровождалось ростом провинциальных городов. Хотя монеты в Китае были известны много столетий, денежное обращение нашло широкое применение только после того, как стало очевидным удобство выражения доходов в виде стандартной и легко перемещаемой меры стоимости. Согласно официальным данным, например, в 749 г. только 3,9% всего дохода правительства составляли наличные деньги, а в 1065 г. — 51,6% дохода, который значительно увеличился.

Возможность перевозить товары на большие расстояния и денежная экономика, конечно, способствовали развитию региональной специализации в зависимости от распределения сырья и уровня квалификации ремесленников. Торговцы нашли себе новую сферу применения как посредники между императорским двором и реальными производителями товаров, вовремя дополнив официальный товарооборот обширной сетью торговых структур. Частичный распад централизованного управления в поздний период правления династии Тан еще более расширил возможности для частного предпринимательства. Создание провинциальных столиц крупными военачальниками в этот период ускорило рост провинциальных городов, которые вскоре стали сравнимы с имперскими столицами.

Изменения отношений земельной собственности были менее ясны, но, вероятно, имели огромное значение. В ранний период правления династии Тан, вероятно, значительная часть крестьянства была независимыми землевладельцами. Особенно это наблюдалось в самых северных областях империи, где многочисленные варвары прочно обосновались в течение предшествующих столетий. Войска первых завоевателей Тан составляли главным образом крестьяне, усиленные тюркскими вспомогательными отрядами и поставленные под команду профессиональных военных. Но свободные крестьяне-ополченцы раннего периода Тан, видимо, постепенно утратили свою земельную собственность, возможно, за счет лишения должников права выкупа заложенного имущества. Во всяком случае в 737 г. император обратил свое войско в регулярную армию, в основном набираемую из варваров и находившуюся под их командованием.

Крупное восстание 755-763 гг., начатое пограничным военачальником, под чьим командованием находилась армия, состоящая из варваров, верных лишь ему лично, хорошо продемонстрировало слабость такой системы. Восстание было подавлено только после обращения за помощью к еще более диким варварам с еще более дальних окраин китайского мира. После этого императоры Тан оказались в разной степени от них зависимы. К концу правления династии Тан, когда к постоянным военным беспорядкам добавились безмерные поборы ростовщиков и владельцев земли, бедствия крестьянства привели к ряду ожесточенных восстаний (особенно в 874-883 гг.). И все же политические и военные беспорядки начала X в., кажется, не поколебали основ господства знати и крупных землевладельцев над китайским крестьянством. И когда династия Сун после 960 г. хоть в какой-то мере установила мир в Центральном и Южном Китае, крестьяне безропотно остались под пятой господствующих классов.

* * *

К 1000 г. китайское общество достигло того, что можно назвать его формой нового времени. Вплоть до XX в. дальнейшее его развитие лишь увеличивало масштаб, но никогда не сумело изменить те основные особенности социального устройства, которые обозначились к началу II тыс. н. э. Это дало китайской цивилизации определенные преимущества по сравнению с цивилизацией Дальнего Запада, что прекрасно засвидетельствовал Марко Поло, восхищавшийся чудесами Поднебесной. В дальнейшем, однако, недостатки в китайской социальной системе позволили Европе уйти далеко вперед но сравнению с Дальним Востоком. Краткое сравнение со средневековой Европой дает возможность понять социальные ограничения в китайском обществе нового времени.

Во-первых, примерно с 1000 г. европейское сельское хозяйство стало зависеть от степени сосредоточения тягловых животных, необходимых для вспашки тяжелым плутом влажных и глинистых почв. Обильное использование животной силы требовало достаточно экстенсивного земледелия и позволяло отдельному крестьянину производить сравнительно большой сельскохозяйственный излишек. Напомним, что китайское возделывание влажных почв долины Янцзы основывалось на использовании силы человеческих мышц. Китайское сельское хозяйство поддерживало гораздо более высокую плотность населения и обеспечивало гораздо большую урожайность, чем когда-либо знала Европа. Но при этом производство отличалось более низкой производительностью, поскольку китайские крестьяне всю работу делали без использования животной силы, которая так увеличивала усилия европейского крестьянина. Таким образом, европейский тип сельского хозяйства предполагал возможность (не всегда реализуемую) более высокого уровня жизни для большинства людей, поскольку разрыв между минимальным прожиточным минимумом и производством продуктов на одного человека, работающего на земле, был гораздо большим в Европе, чем в Китае.

Во-вторых, сравнительно низкий уровень потребления крестьян в китайском обществе приводил к ограничению рынка продукции ремесленников высшими классами помещиков и чиновников. Важная роль правительства и придворных в организации системы обеспечения и формировании спроса на особую продукцию ремесленников подчеркивала эту тенденцию и приводила к концентрации квалифицированных ремесленников, производивших предметы роскоши, в местах, удобных для высокопоставленных лиц государства. Эта особенность контрастировала с ранним европейским ремесленным производством, придающим подчеркнуто важное значение выпуску продукции повседневного спроса, будь то шерстяная ткань, копченая сельдь или железный либо стальной инструмент и оружие. Всю эту продукцию производили для рынка с гораздо более широким социальным охватом.

В-третьих, торговцев в Китае считали людьми с сомнительной репутацией. Конфуций ставил их на самые нижние ступени социальной лестницы наряду с солдатами и другими на практике необходимыми, но в идеале совершенно лишними профессиональными группами. Тот факт, что многие торговцы в ранние века китайской истории были иностранцами — согдийцами, персами, арабами, уйгурами, — лишь отражает и подтверждает это традиционное суждение. Кроме того, характерной чертой китайской экономики была тенденция сводить деятельность торговцев к роли подобострастно угождающих вкусам придворных, высоких чиновников и богатых помещиков, поскольку только эти социальные группы и обладали существенной покупательной способностью. В таких обстоятельствах не удивительно ни то, что правительственная политика редко принимала в расчет интересы торговцев, ни то, что процветающие торговцы инвестировали свой капитал скорее в земельную собственность, чем в производство, стремясь изменить свой социальный статус и стать помещиками. Все это затрудняло появление действительно крупных торговых капиталов и отвлекало от активной торговли с зарубежными странами.

Особое различие между Дальним Востоком и Дальним Западом заключается в том, что, несмотря на развитие больших городов, значительную региональную специализацию и наличие высококвалифицированного класса ремесленников, все эти особенности китайского нового времени были успешно включены в более древние сельскохозяйственные общественные отношения. Классы торговцев и ремесленников Китая никогда не стремились бросить вызов престижу и ценностям бюрократии и земельной знати. А в Северо-Западной Европе превращение торговых сообществ в пиратские банды в IX-X вв. с самого начала давало им ощущение независимости, да и настоящей враждебности, по отношению к земельной аристократии. Европейские торговцы не угождали никому, они стремились стать сильными сами по себе и очень скоро преуспели в этом. Действительно, к XIII в. в Италии, а к XVI в. и в критически важных центрах севера Европы купцы уже стояли у руля государства и использовали государственную власть в собственных целях, что было просто невообразимо в конфуцианском Китае.

Слабость торгового класса в Китае значительно ослабила социальное и политическое воздействие ряда важных технологических достижений, в которых Китай заметно превосходил весь мир до 1000 г. Изобретения, подобные бумаге и фарфору, книгопечатанью и производству черного пороха, не оказали никакого влияния на китайское общество в целом. Полное и смелое использование этих изобретений в дальнейшем взяло на себя более свободное и менее зарегулированное общество Западной Европы, где никакая всеобъемлющая бюрократия и никакая непререкаемая социальная иерархия не сдерживали их воистину революционного применения.

СТРУКТУРА ТАНСКОГО ОБЩЕСТВА

* * *

Структура китайского общества глубоко влияла на характер китайской культуры в эпоху династии Тан. Император и его окружение всегда выступали главными покровителями изобразительного искусства; кроме того, буддийские и даосские монастыри, а также частные лица зачастую обладали и средствами, и склонностью покровительствовать созданию (или даже самим создавать) произведений искусства, творений религиозного либо философского характера. Большинство произведений искусства и литературы, сохранившееся с этого периода, выросло из одного из этих источников или из нескольких одновременно и, как правило, служило утонченным вкусам образованных и праздных классов. До 1000 г. в пределах огромного массива китайских литературных памятников наблюдаются лишь самые незначительные проявления более народной, городской литературы средних слоев.

Религиозная политика первых императоров династии Тан отличалась терпимостью. Имперское покровительство было сохранено для буддистов, даосистов и последователей Конфуция, но в купеческих кварталах великих имперских столиц Чанъаня и Лояня смешались все — манихейцы, несториане, христиане, зороастрийцы и мусульмане. Присутствие таких чужеродных элементов, без сомнения, вносило свой вклад в скрытое напряжение между древними китайскими религиозными школами и прозелитическими религиями спасения. Но в эпоху Тан преобладала тенденция свободного взаимодействия между тремя основными религиями — даосизмом, конфуцианством и буддизмом, и это сближало религии.

Примерно до середины VII в. продолжался перевод индийских текстов на китайский язык. Позже, после упадка буддизма в Индии, китайским буддистам все более приходилось полагаться на собственные теологические источники. Наиболее значимым проявлением китайского буддизма, освободившегося от влияния буддизма индийского, был рост во второй половине VIII в. влияния школы чань (в Японии это течение обозначалось как дзэн). Чань-буддисты считали неправильными сложные метафизические построения других религиозных течений, упорно утверждая, что спасение достигается либо мгновенным просветлением, либо не достигается вообще. По крайней мере, некоторые практикующие адепты этого течения умышленно установили парадоксальный способ выражения своих взглядов и достаточно мрачный антиинтеллектуализм.

Таким образом, в то время как буддизм в китайском окружении терял часть своего чужеземного одеяния, даосизм и конфуцианство, наоборот, включили часть положений буддизма в свои учения. Даосисты учредили институт монашества и составили канон книг, признанных в качестве священного писания, чтобы соперничать с буддистами. Конфуцианству не требовалось никакой защиты: его положение уже было обеспечено прямой связью с бюрократическим аппаратом через систему отбора на государственную службу.

КИТАЙСКИЙ БОДХИСАТТВА

Эта статуя, которая была создана между 550-м и 577 г., демонстрирует успешное усвоение чужеземных буддийских художественных канонов китайскими скульпторами. Явно и безошибочно прослеживаются индийские и среднеазиатские веяния в манере изображении прически и одежды, а также и во всей позе святого. Проводя сравнение с подобной статуей, отлитой за столетие до этого, видно, насколько более китайской стала эта поздняя работа благодаря не только изменению выражения лица и пропорций изваяния, но и более тщательной передаче складок одежды. То, что раньше ошибочно истолковывалось как декоративная условность реалистического изображения, теперь стало умышленно стилизованным узором, который намекает на монолитность, скрытую за легкой драпировкой.

Оказалось, что изощренность буддийской аргументации и буддийского аллегорического метода обнаружения скрытых значений в тексте может многое дать усердному исследователю, который поставил бы себе целью сделать классические конфуцианские произведения актуальными для современников эпохи Тан. И соответственно основатели неоконфуцианства, которые начали активно работать примерно в 800 г., совершенно свободно использовали технику интерпретации текстов, а также некоторые богословские положения буддизма. В ранние времена династии Сун, когда неоконфуцианские идеи проходили путь становления, мощный поток даосских доктрин проник в конфуцианство именно в процессе применения буддийских методов толкования старых конфуцианских текстов.

Такое смешивание и перекрестное заимствование положений трех главных интеллектуальных традиций Китая не приводили, как можно было бы предположить, к сближению позиций сторонников этих религий. Напротив, неоконфуцианство давало такое истолкование классических конфуцианских произведений, которое должно было как можно лучше опровергать буддизм; и даосизм развивал свои основные положения с теми же целями. Более агрессивный дух реконструированного конфуцианства и даосизма, естественно, стремился ослабить положение китайского буддизма, который еще в VI -начале VII в., казалось, стоял на грани превращения в государственную религию. Множество других факторов также способствовали подрыву буддизма — это и рост мирского духа в придворных кругах и, как ни странно, в некоторых богатых буддийских монастырях, и мощная ксенофобия, усилившаяся по мере того, как китайское военное противостояние с варварами пошло на спад после 755 г. Теперь тот самый успех, с которым буддизм преобразовал себя из религии бедных и униженных в полуофициальное вероисповедание, хорошо обеспеченное и земельными наделами, и официальными привилегиями, обрывал его связи с народом.

Результатом этих изменений стала мощная вспышка религиозных гонений в Китае в 843-846 гг., которой предшествовал развал государства уйгуров в 840 г. под ударами внешних варваров. Правящие слои уйгуров приняли манихейство еще в 762 г. и с тех пор использовали всю свою военную мощь для распространения манихейства в Китае, при этом облагая его данью. Поэтому, когда власть уйгуров рухнула, китайцы в ответ решили избавиться от всех манихеев, это в основном были торговцы-уйгуры, длительное господствующее положение которых держалось на силе их зарубежных покровителей. Другие носители чужих религий — несториане, зороастрийцы и мусульмане — вскоре подверглись аналогичным преследованиям. А в 845 г. и богатые буддийские монастыри также были закрыты, возможно, скорее по финансовым соображениям, чем вследствие ксенофобии первой волны гонений. Официальные летописи сообщают, что не менее 44 600 буддийских религиозных учреждений было разрушено, а из 260 500 монахов и монахинь, занесенных в налоговые списки, примерно 150 000 были проданы в рабство. Китайский буддизм никогда больше не оправился от этого удара. Подорвав к себе доверие накоплением богатств и потеряв сами богатства при конфискациях, буддизм предстал резко ослабленным и не имеющим прежнего значения. Обряды и молитвы в защиту простого народа от злых духов стали главными в практике буддистов — но для такой общественной роли даосизм был приспособлен гораздо лучше. Китайский буддизм, выживший главным образом в форме чань-буддизма, в основном сохранился в самых отдаленных областях страны и вне пределов Китайского государства — в Японии и Корее. Бурный расцвет индийских богословских рассуждений полностью прекратился, и буддизм перестал быть важным элементом высокой культуры Китая.

Таким образом, после 845 г. в Китае никакие иноземные религии больше не бросали серьезного вызова ни конфуцианству, ни даосизму; и к эпохе Сун (после 960 г.) неоконфуцианство впитало достаточно много из даосизма для того, чтобы начисто стереть прежнее противопоставление между этими двумя религиозными традициями. Тем же путем, каким конфуцианство успешно переварило легалистов, моистов и другие соперничавшие течения в эпоху Хань, во времена династии Сун, т.е. после 1000 г., неоконфуцианство, впитав в себя наиболее важные догматы буддизма и даосизма, бесспорно, стало официальной интеллектуальной системой Китая. Это была победа знати над торговыми и военными пришельцами, а также победа исконной китайской традиции над метафизическими религиями спасения души, пришедшими из Западной Азии. Отторжение буддизма с его неискоренимо чуждыми аспектами обеспечило китайской цивилизация ту степень единства и непрерывности развития, с которой ни одна цивилизация Евразии не может сравниться. С другой стороны, монолитная природа неоконфуцианского синтеза ограничивала будущее развитие китайской культуры более узкими рамками, чем любая из многочисленных интеллектуальных традиций исламского или христианского мира.

В Китае естествознание, особенно астрономия, математика и медицина, удивительным образом осталось не затронуто иностранным влиянием в эпоху Тан, и это при том, что индийские научные работы были хорошо известны в Китае, а несколько индийских астрономов даже достигли высокого положения на императорской службе. В этот период китайские астрономы сделали множество различных уточнений в своих наблюдениях, а также ряд замечательных усовершенствований приборов для наблюдения за перемещениями небесных тел. Но близкая связь между астрономией и предсказанием — официально астрономы содержались лишь для того, чтобы толковать волю Небес да предсказывать дни затмений и других необычных явлений, — возможно, была достаточной, чтобы оградить традиционные китайские методы от подрывных зарубежных влияний.

Эволюция изящных искусств в Китае в 600-1000 гг. шла параллельно с интеллектуальной и религиозной историей эпохи. В ранний период династии Тан буддийская скульптура и живопись все еще основывались на индийских либо среднеазиатских прототипах. К VIII в., однако, появился отчетливо китайский стиль буддийского искусства.

ВЕЛИКОЛЕПИЕ И ЭЛЕГАНТНОСТЬ ИМПЕРСКОГО КИТАЯ

Статуэтка на фото вверху датируется эпохой династии Суй (581— 618 гг.). Представленная ниже настенная живопись скопирована в пещере на западе Китая и датируется поздним периодом династии Тан (618—912 гг.). Оба эти изображения кое-что говорят о достоинстве, величавости и изяществе жизни при императорском дворе в Китае. Тонкое высокомерие, искусно выполненное платье и намек на сладострастие в облике статуэтки открывает то, что закрытый паланкин на картине скрывает от простых глаз: высокое искусство куртуазной красоты. Роспись воспроизводит движение торжественной процессии, в центре которой — императорский наместник и его жена. Чтобы выразить пышность всего обряда художник изобразил сопровождающих всадников и выступающих жонглеров и танцовщиков. Буддисты первыми принесли в Китай идею использовать искусство для рассказа историй именно таким способом (еще два панно, не воспроизведенные здесь, дополняют изображение процессии). Но светское содержание и жизнерадостность этих изображений показывают, с каким совершенством китайцы переработали это столь специфическое иноземное влияние в период династии Тан.

Некоторые скульптуры этого периода ясно отражают процесс угасания религиозного вдохновения на фоне проявления более светского духа. После 845 г. буддийское искусство выжило лишь на окраинах Китая, где религиозные гонения были менее жесткими.

Резкое прекращение деятельности буддийских художников, которое последовало сразу же после закрытия монастырей в 845 г., не привело к окончательному исчезновению буддийского искусства в Китае. Напротив, как неоконфуцианство смогло в конце концов одержать победу только после принятия некоторых черт буддизма, так и китайское светское искусство оформилось только после многих заимствований из буддийских прототипов. Это было особенно очевидно в живописи — основном виде искусства последующей китайской цивилизации. В резком контрасте с фантастическими, полугеометрическими изображениями ранних китайских стилей буддийская живопись пытается представить человеческие фигуры и обстановку визуально отчетливо и передать сюжет, который может «прочесть» даже неграмотный. Специальные живописные приемы для выполнения этих задач были в целом удовлетворительно разработаны еще в VIII в., когда процветали самые ранние китайские художники. В течение IX-X вв. китайские живописцы научились изображать пространство как единое и обобщенное целое, хотя и не пользуясь при этом линейной перспективой, открытой в Европе XV в. для решения сопоставимых задач. Вместо использования линейной перспективы ландшафты на китайских картинах изображались с перемещающихся в пространстве воздушных точек зрения, передавая ощущение обозрения обширных пространств, и в то же время предлагая определенное настроение и радуя глаз тонким декором. Этот высоко изысканный, хрупкий и наводящий на размышления стиль определил характер всей последующей живописи Китая, хотя более поздние художники продолжали работу над усовершенствованием его деталей.

В области литературы и музыки классические формы композиции, заложенные еще в эпоху Хань, были всесторонне обогащены в ранний период Тан. Уникальный характер китайской письменности и естественные языковые барьеры гарантировали беллетристике сравнительно стойкую защиту от иностранного влияния, но придворные упоминания о танцах, песнях и музыке свидетельствуют о культурных заимствованиях у степных захватчиков в предыдущих столетиях. Кроме того, в народных и изначально не стесненных церемониями песнях и рассказах улиц черпали вдохновение поэтыноваторы. Ли Бо (701-762) и Ду Фу (712-770) — одни из самых ранних и наиболее известных поэтов, занимавших высокое общественное положение. Именно они развили поэтические формы, выводя их из самых простых источников, создавая совершенные, иногда несколько вычурные, произведения поэтического искусства.

В высшей мере парадоксально, что поэтические условности, выработанные этими и другими мастерами, оказались к X в. выхолощенными из-за того, что каждый подобающе образованный аристократ обязательно должен был стать поэтом. Когда вошло в норму правило, согласно которому экзамен на место императорского чиновника включал сочинение стихотворения в соответствии с утвержденным строгим каноном и предписанным содержанием, поэзия стала настолько регулируемой, что уже не могла процветать, хотя и продолжала производить огромные количества приглаженных стихотворений. Лиризм, который в течение нескольких поколений прорывался через древние условности и нормы, чтобы поразить читателя высокой личной, часто автобиографической нотой, был, таким образом, мягко возвращен в сети конфуцианской религиозной традиции.

Многие другие литературные формы, несмотря ни на что, упорно продолжали существовать, хотя и не всегда в полном объеме. Хроники, эссе, сборники рассказов и комментарии к текстам классических произведений -все это составляет огромную массу литературных произведений с богатым разнообразием стилей, хотя многие из них и исчезли в прошедших столетиях.

Другой важной особенностью эпохи Тан и раннего периода династии Сун было существование полной элегантности ночной жизни. Профессиональные актеры, музыканты, танцовщики развлекали императорский двор и знать, а на более низком уровне удовлетворяли потребности крестьян, торговцев и других, менее почтенных групп населения. Керамические изображения в стиле куртуазных красавиц дают некоторое представление об ушедших в прошлое вечерах, когда поющие девушки демонстрировали свое обворожительное искусство. Популярная поэзия и любовные истории, что характерно, рассказывали об экстравагантном влечении знатных молодых людей к певицам низкого происхождения и представляли картины роскоши, утонченной и изысканной жизни, останавливаясь лишь перед передачей сцен самого буйного разврата.

* * *

Богатство и утонченность китайской цивилизации в период правления династии Тан и ранних императоров Сун представляли нечто вроде золотого века в длинной истории Китая, хотя непрерывность и всеобщий консерватизм китайской традиции лишают это время какой-либо особой исключительности. Кроме того, догматическая невосприимчивость ислама к любым языческим достижениям подразумевала, что культура династии Тан не смогла повлиять на современные ей цивилизации Евразии, как это ранее сделали эллинизм и Индия эпохи Гуптов. В результате мощная привлекательность достижений цивилизации Китая была действенна только в пределах узкого крута стран Дальнего Востока. И это состояние сохранялось вплоть до монгольских завоеваний XIII в., которые вызвали некоторый интерес к мастерству китайцев у остальной части цивилизованного мира.

В китайском влиянии на Японию, Корею и соседние варварские государства не было, конечно, ничего нового; и в 600-1000 гг. китайская экспансия в этих областях продолжалась по-прежнему. Главным приобретением для сферы влияния китайской цивилизации была Юньнань, где независимое государство успешно противостояло китайским армиям, но не смогло устоять перед очарованием китайской культуры. В течение этих же столетий индуистские государства Юго-Восточной Азии расширились в глубь континента от прибрежных равнин и долин рек, где они сначала возникли. Так, например, долина реки Меконг стала центром, из которого обширное государственное образование расширило в конце IX в. свои пределы на север, к границам Юньнани. Это привело культуру, созданную на индийских традициях, к прямому контакту с государством, где только что победила китайская культурная традиция. Подобные контакты в восточном направлении, вдоль побережья Индокитая и на запад, через границу между Бирмой и Юньнанью, были и раньше. В результате в Юго-Восточной Азии образовалась более-менее протяженная пограничная зона между двумя зонами-спутниками двух больших цивилизаций. Примитивные формы социальной организации, конечно, сохранились, образовав островки в пустотах растущей сети цивилизованных и полуцивилизованных сообществ.

На севере, однако, цивилизованное расширение все более переступало географические границы между степью и земледельческими территориями, которые так долго привязывали китайский способ хозяйствования к орошаемой земле. Тюркские каганаты, с которыми Китай граничил на севере, а особенно государство уйгуров, существование которого продолжалось с 745 г. по 840 г., уже больше не были просто варварскими ордами. Подобно хазарам, их соплеменникам из другой окраины тюркского мира, уйгуры усвоили многие черты цивилизованных сообществ, включая грамотность, более высокую религию и в известной мере довольно устойчивую систему государственного управления. Так же как и хазары, они дополнили свой традиционно кочевой образ жизни, добавив к разведению животных речную и караванную торговлю. Такие торговые пути пересекали степь не только с востока на запад, но и с севера на юг, связав зоны заповедных лесов Евразии с цивилизованными центрами юга. Безусловно, неблагоприятные климатические условия в восточных степях делали местные цивилизации более хрупкими, чем культурные сообщества, расположенные в более благоприятной природной среде Юго-Восточной Европы в тот же период истории. И все же растущее культурное влияние Китая и народов центрально-азиатских оазисов на лесные районы и степи Маньчжурии и Восточной Сибири было бесспорным.

Аналогичные изменения произошли и в Тибете, введя его в круг сообществ с полуцивилизованным образом жизни. Развитие Тибета, которое началось довольно резко, в начале VII в. привело к объединению страны в царство с огромной военной мощью. Когда власть Китая в Средней Азии в середине VIII в. пошатнулась, тибетские отряды вступили в борьбу за среднеазиатские города-оазисы, оспаривая их у мусульман Восточного Ирана. Успехи тибетцев были столь значительны, что вскоре они создали империю, начинающуюся от устья Ганга и раскинувшуюся через Инд на север до озера Балхаш и на восток к большому изгибу реки Хуанхэ. К 860 г. отдаленные области отпали от этой империи, но ядро государства Тибет выжило и сохранилось.

В основных положениях тибетцы заимствовали свою религию из Индии, светскую культуру из Китая, окрасив и то, и другое собственными, родными традициями. Под эгидой буддизма начались систематические и впечатляющие но размаху усилия по переводу текстов, содержащих полезные знания, с санскрита на тибетский язык. С этой целью царь Тибета в 632 г. даже послал одного из своих министров в Индию непосредственно для того, чтобы создать или подыскать подходящий алфавит для тибетского языка. «Патриотическая реакция» местных жителей в 836-842 гг. грозила полным искоренением буддизма в Тибете; но к середине X в. был достигнут довольно устойчивый синтез буддизма с местной религией бон. Этот сплав обычно известен под названием «ламаизм». Занимая в культурном отношении промежуточное звено между Индией и Китаем, а в военном — оставаясь защищенным высокими горами, Тибет легко обеспечивал свою политическую независимость.

На северо-востоке китайское влияние не испытывало никакой конкуренции со стороны индийских или иранских культурных традиций. И следовательно, хотя многие базовые элементы культуры, в частности язык, всегда оставались отличными от китайских, цивилизации Кореи и Японии несли на себе более четко выраженный китайский отпечаток, чем цивилизации других пограничных с Китаем территорий.

Корея в самой малой степени включилась в сферу влияния китайской культуры до времен династии Хань и долго служила посредником между Китаем и Японией. Миграция с севера — аналогичная той, что вызывала перемещение варварских народов на север Китая в III—VI вв., — привела к образованию мощного и воинственного государства на севере Кореи. Корея успешно противостояла посягательствам династии Суй, но внутренние раздоры вынудили корейцев признать китайский сюзеренитет в 668 г. Правда, императоры Тан в основном удовлетворялись символической властью над этим регионом.

Радикальное различие между корейским и китайским языком было основной причиной, послужившей сохранению самобытной корейской культуры. Хотя китайская письменность относится к идеографическим и, подобно знакомой нам системе численного обозначения, может читаться на любом языке, в VII в. корейские ученые сочли полезным изобрести вспомогательные символы, отражающие специфические окончания, предлоги и союзы корейского языка. Используемые сначала как примечания либо пометки на полях в китайских текстах, эти символы в конечном счете развились в независимый корейский алфавит. Это обеспечило Корею своей особой литературной традицией.

Возобновление политических беспорядков в Корее происходило параллельно с крушением династии Тан в Китае. Однако в 935 г. новая корейская правящая династия объединила весь полуостров; и когда Китай в свою очередь вновь заявил о себе как о мощном государстве под управлением династии Сун (960 г.), обе эти страны возобновили политическое и культурные отношения. Теперь Корея была уже определенно менее зависима от Китая, чем во времена Тан. Необходимость сохранять мир с государством киданей, которое граничило и с Кореей, и с Китаем на севере, удерживала династию Сун от открытой попытки установить политическое господство в Корее. Кроме того, новая правящая династия Кореи приняла буддизм, подчеркивая тем самым автономию местной культуры и защищая Корею от неоконфуцианства династии Сун. В свое время таким же образом манихейство защищало уйгурское царство от китайского культурного превосходства.

Похоже, что первый импульс в своем движении к цивилизации Япония получила из Кореи. Первым признаком этого послужило проникновение буддизма в 552 г., хотя новая религия не получила надежного статуса в Японии до 587 г. С этого момента укрепление централизованной власти и страстное стремление усвоить достижения китайской цивилизации шли рука об руку. Прямые дипломатические отношения между правящими дворами Китая и Японии были впервые установлены в 607 г.; после этого японские дипломатические миссии прибывали в Китай регулярно и достаточно часто. Искусные мастера и актеры, а также переписчики и переводчики сопровождали дипломатических сановников в составе этих миссий. Все лучшее из китайской культуры, все, что могло считаться полезным на родине, заимствовали и привозили в Японию.

В результате в течение периода Нары (646-794 гг.) в Японии развились пока еще хрупкие элементы придворной культуры. Поэзия и живопись в китайском стиле процветали почти так же, как и непосредственно в Китае. Управление, придворная иерархия, императорский протокол — все было достаточно точно смоделировано по образу и подобию династии Тан. К X в., однако, начала оформляться выразительно японская версия этой культуры. Слоговое упрощение китайского письма впервые позволило письменно зафиксировать фонетику японского языка. В это же время власть японского имперского двора начала уступать грубой силе провинциальных феодалов, которые лишь слегка усвоили китаизированную культуру японской столицы. Наиболее замечательным памятником культурного освобождения Японии от власти китайских литературных моделей стал роман «Сказание о сиятельном принце Гэндзи» («Гэндзи-моногатари»), написанный Мурасаки Сикибу, придворной дамой из императорского окружения, в начале XI в. Написанный на японском языке лишь со случайным вкраплением китайских слов, «Гэндзи-моногатари» — шедевр мировой литературы, полная жизни любовная история, описывающая изысканные чувства высшего света. Но вскоре императорская власть пала, и у госпожи Мурасаки не нашлось достойных наследников среди обитателей двора, который вскоре стал не более чем позолоченной клеткой.

* * *

В конечном счете расширение сферы китайского культурного влияния в эпоху Тан и ранний период династии Сун наряду с одновременной экспансией индийской и мусульманской цивилизаций должны были заполнить почти все бреши, которые ранее отделяли главные цивилизации Азии друг от друга. Пограничные зоны заполнили государства и народы, культуры которых были лишь отчасти автономны и зависели от культур главных цивилизаций континента. Характерно, что эти народы — уйгуры, хазары, тибетцы, корейцы и др., — использовали письмо, религию и военно-политическое устройство своих ближайших соседей как раз для того, чтобы противостоять поглощению ими. В более ранние периоды истории культурное поглощение было обычной участью приграничных варварских народов, теперь же пересечение зон влияния различных цивилизаций Евразии стало настолько сильным, что первобытные народы получили возможность выбора различных видов цивилизации. Этот выбор привел к усилению варварского сопротивления с целью добиться больших выгод при ассимиляции в любую из соседних цивилизаций. Это придавало Евразии довольно необычное, новое культурное обличье, сопоставимое в своей сложности разве что с созданными еще во II тыс. до н. э. цивилизациями-спутниками вокруг Месопотамии и Египта.

Е. ВНЕШНИЕ ОКРАИНЫ

Расширение евразийской ойкумены в VII и X вв. привело к созданию широкого и почти непрерывного пояса цивилизаций Старого Света, протянувшегося на огромной территории от Атлантики до Тихоокеанского региона и от Индийского океана до заповедных зон лесного севера. К 1000 г. только тонкая полоса Крайнего Севера с рассеянными по ней охотниками и пастухами северных оленей оставалась все еще почти нетронутой сельским хозяйством и торговлей. На остальной территории Евразии народы степей и большинства лесных зон соприкоснулись с одним, а иногда и с несколькими видами цивилизованной жизни.

В течение тех же столетий купцы успешно прорвались через барьер Сахары на юг. Все более широкое применение верблюдов, которые появились на севере Африки еще во времена Римской империи, позволило организовать более масштабную караванную торговлю, чем прежде. Магнитами, которые в основном притягивали хозяев караванов, идущих на риск и опасности при пересечении пустынь, были золото и рабы. Увеличение торгового потока через Сахару, в свою очередь, стимулировало возникновение более сложных обществ в Черной Африке. Племенные вожди и их ставленники стремились монополизировать поставки золота и рабов и организовать добычу того и другого систематически и в как можно больших масштабах. Гана, самое первое государство, организованное по пути следования караванных маршрутов, по-видимому, в VIII в. подчинилось новой династии, и это был пример передачи власти от берберских негритянским правителям. В это же время в районах, примыкающих к Западной Африке, деревенские сообщества начали поддерживать другие, соперничающие центры политической и коммерческой власти. Эти государства предложили широкие возможности для развития горной промышленности, военной деятельности и кораблестроения и, таким образом, основали теневую протоцивилизацию, которая раскинулась на территории, значительно большей, чем когда-либо занимала Гана.

На востоке в ранний исламский период Африка также стала свидетельницей существенного распространения коммерческого предпринимательства на обширные географические области. К VIII в. арабские мореплаватели полностью вытеснили все прежние торговые перевозки вдоль Африканского побережья; и ряд поселений, даже расположенная на далеком юге Софала, быстро принял мусульманские порядки. В этих прибрежных факториях арабские торговцы в сговоре с местными племенными вождями свозили золото, рабов и слоновую кость из внутренних районов для отправки грузовых партий в различные порты Индийского океана. Все же за возможным исключением Зимбабве все эти торговые операции заведомо не приводили ни к какому государственному строительству и ни к каким заметным изменениям в традиционной социальной организации народов Восточно-Африканского плоскогорья.

До окончания I тыс. тропические леса Экваториальной Африки и полупустыни юга континента остались почти незатронутыми прогрессом цивилизации. Конечно, говорящие на языках банту племена, которые занимались примитивным подсечно-огневым земледелием, продолжали распространять его, передвигаясь сквозь лесные пространства бассейна Конго. Племена, живущие древней охотой, уходили все далее на юг и восток, как делали это их предки из века в век. Такого же рода консерватизм преобладал и в другой большой зоне Старого Света, свободной от влияния цивилизации, — в Австралии.

В те же столетия пространства Тихого океана стали ареной одного из наиболее замечательных во всей истории человечества переселения народов. Коралловые атоллы и изолированные вулканические острова, иногда отделенные от самой близкой точки материка сотнями миль безбрежного океана, стали местом проживания людей. В ряде случаев даже на очень дальних островах возникали сообщества с достаточно сложной структурой. Такие сообщества расселялись от одной группы островов к другой за счет случайных плаваний, когда подхваченные ветром и волнами лодки со всем их содержимым уносило за сотни или даже тысячи миль. Конечно, многие команды судов состояли исключительно из мужчин и, следовательно, не могли основать развивающихся поселений, но когда на борту случались женщины, происшествие могло привести, и приводило, к возникновению нового островного сообщества. Весь процесс мало чем отличался от рассеяния семян одуванчика попутным ветром. Озадачивающее ученых разнообразие племен Микронезии и Меланезии — результат именно такого способа расселения, которое началось задолго до 600 г. Но наиболее впечатляющая, с переходами на самые дальние расстояния миграция жителей Полинезии, по-видимому, происходила главным образом в 600-1000 гг.

Жители Полинезии, вероятно, никогда не уходили в море больше чем на 200 или 300 миль, поскольку их методы навигации были слишком примитивны, чтобы предполагать успешный исход плаваний на большие расстояния. Но факт, что такое случалось, означает, что дальние плавания совершались вынуждено, когда судно терялось в океане. Случайные контакты с Америкой, так же как и с Азиатским материком, несомненно, время от времени происходили, так что жители Полинезии установили тонкий, но вполне реальный культурный контакт на всем протяжении Тихоокеанского региона. Случаи, когда путешествия имели сколько-нибудь важные последствия, были, конечно, очень редки. Только если волны выбрасывали корабль и его команду на плодородный и необитаемый остров или скитальцы выходили на берег, где местное население желало и было способно перенять что-то из культурного багажа чужестранцев, — только тогда эти путешествия могли оставить заметный след. Культурный обмен более общего характера происходил, когда каноэ из отдаленного места привозило незнакомый вид растения или животного как часть своего дорожного провианта. Неравномерное и сложное распределение культурных растений и домашних животных по тихоокеанским островам, таким образом, может служить чувствительным индикатором диапазона и характера временно возникавших контактов, которые связывали побережье и острова в прошлом, еще до того, как европейцы пришли и усложнили местную экологию, привезя много новых видов растений и животных.

В Новом Свете так называемый классический период расцвета американских цивилизаций длился несколько столетий после 600 г. В Гватемале и примыкающих частях Мексики классические культовые центры цивилизации майя росли и численно, и по сложности структуры. Но в середине IX в. храмы майя были оставлены один за другим, и джунгли вернулись назад, укрыв зеленью широкие внутренние дворы, дороги и ступенчатые пирамиды. Нет никаких причин считать, что майя оставили эту территорию. Возможно, набеги с севера разрушили надежду на богов, которые не сумели уберечь своих верующих от простых, человеческих врагов. Может быть, пришельцы захватили и принесли в жертву всех высших священнослужителей и тем самым прервали поклонение старым сложным культам, даже если обычные люди сохраняли свою веру в прежних богов. Но за отсутствием признаков насилия в пустынных и оставленных городах более вероятно предположение, что священнослужители просто не сумели предупредить распространение более простой и популярной религии. Очевидно, новая религия убедила каждого отдельного крестьянина в том, что он сможет сохранить плодородие своих кукурузных полей и защитить их, совершая соответствующую, и главное, неофициальную церемонию вместо дорогостоящей ритуальной службы с бесполезными священниками. В XVI в. европейские пришельцы нашли среди народов майя только такой личностный религиозный культ, для которого (как это бывало и в других странах) громоздкие храмовые центры более ранних времен стали просто не нужны.

На еще более далеком севере ход событий менее очевиден. Мексиканское нагорье и некоторые прибрежные районы видели возвышение и падение величественных религиозных центров. Эти сооружения можно приближенно отнести к тому же периоду, что и храмовые комплексы майя. Почти наверняка мексиканские храмы были разрушены при вторжении более воинственных варварских племен с севера. По крайней мере, во время раскопок на участках, относящихся к более позднему периоду, обнаруживаются дворцы, словно бросающие вызов храмам своей монументальностью, а найденные остатки скульптур указывают на то, что на месте старой религии, уделявшей много внимания астрономии и урожайности овощей, возник новый, более кровожадный культ. В конце X в. одна из ветвей этой древнемексиканской цивилизации утвердилась на территории майя и создала крупный религиозный и политический центр в Чичен-Ица на полуострове Юкатан. В памятниках Чичен-Ица старые мотивы искусства майя сплетаются с более поздними мексиканскими, но точность и изящество резьбы по камню, а также полнота астрономических знаний и календаря уступают образцам классической культуры майя.

Хронология памятников в Перу весьма неточна. В 500-1000 гг. возникает и распространяется почти по всей территории Перу культура Тиауанако, называемая так по названию крупного культового комплекса в Андах. Нельзя утверждать определенно, была эта культура свидетельством завоеваний и создания новой империи или же отражением нового религиозного движения, пришедшего на смену старой религии. По-видимому, степень воинственности все же возросла, а художественный уровень понизился по сравнению с прежним.

Как и в Старом Свете, в Мексике и Перу цивилизованные сообщества влияли на более отсталое население в пределах досягаемости. Подробности этого влияния не ясны. Однако сельскохозяйственные поселения, возникавшие более или менее прочно на одном месте, распространялись по обширной территории Северной и Южной Америки, и скромные зачатки культовых комплексов, напоминающих мексиканские, по-видимому, стали возникать к 1000 г. даже в таких отдаленных местах, как юго-восток современных Соединенных Штатов.

Параллели, которые, по-видимому, существуют между центрально- и южноамериканскими культурами, можно объяснить прямыми (морскими?) или косвенными контактами, однако сильное сходство между американскими и ранними месопотамскими цивилизациями ставит более существенные вопросы. Милитаризация и культурно-интеллектуальный упадок цивилизаций американских индейцев в 600-1000 гг. напоминает период в истории Месопотамии, начавшийся с правления Саргона Аккадского, и эта параллель становится еще более явной, если принять гипотезу о том, что «империалистическому» периоду предшествовало вторжение варваров в древние центры цивилизации.

Достаточна ли такая параллель для определения общего закона экологической периодизации в истории цивилизаций?

Назад: ГЛАВА IX. Возрождение Среднего Востока в 600-1000 гг. н. э.

Дальше: ГЛАВА X. Степные завоеватели и европейский Дальний Запад в 1000-1500 гг.