Притихшее, сосредоточенное войско стояло на майдане. Есаул Порошин по указу атаманов неторопливо читал законы. Лицо есаула было бледное и усталое. Впереди – войско. Позади – атаманы, старшины. Воспаленные глаза Порошина стремились не пропустить ничего. Читал есаул громко, толково, внятно. Такой тишины и в церквах, и в соборах еще не бывало.

Войско не выкрикивало, как прежде: «любо!», «не любо», – слушало терпеливо и молча. Иной раз в рядах слышался тяжелый вздох. Иной раз кто-нибудь тихо застонет, – видно, тому казаку грозит отлучение от войскового круга. Но когда Федор Порошин зачитал статью, карающую за убийство своего же казака, Иван Бандроля, высокий детина с рябоватым лицом, заголосил, как баба на погосте. С чего бы это?

Вчера за Кабаньей балкой под горячую руку он пришиб своего же казака, Андрея Лихаря.

Ивана Бандролю еще не судили. А судить, видно, будут.

– Братцы! – вопил Бандроля. – Братцы, пощадите! Я то по пьяному делу сотворил.

– Почто ревешь, дура! – выкрикнул кто-то. – Тебя еще не судят, а ты уже орешь, словно поросенок резаный. Помолчи!

– «…А женок примужних, – читал есаул дальше, – которые из-за прихоти своей и блуда срамного прельщают молодых казаков, тех женок, которые живут наговором всяким, бить жестоко плетьми на майдане. Блудников и блудниц, ежели они все еще будут сыскиваться в городках, опять же бить плетьми на майдане, привязав к столбу. Имена и прозвища таковых вписывать в особую книгу».

– Ге! – крикнул кто-то, раскатисто расхохотавшись. – Такие у нас найдутся. Поначалу ту статью должен испытать Ксенофонт Кидайшапка! Все войско в позор поставил. На какую бабу польстился…

– Ха-ха! – тонко, звонко и заливисто расхохотался маленький, бойкий, широкоплечий и беззубый казак Кондрат Ломайшкворень. – Ха-ха! – И того казака нельзя было удержать от заразительного смеха. Так и раскатывается. Так и раскатывается.

Смеялись сначала казаки первых рядов, потом вторых, третьих. И вот уже хохотали люди на всем майдане. Смех перекатывался волнами от первого ряда к последнему. Все знали Ксенофонта Кидайшапку, а кто не знал его, глядя на смеющихся, смеялся еще больше.

– Ха-ха! Словили сазана на удочку… Лови другого!

– Вот так Татаринов! Удружил! Всю жизнь народную знает. Его не проведешь! – говорили казаки и казачки, вытирая слезы от неудержимого смеха.

– Казав кум, що добра кума була, та вчера скисла! – снова выкрикнул какой-то шутник. – Хо-оо-роший закон!

– Ха-ха! – гремело войско.

– Да дид у его лисий, а баба куца! От чужой бабы тепло знаймав! Ха-ха!

Рыжебородый запорожец снял шапку, густым басом вставил:

– З горя казак стару обнимае, бо молодой не мае! Всим звистно: «Що курици сниться?» – «Просо!» – «А дивици що?» – «Парубок!» – «А Ксенофонту що?» – «Молоко от птици, молоко от дивци, молоко от жинци». Не досталось Ксенофонту молока от жабы, помешали бабы. Гонит дивка парубка, а сама вид його не йде!

– Га-га! – гоготало войско. – «Ой, ти, хлопче, ненароком коло мене трешься боком! Семене, не притуляйся до мене!» А сама тильки того й хоче!

Порошин читал дальше. Он иногда останавливался и смотрел, как заразительно и громко смеялись казаки, атаманы. Видно, всем пришлась эта статья по душе, по нраву. Он ждал, когда все казаки угомонятся. Да где там!

Раздорского городка казак Ивашко Птаха вышел, взял за рукав Ксенофонта, длинного как жердь, вывел вперед, поставил перед войском. Ксенофонт вздрогнул. Тонкие губы его затряслись. Скулы худые задергались. Серые глаза зазыркали туда и сюда и спрятались, глядя в землю. Длинные, сухожилью руки Ксенофонта свисли до самых колен, а ноги, высокие и тонкие, заметно дрожали.

– Ну и дятел! – сказал ездовой Груня, казак в рваной свитке, в старой бараньей шапке с красным верхом. – Ростом-то с верблюда, а умом с блоху… Вот первая блудня! Судить будем. Нам бабьи кучеры уже надокучили!

– Ну так что ж порешим, казаки? – улыбнувшись, спросил Татаринов. – Будем, стало быть, судить блудню по новому закону?

– Любо! – крикнуло войско.

– Седай, казак, теперича на седло да погромче покрикивай: «Ку-ка-ре-ку!»

– А с бабой-то как нам быть? Она – блудня первая! – закричал казак Груня. – Почто нести такой тяжкий крест одному Ксенофонту?

– С Мариной, что ли? – спросил Тимофей Разя. – Али с Татьяной?

– С Настей да с Пелагеей, с Христиной косой, с Маланьей босой!

– Да им всем статья надлежит веселая: привязать к столбу и бить плетьми нещадно. Бывает, у жинки муж помирает, а она кобеля себе подбирает. Тут вся блудня налицо. Откуда только понабралось их, блудни такой? Пороть! Пороть!

Войско дружно и громко крикнуло:

– Та статья люба нам!

Порошин стал читать статью о пастухах-табунщиках, о жеребцах, за которыми бывал малый присмотр. И эта статья понравилась войску, и тут сразу крикнули, чтоб судить нерадивого табунщика Ананаса Сидоркина, по вине которого в Позадонье, пал лучший жеребец войска Белый Лебедь и кровная кобыла Лихая.

Все статьи закона были приняты едино и голосами, и мнением. И порешено было: завтра же с восходом солнца, чтоб иным неповадно было, чтоб не отлагать дел, поскольку и преступники жили еще в крепости, – судить их по новым статьям со всей строгостью.