Гуссейн-паша был в страшном гневе. Он сорвал с головы парчовую чалму с дорогими самоцветами, яростно топтал ее ногами, закатив под лоб глаза, в исступлении метался по шатру, выкрикивая в неистовстве страшную брань и проклятия. Он задыхался от ярости и страха, предвидя большие неприятности для себя.

Что скажут в Стамбуле? Известно что! Не свалить ли всю вину на строптивого адмирала? Но ведь Пиали-паша предупреждал его об опасности, которая грозила бездействующему флоту со стороны Азова.

Что делать? Что будет? Неужели и впрямь слетит с плеч его голова и будет насажена на ржавый гвоздь у ворот султанского дворца? Нет, этому не бывать! Гуссейн-паша найдет лазейку, он свалит все неудачи азовского похода на кого-нибудь, лишь бы спасти себя от гнева султана.

Накануне Пиали-паша, глубоко озабоченный, молча вошел в шатер главнокомандующего, молча положил на его походный стол бумагу, которую спешно доставили с военного корабля, молча и не спеша вышел. Бумага лежала перед Гуссейном. Он читал ее, читал и содрогался.

«…Иные мореплаватели, – писал капитан одного из турецких кораблей, – называют ураганом или тайфуном всякий необыкновенно жестокий ветер. Но сии наименования имеют между собою большую разницу. Ураган означает весьма крепкий ветер, который, дуя с большой свирепостью, беспрестанно меняется так, что в короткое время обходит весь горизонт; он причиняет, следовательно, весьма опасное толкучее волнение морю и воздуху. Тайфун же дует некоторое время весьма крепко с одной стороны, потом вдруг затихает и через несколько минут начинает дуть от противоположного румба с прежней жестокостью. Но есть еще один ветер, называемый драконом; мореплаватели дают сие название ветрам, от разных румбов дующим; оные в Черном море случаются весьма редко.

Но все то, что довелось нам испытать, не сравнимо ни с ураганом, ни с тайфуном, ни с драконом. Мы перенесли нечто страшное и что можно назвать только танцем смерти в горящем аду!

…В среду ночью из трюма повалил дым. Мы ударили тревогу из пушек, привели в действие пожарные трубы и ведра. Дым выходил из кубрика против форлюка, а потому действие заливных труб мы направили в то место. И хотя огонь еще не показывался, но дымом заполнило весь кубрик, так что людям, гасившим пожар, не было никакой возможности там оставаться.

…Потом начался пожар в другом трюме. Мы никак не могли понять, отчего он произошел, но, подумав, догадались, что в бурю наш корабль посетили неизвестные нам люди, скорее всего казаки, и подожгли его.

Я приказал плотно задраить все люки на нижней палубе, заколотить сделанные в ней отверстия и употребить все средства, чтоб затушить огонь спертым воздухом. Гребные суда спустили на воду; матросов расставили по бортам с заряженными ружьями, чтоб, кроме караульных, на гребных судах ни одного человека не было. Мы ждали взрыва и, чтобы избежать его, решили замочить весь порох в крюйт-камере, для чего и начали лить туда воду. Но около полуночи все до единого человека принуждены были оставить сию работу, ибо многие почти совсем задохлись и были вынесены наверх замертво: все они, однако ж, пришли в чувство, кроме одного баталера, который при сем случае лишился жизни.

…В половине второго ночи мы были приведены в ужасный страх и полное смятение: вдруг сбросило крышки с люков верхнего дека, и тогда из них повалил густой дым, за коим в один миг последовало пламя, поднявшееся во всю длину мачты. Мы ожидали мгновенной гибели, и в замешательстве, при сем случае последовавшем, два матроса утонули, покушаясь вскочить в гребное судно. Мы утопили опознавательные сигналы, сигнальные книги и всякие другие тайные бумаги, бросили за борт все койки и флаги, кроме двух поднятых, означавших сигнал бедствия. Люди продолжали работу, чтоб обезопасить крюйт-камеру, но их все время выносили оттуда упавшими замертво. Больше других претерпел артиллерийский офицер Курбан-Али-хан. Его пять раз выносили без всяких признаков жизни. Шестой раз его вынесли окровавленного, обгоревшего и мертвого.

Мы, несмотря на это, не оставляли попытки сбить огонь, но это нам не удалось.

…Ветер усилился. Другие корабли горели, взрывались и тонули у нас на глазах.

На сооруженном плоту мы отчалили в море, взяв на него людей столько, сколько могло поместиться. Наше бедственное положение усугубилось. Нас захлестывало водой, некоторых сбросило в море, и они все быстро утонули.

…Великое несчастье постигло наш султанский флот под Азовом. Такого несчастья еще никогда не бывало со времен султана Баязета. Лишились жизни многие храбрые матросы и капитаны…»

Тут было от чего прийти в отчаяние.