Думный дьяк Федор Федорович Лихачев превзошел все ожидания царя. С вечера он отправил гонцов на Воронеж к Мирону Вельяминову, ночью – на Валуйки к Федору Ивановичу Голенищеву-Кутузову, к утру – на Дон к войску Донскому, а к полудню разослал гонцов в Оскол, Тулу и Астрахань.

Коней подобрали из царских конюшен самых лучших, людей посадили на тех коней самых толковых и надежных, и поскакали гонцы так быстро, что и сам Лихачев был отменно доволен: выпала ему доля отличиться и заслужить внимание царя.

«Все сладится!» – думал он.

Много, мало ли прошло дней, как гонцы, оставив стены Кремля, помчались исполнять дело российское, но в самое короткое время в Посольский приказ поступила первая отписка воронежского воеводы Мирона Андреевича Вельяминова. Он доносил царю Михаилу Федоровичу, что на Дон по повелению царскому отпущены Григорий Шатров и Антип Устинов. А еще-де посланы на Дон поместный атаман Иван Орефьев и Степан Паренов, как царь того пожелал, чтоб разузнать им, что на Дону и в Азове-городе делается.

«Степан раньше ходил на Дон для проведывания вестей с князем Савелием Козловским, а памяти царской ему, Степану, тогда не дали. Поехал он Доном, верхними казачьими городками, а донские атаманы и казаки спрашивали у него: куда послан, для какого дела? Дана ли ему отписка или наказная память? А Степану и сказать было нечего. За то его назвали лазутчиком, хотели отрубить голову… А ныне, сказывал мне Степан, без отписки, без наказной памяти на Дон проехать нельзя. И дал я ему от себя наказную память. Приедут и какие вести привезут, государь, я отпишу и одного из них тотчас к тебе пошлю. Велел я им ехать суденком. Где суденком не можно будет плыть, коньми будут ехать степью, наспех. Легким суденком гнать наспех вниз по Дону-реке, ежели грести днем и ночью, можно поспеть до Азова в дён десять, а назад грести до Воронежа тем же суденком недели четыре…»

Читал думный дьяк Лихачев отписку Вельяминова и кручинился, что не так-то скоро великий царь получит желанные вести. Дорога на Дон не близкая.

Прошел целый месяц с того дня, как отбыли на Дон гонцы Вельяминова, а вестей от них не поступало. Воевода не мог ничего ответить и подумывал уже о том, что скоро ему, пожалуй, придется отдать палачу свою голову. Уж и тульский воевода князь Иван Черкасский отписался царю, пропустив в Москву с вестями боярского сына Якима Мозалевского, и валуйский князь Иван Федорович Голенищев-Кутузов, и воеводы с Оскола и с Астрахани отписались, а он, Мирон Вельяминов, не только вестей царю послать не может, но и сам не может получить от своих гонцов даже самой малой весточки.

Закручинился воевода не на шутку. Сказывали ему, что Ивана Орефьева и Степана Паренова побили насмерть дорогой. Иные говорили, что их прибили на Дону под Черкасском-городом. А еще слышно было, что они вписались в донские казаки, не желая нести тяжелую службу Вельяминову…

Наконец дождался воевода первых вестей и всю ночь напролет корпел над важной бумагой, в которой пометил день и час ее отправки.

Воронежский жилец из села Усмани Атаманской Васильев, крестьянин из Лисок Якушко Иванов приехали из Азова и рассказали Вельяминову, что в ответ на набег крымских татар донские казаки послали под Крым двести казаков – поймать языков, а сами все готовятся идти на приступ Темрюка; суда все на воде стоят совсем готовые да дожидаются тех атаманов и казаков, которые побывали с донскими вестями в Москве. Из Темрюка-де бегут русские полоняники и рассказывают, что крымский хан писал к турецкому султану, дабы тот прислал в Крым своих людей на помощь брать крепость Азов. А турецкий-де султан отказал хану по той причине, что он еще не управился с Багдадом. И как только управится, непременно, не задерживаясь, пойдет всем своим войском войной великой против Азова…

К утру бумага была готова и отправлена в Москву.

Умный и расчетливый валуйский воевода Федор Иванович Голенищев-Кутузов, получив царскую грамоту о тайном проведывании вестей на Дону, послал на вывед валуйского станичного атамана Томилу Бобырева, с ним ездока Федора Лазарева, указал, как им быть на Дону, что делать, и дал для донских атаманов и казаков свое самое любительное письмо с обещанием, что к ним на Дон скоро прибудет милостивое царское жалованье, сукна, вино, свинец, порох и хлеб.

– Ну, детинушка, – сказал на прощанье воевода Кутузов, – едешь ты с царским великим делом. Не опозорься. Нападут на тебя татары – отбивайся…

Томиле Бобыреву исполнилось двадцать лет, но на Валуйках не было другого такого сильного, здорового да смекалистого парня. По росту, по ширине плеч, по силе рук, по выносливости ног не было ему равных. Возьмет кобылу на плечи и понесет, не сгибаясь. И красотой бог не обидел Томилу: бабы, замужние и вдовые, когда Томила шел по улицам Валуек, словно завороженные прилипали к плетням и заборам, поглядывая на детинушку, и расходились по домам только тогда, когда Томила Бобырев скрывался с глаз. На Томиле – шапка соболья кстати, кафтан синего сукна как влитый сидит, кушак красного цвета – на месте, зеленые шаровары широкие – ладные, сапоги сафьяна красного, – да не сапоги, а сапожища. Ему бы, этому молодцу, воеводой на Москве быть, а он доволен и тем, что всего-навсего валуйский станичный атаман и холоп воеводы Голенищева-Кутузова, который перед ним – слабое и хилое дитя.

– Не опозорю, – твердо отвечал Томила воеводе, – дело царское справим по чести, добру и совести.

– Говори с атаманами поласковее.

– Бывал на Дону, знаю, что сказывать.

– Ехать накрепко тайно, а если в степи наедут татары и тебе будет невмочь сохранить нашу грамоту, – издери ее и разметай, или кинь в воду, или сожги, чтоб она не попала им в руки. Проведай тайно от атаманов и казаков, что у них делается ныне на Дону и в Азове. А если к ним придут на осаду турские и татарские люди, и будут казаки сидеть в осаде, то как они будут промышлять над врагами? Нет ли у них нужды в запасах? Не скудно ли им в зелье, свинце? Поведай, крепят ли они город и чем себе они хотят помогать. В том воля царя.

Томила, не мешкая, тронулся в опасный путь с товарищами.

Войско Донское приняло Томилу тепло, по-родственному и вскоре доверило ему везти в Москву войсковую отписку, из которой царь всея Руси должен был узнать, что Великое войско благодарно за царское жалованье, за хлебные запасы, которые были присланы им на Дон больше прежнего, за его внимание и справедливость.

Атаманы писали царю, что крымский хан Бегадыр Гирей приходил под Азов с большим войском и требовал именем султана вернуть Азов, что у них была битва пять дней и пять ночей, что разгромленный хан бежал, как побитая собака, в Бахчисарай.

Атаманы и казаки писали, что всегда будут вместе с запорожскими казаками неоплошно служить великому государю.

«Мы, – говорилось в донской отписке, – не токмо что город сдать не можем, но не дадим с городовой стены снять и одного камня. Мы брали Азов для твоей, царь, вотчины, для счастья и к великой чести твоего наследника Алексея Михайловича…»

Царь лежал в постели. Недуг сковал его силы. Но он сам захотел вести беседу с Томилой Бобыревым, и без лишних людей.

Томила вошел в опочивальню царя, низко поклонился и заговорил, не дожидаясь вопросов:

– Царь! Донские атаманы желают тебе скорейшего выздоровления. Без тебя на Дону дела не сладятся. На что я, холоп твой, имел подозрение к донским атаманам и казакам, и то убедился воочию, что они, страдальцы наши, живут не воровством, не разбоем, а правдой и верой в силу твою, государь, в силу земли нашей и государства.

Царь, удивленный такими словами, приподнялся в постели, поглядел на великана, почесал бороду и не спеша сказал:

– Откуда ты, такой молодец, пришел и где уродился?

– Родился я, батюшка царь, на Валуйках. На Валуйках с землицы питался, пил воду студеную, ел кашу пшенную да хлеб ржаной. На Валуйках земля хорошая. Посади там сухое зерно, и то здорово вырастет. Мать моя, отец-батюшка там же росли, с меня ростом были. На русской земле, если ее возделывать, не такие еще уродятся.

– Складно сказываешь, молодец, – сказал царь, поднимаясь повыше, – складно. Тебе бы быть у меня в ближних людях.

– Да я и так близко. Прикажи слетать на Валуйки – слетаю мигом. Прикажи прилететь к тебе – в любой час дня и полуночи прилечу. Прикажи дело сделать царское, во имя земли русской, в любом краю государства Русского, – все для тебя сделаю.

– Да ты ведь молод еще, а так уже опытен умом.

– То мне, батюшка государь, неведомо.

– Не скрою, Томила, – сказал царь, – ты мне прибавил сил и здоровья, вселил в меня надежду и ободрил.

Царь опустился на подушку, довольный словами Томилы.

– Сказывай все, что видел там, на Дону и в Азове, и что тебе там полюбилось?

– Великий царь-государь, все полюбилось. Они, что муравьи, лепят стены крепости. А для чего? – подумал я. Для силы и крепости твоего государства. Они головы свои складывают каждый час. А для чего? Во имя твоего государства. Они траву едят, ежели им хлеба от тебя не досталось, рыбехой питаются, солнцем согреваются, а для кого? Для тебя, великий государь, для твоей русской земли. Их, казаков и атаманов, послы русские поносят и в Крыму, и в Стамбуле перед султаном и султанятами, уверяя их, что-де если казаки и впредь станут ходить на море, то государь из дружбы к султану стоять-де за них не будет. А те им твердят: донских казаков каждый год наши люди побивают многих, а все их не убывает. Сколько бы их в один год ни побили, на другой год их еще больше с Руси прибывает. Если бы, говорят турки, прибылых людей на Дон с Руси не было, то мы давно бы уже управились с казаками и с Дона их сбили.

– Ну, детина, – сказал царь, – ты смел… А что еще поведаешь?

– Живут казаки что птицы на веточке, а из-за кого? Из-за тебя же, царь, да из-за своей земли. А их поносят да отрекаются от них, знать мы их-де не знаем, и наша хата с краю. А с краю-то – хата государская. И на ту крайнюю хату то и дело лезут вороги, бьют, дерут, в полон ведут, а хаты, которые, государь, в Москве, – те хаты в полном сбереженье.

– Дело, – сказал царь, – да того дела не говори боярам. Ходили ли казаки на море?

– Ходили, – отвечал Томила. – Ходили в ответный поход на Черное море тридцатью четырьмя стругами. Атаманом у них был Алексей Старой. Да к тем тридцати четырем стругам прибавилось в море запорожских казаков еще двадцать стругов во главе с Гуней, атаманом с Украины. Был у них бой с турскими кораблями под Керчью. Те корабли турские шли промышлять Азов. В море уже они подготовили лестницы, чтобы влезать на стены крепости. Да больно поспешили. Алексей Старой и Гуня ночью, крадучись, подплыли близко, подожгли десять турецких кораблей, перебили людей и с полной добычей, когда корабли горели еще и тонули, вернулись на Дон, не потеряв ни единого человека.

– Ладно, – сказал царь, закрывая глаза. – Говори далее.

– Осип Петров, калужанин, ходил на море в тридцати семи стругах, а в стругу было по пятьдесят, по шестьдесят человек. Пошли они, холопы твои, к Казанрогу. У Казанрога скопилось шестьдесят крымских и турецких судов – Азов брать.

– Далее, – тихо сказал царь.

– Шли атаманы и казаки морем день и ночь. К заветной воинской ночи из-за погоды не поспели и стали на якоре в море, потому что днем им идти не можно было. Надо было прийтить им безвестно в ночи. Но того дни учинилася погода большая, свирепая. Струги поразнесло по морю и носило три дни, принесло повыше Гнилого моря к урочищу, к Бирючьей косе, разбило у берега морскою погодой пять стругов, запасы все потопило, и люди, выйдя на берег, осталися без еды. Люди с других стругов подобрали их, да из-за морской погоды стояли в одном месте дён десять.

– Далее.

– А по берегу татары стали задираться, налетать на них. Они тогда снова в море поплыли, а в море погода стала куда хуже. Струги их разносило по морю врозь. Носило их на море двадцать дён, выкидывало на мели, на берег, топило… С малой погодой сошлись немногие и напали на турецкие корабли с остервенением. Пожгли, топорами порубили, перетопили немало. Перебили людей турских на счастье твое, а тут – вновь непогода. Всех выкинуло на берег… На берегу татары подстерегли их, почали стрелять со всех сторон. Казаки не от радости пожгли свои струги, а чтоб не достались бусурманам, с которыми бились на берегу великим боем. Перебили многих татар, переранили, лошадей под ними побили и пешие пришли в Азов здорово.

– Похвально! – сказал царь, вытирая потный лоб.

– Ходил на море атаман Иван Богатый, добрался до Константинополя. Осип Петров ходил многажды, и казаки его почитают за то весьма… Приходил в море турский адмирал Пиали-паша на сорока больших галерах. Он пообещал султану вернуть Азов в самом скором времени. А ему навстречу на пятидесяти трех чайках пошел Осип Петров с Гуней же. Войска у них Донского и Запорожского было тысяча семьсот человек. Чтоб обмануть Пиали-пашу, они напали на Кафу, подожгли ее, полон взяли и снова вышли в море. Пиали-паша напал на них, под Таманью был бой большой, который кончился неудачей для казаков. Казаки пожгли турецких галер изрядно, сколько точно – не ведаю, однако и казаков загнали в устье Кубани. Пиали-паша окружил их своими кораблями и держал, не выпускал из реки. Турки выждали время и напали на казаков, перебили человек с двести, остальные кинулись в болото, да почти все там и погибли. Осталось человек триста. Их взяли в плен и отправили с тридцатью чайками в Константинополь для казни.

Царь молчал.

– Еще раз ходили казаки для твоих вестей на море в тридцати семи стругах. Наткнулись на восемьдесят больших турецких каторг да на сто мелких суденышек. Был бой на море три недели. Потопили казаки двенадцать турецких каторг, да силы-то неравные были. Донимала крепко турецкая артиллерия, попортила и перетопила казацкие струги. Опять же пришли в Азов пешие. Атаманы и казаки чают, ежели в лето турецкие и татарские войска не придут под Азов, то они сами пойдут на город Темрюк и заберут его на имя государя и царевича князя Алексея Михайловича, на его государево счастье. А людей в Азове хоть и мало, все же порешили они сидеть в крепости, принять любой бой от турок. Только просили, чтобы ты, царь-государь, прислал к ним в Азов своих государевых служилых людей на помощь. Зимой с хлебом было так скудно, что многие бедные люди ели кобылятину, а ныне кормятся рыбой.

Томила Бобырев рассказал царю то, что не запишешь ни в одной отписке. Он сообщил, что в Азове идет бойкая, горячая торговля.

– Приезжают в Азов купцы из Казани, из Астрахани, из других дальних городов. Наведываются даже кавказские, турские, татарские, булгарские, персидские купцы. Привозят сафьяны и всякую мелкую рухлядь. Шумно, говорно. Бойко торгуют у стен крепости. Забавы всякой много. Рот раздерешь от смеха. Торгуют купцы русские и с турками. Из Темрюка в Азов приезжают купцов человек по двадцать, по сорок. Окромя сафьяна, везут шелк, бязь, покупают мед, воск, куниц, белок. Меняют товары на турских и татарских мужиков и старых баб. А молодого татарского ясыря казаки не продают и ни на какие товары менять не хотят… Приезжают в Азов для откупу ясыря торговые люди из Кафы, Керчи. Приезжают водою в мелких комягах, привозят опять же всякий овощ, сапоги. Меняют многие товары на мед. Мед больно любят. Торговля идет под городом, а в город купцов не путают. Привозят всякую всячину. Купить там все можно – даже самую лучшую девку турскую.

Царь улыбнулся.

– А ты не купил там девку? – спросил он.

– Ге! – усмехнулся Томила. – Девка у меня на Валуйках есть. Такой девки, царь, нигде не купишь.

– Такая же, как ты, громадина?

– Нет, батюшка государь, малость поменьше, да девка во всем дюже складная…

– Богатая?

– Богатство все в ней. За такую девку богатство грех просить. За такую девку дают богатство.

– Сколь же ты дашь богатства за нее?

– Одну голь – себя, Томилу бедного…

– Ну, далее. Идет торговля бойкая, купцы съезжаются, покупают, продают…

– Коней казакам ногайцы дарят. Народы всякие в гости к казакам приезжают, беседы ведут, вино на радостях пьют, царю служить все крепко обещают. Там всякие люди бывают: с Булгарии, Сербии, Черногории. Им надоело под турком сидеть, воли своей христианской не иметь. А турок, так по всему видно, придет Азов-город брать. Он ведь давно готовится и крепко. Пойдет султан непременно морем и степью. Война будет большая!

– Откуда это тебе ведомо?

– Приехал из Керчи в Азов турок Тохтамыш с товарами. Хитрый такой, и говорит: султан готовит многие большие и малые суда для похода на Азов. Войско-де собирает всюду, где только можно. Окромя своего войска, султан сам поведет с собой на Азов полоняников русских, усердных греков, литовцев, немцев, сербов, булгар, черкесов, абхазцев. Собирает войско, говорил тот турский купец, тысяч двести-триста и разметает казаков по полю, как иногда челны метает на море. Сейчас войско главное согнано со всех концов под Багдадом.

– Да то, видно, был не купец, а султанский лазутчик, – сказал царь огорчаясь.

– Иной раз и к ложному слову лазутчика надо ухо приставить.

– Верно.

– По указу султана, говорил тот турок, в Кафе, в Керчи, Тамани и во многих причерноморских городах готовят большие хлебные запасы для турского войска. А у казаков хлеб на исходе, пороху мало, свинцу, ядер. Пушек-то у них, поди, с триста будет. Пошли им, царь, хлеба, свинцу, пороху… Они, как я заметил, пульку зря не посылают, зерницу твоего пороха берегут всяко, сухарь едят подумавши. Хлеб дорогой. В Азове с хлебом скудно, осьмина ржаной муки стоит два рубля. Четверть муки пшеничной, пшена стоят три рубля, ведро вина – два рубля. Вот так и живут. Астраханские служилые люди – семьсот человек – пришли на Дон во главе с сыном боярским Яковом Полдениновым, да как узнали про скорый приход турских и крымских войск под Азов, ушли назад, в Астрахань.

– С чего бы это?

– Мне-то откуда знать! Астраханский воевода Федор Васильевич Волынский прислал их будто для языков, а там, кто его знает, пришли стрельцы да наскорях и ушли. Нешто кому хочется на жареной сковородке вертеться. Азов, царь-батюшка, не мед, а горькая редька. Вот ту горькую редьку и едят казаки.

– Ты смело говоришь.

– Цари смелость любят, – сказал Томила.

– Верно. Говори далее. Присядь, детинка, присядь, Томилушка.

– Да я, батюшка государь, привычный, могу стоять долго, а перед тобою и год простою.

– Присядь, атаман, присядь.

Томила осторожно присел, украдкой пригладил густые черные волосы и снова уставился своими карими глазами в глаза царя.

– Забыл я поведать, просили атаманы сказать, ногаев со всеми их улусами и семьями старанием Алексея Старого привели.

Царь встрепенулся, и глаза его заискрились.

– Хорошо. Похвально. Благодаренье богу! – сказал он молитвенно и перекрестился желтой дрожащей рукой. – Спасибо тебе, Томилушка, за вести такие добрые, необходимые государству. Приятные вести. – И велел позвать немедля думного дьяка Лихачева.

Вошел Федор Лихачев с грудой бумаг. Томила встал, низко поклонился боярину. Царь приподнялся, свесив с постели желтые босые ноги с длинными и худыми ступнями.

– Великий царь-государь, – с тревогой сказал боярин, прикрывая атласным одеялом царские ноги, – застудишься… Побереги себя. Лежал бы…

– Видал детинку? – живо сказал царь боярину.

– Вижу, крепок молодец.

– Слыхал, старанием атамана Алеши Старого войско Донское привело многих ногаев с семьями и улусами под нашу царскую руку?

– Не слыхивал.

– Опять… «Не слыхивал, неведомо…» Вот Томила сказывал мне. Верно, Томила?

– Верно, царь-батюшка, привели под твою царскую руку, кормили их, поили, суда для перевоза через реку давали, пастбища для скота отвели, клятву с них на Коране взяли.

– Слава богу! – размашисто крестясь, сказал Лихачев. – Слава царю великого государства.

– Сие есть великое дело. С какими вестями ты прибыл, боярин?

– С челобитными.

Царь кивнул головой.

– С Воронежа воевода Мирон Вельяминов посылал по твоему указу вестовщиков Степана Паренова да Ивана Орефьева. Велено им было ехать из Азова на Воронеж лошадьми поскорей, днем и ночью, не мешкая нигде ни часу. С Воронежа поехали они водяным путем судном; а с Азова они купили себе для скорой поездки по два коня на человека, заняв деньги из ростов. А дали они за те лошади по десяти и по двенадцати рублев за лошадь. И как они поехали из Азова на Воронеж наскоро, у них от скорой езды на дороге на степи пали два коня, цена двадцать рублев. И тех они лошадей на степи кинули и приехали на Воронеж об один конь. А были они в посылке с проездом месяц и десять дён. Бьют челом, чтоб государь пожаловал их за донскую службу и за изрон.

– Службы-то их мало видел, – хмурясь сказал царь. – Пожалуем. Степану Паренову государева жалованья шесть рублев. Ивану Орефьеву денег пятнадцать рублев. За лошадей, которых на степи покинули, двадцать рублев из Большого приказу. Еще что?

– Челобитная усманского атамана Федора Петрова, ездившего на Дон для вестей. Посылал его Мирон Андреевич Вельяминов проведать казачьи, турские и крымские вести. Ездил он на Дон до Медведицкого городка. От скорой посылки у Федьки разгорелся конь и пал на степи. За свою царскую службишку и за изрон коня твоим жалованьем не пожалован.

– Велю дати ему, Федьке Петрову, своего государева жалованья для его бедности из Большого приказу два рубли. Еще что?

– Вельяминов челом бьет. На Воронеж из Азова приехал поп Осип, по прозвищу Зеленый. Прозван Зеленым за то, что у всех лица желтые, белые, красные, а у него лицо зеленое. В съезжей избе перед боярином он сказывал: погреб-де он с Дона после Петрова поста, отговевшись. Греб пять недель, оскудел в дороге, изголодался, изодрался, едва не утонул.

– Изголодался, изодрался, а что он в Азове видел? Все наперво свое – изголодался поп, а государевы дела для них в забвении. Чего он хочет?

– Царской милости, ласки, поденного царского жалованья.

– Это за что же? За пять гребных недель? Дать Осипу Зеленому поповское платье, изодранное пускай сам чинит. На бедность дать в память рубль царский. Еще что?

– Атаман Микита Богатов да казак Тимоха Карагач от себя пишут тебе, царю-государю.

– Чти полностью.

– «Под Азов ныне приходу турских людей и татарских не будет. Мы чаяли, что те каторги, с которыми бился Гришка Некрега, заумыслили приход под Азов. А ныне они стоят в Черном море, в гирле, промеж Керчи и Тамани по конец Азовского моря в заставе и берегутся приходу на себя донских атаманов и казаков, чтоб их не пропустить…»

– Занятно, но можно ли тому верить? Не из лазутчиков тот атаман и казак Тимоха Карагач? С чего бы это им, а не атаманам писать царю от себя? Что ж это они – умнее всех?

– Не ведаю, – сказал Лихачев.

– Проведай… А ты как думаешь, Томила?

– Царь-батюшка, сегодня ли, завтра ли, но, по моему разумению, быть под Азовом войне великой…

– И я в той думе пребываю, – сказал царь, укладываясь в постель. – Быть войне. Еще что?

– Атаман Михайло Татаринов просит оказать царскую милость донскому атаману Микифору Половневу, который ныне бездомно и голодно живет на Москве. На бою с татарами он был ранен. Раненого Микифора взяли в полон в турскую землю. Из полона Микифор побежал в немецкую землю, в Венецию и был во многих разных странах. За выход из полона, государь, и за раны, и за сукно ему дано только пять рублев. То государево жалованье, живучи на Москве, проел, а ружья, государь, у него, Микифора, нет, против твоего, государева, недруга биться нечем. Ехать ему к войску на Дон не с чем. Пожалуй, царь, Микифора и отпусти его на Дон.

– Пожалуй, поверстай и отпусти Микифора на Дон.

– Дозволь и мне, царь-батюшка, без челобитной просить твоей милости, – смело сказал Томила.

– Проси.

– Для твоих скорых государевых вестей у меня, холопа твоего, на Усть-Деркулях пал конь. Коня я того покинул в степи. Цена коню шесть рублев.

– Ты малое просишь, – сказал царь. – Проси больше…

– Не смею. И того хватит.

– Выписать. Да, кроме того, выписать в дар пятьдесят рублев. Отдать с моей конюшни серого коня, дать англицкого сукна, да бархатный кафтан, да его валуйской невесте… Как звать ее?

– Евдокиюшка! – сказал Томила.

– На платье от меня и царицы Евдокиюшке.

– Великий государь! – захлебнувшись от счастья, сказал Томила, широко раскрыв глаза. – Милостивый государь, праведный, век благодарен буду. И на службу мою верную всегда надейся.

– Надеюсь!

Царь повелительно сказал Федору Лихачеву:

– Напиши-ка от нас царскую грамоту донским казакам с похвалою за их содействие к переходу ногайских мурз в наше подданство; напиши о назначении мурзам царского жалованья. И чтоб в грамоте непременно было сказано, что мы, великий государь, вас, атаманов и казаков, за вашу службу, что вы нам служите и ногайских мурз и улусных их людей к нашей царской милости призываете, жалуем, похваляем и хотим вас держать в нашем царском внимании. Вы доброе дело делали: перевозили их, суда покупали, и свою братью, казаков, перевозить посылали, давали им есть и пить в хорошую почесть, собирая со своей братии, казаков, деньги, покупали запасы, и вино, и быков, и баранов, и мед, и неводы рыбу ловить. Насильства никакого над ними не чинили. Мы, великий государь, по нашему указу за то велим торговым людям со всех городов ходить к вам безо всякой зацепки… Грамоту на Дон повезет Томила Бобырев. Жалованье наше царское в восемь тысяч рублев отвезет тоже он, И он же скажет там, чтоб к нам прислали лучшего атамана вскоре за хлебными запасами, за порохом и свинцом.

Царь повелел еще Федору Лихачеву собрать запасы хлеба, послать в дар войску Донскому с Воронежа новые суда для промысла на море. И велел еще царь Томиле Бобыреву, чтоб на Дону по-прежнему промышляли всем своим радением воинские вести и слали их в Москву почасту и немедля, днем и ночью, сухим и водным путем.

На Валуйки воеводе Федору Ивановичу Голенищеву-Кутузову была послана царская грамота об отправке на Дон Томилы Бобырева, везущего грамоту, чтоб он, воевода, дал ему в провожатые человека и отправил Бобырева обратно в Москву по возвращении с Дона.