Был апрельский день 1653 года. Царь Алексей Михайлович принимал послов Богдана Хмельницкого.

От Спасских ворот к царскому дворцу шли Силуян Мужиловский и Кондрат Бурляй, окруженные с обеих сторон стольниками посольского приказа. Впереди – рынды в белых кафтанах с алебардами. Перед самым дворцом в два ряда – статные, крепкие, как дубы, стрельцы. Царь Алексей Михайлович сидел в тронной зале на кресле из рыбьего зуба. За троном ближние бояре – Бутурлин, Морозов, Прозоровский, Нарышкин, стрелецкий начальник Артамон Матвеев. Чуть пониже – думные дьяки: Ларион Лопухин, Алмаз Иванов, окольничий Богдан Хитров.

Силуян Мужиловский и Кондрат Бурляй низко поклонились, коснувшись правой рукой пола, устланного цветастым персидским ковром. В Тронной палате было торжественно, чинно, строго. Заговорил Мужиловский:

– Великий государь и самодержец всея Руси, от имени гетмана Богдана Хмельницкого со всем Войском бьем тебе челом и вручаем тебе грамоту, в коей покорно просим принять народ наш, войско и всю землю нашу православную под твою высокую руку, а также просим всякую помощь оружием и прочим подать нам, ибо снова объявил посполитое рушение на Украину король польский и снова кардинал-примас и папский нунций угрожают унией вере нашей православной. Одна надежа – держава Русская и ты, великий государь.

На то уповаем.

Мужиловский приблизился, преклонив колено, вручил царю в собственные руки гетманскую грамоту. Государь передал ее князю Прозоровскому, сказавши:

– Зело утешены мы желанием гетмана Богдана Хмельницкого и Войска вашего защищать веру и волю свою. Ведаем мы, что король польский своего слова не сдержал, и мы ему, брату нашему, о том отпишем, а твои слова, посол, приняты нами к сердцу. Быть так: о делах ваших, кои ты тут перечислил, говорить послам гетмана с князем Прозоровским Семеном Васильевичем, с окольничим Богданом Матвеевичем Хитровым да думными дьяками Ларионом Лопухиным и Алмазом Ивановым...

...В тот же день в посольском приказе Силуян Мужиловский рассказывал боярам:

– Присылал король к гетману послов своих, Маховского и Чернецкого, чтобы снова комиссию учинить. Обещали, что посполитого рушения не будет, только бы гетман велел селянам в послушании пребывать. Но тех слов своих не держат. Войско поспешно сбирают и немало уже городов и сел на Волыни и Подолии снова разорили и простых людей невинных замучили. Творят сие поспешно, ибо прослышали, что его царское величество желает заступиться за нас, за веру нашу православную. Также надлежит вам ведать, что коронный канцлер послал своих послов в Стамбул, к султанскому визирю, предупредить его: Москва, мол, с гетманом союз учинить намерена. Султанский чауш Осман-ага в Чигирин прибыл, обещал всякую помощь гетману, лишь бы он с войском и всеми землями перешел в подданство турецкому султану. И гетман чаушу ответ дал такой: мы теперь подданные короля Речи Посполитой и на верность ему крест целовали.

Кондрат Бурляй, который все время молчал, слушая, как ловко сыплет словами Мужиловский, заметил:

– Вы, панове бояре, ведать должны, что, кроме христианского государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Русии самодержца, народ наш никого признавать не хочет и в подданство басурманам не пойдет, лучше погибнет на поле битвы.

– Сие похвалы достойно, – сказал князь Прозоровский. – Царь о том отпишет гетману. Стольник Федор Ладыженский спешно в Чигирин выедет с тем письмом. Вам от султана и его слуги, крымского хана, держаться надлежит в отдалении. Царь указ учинил, – Прозоровский блеснул сквозь очки строгим взглядом, – донским казакам итти оружно на помощь гетману. Гонец завтра повезет указ на Дон.

– Славно! – вырвалось у Мужиловского.

– Обожди, – Прозоровский поднял палец. – Ведомо стало нам, что король Речи Посполитой выступил с войском на Львов. Царь повелел послать королю посольство, еще раз миром предупредить, дабы обиды народу вашему не чинил.

Надежды на успех не возлагаю, но все же будет еще одно предостережение...

– Бесплодно сие, – покачал головой Мужиловский.

– Однако надо, пан Мужиловский. Князь Репнин будет вести переговоры с коронным канцлером. Что будет – увидим. А пока что стрелецкому начальнику Матвею Артамонову велено выехать в ваше войско, дабы на месте с гетманом говорить и учинить все, что потребно для помощи...

– Скорее бы только! – вырвалось у Бурляя.

Прозоровский недовольно закусил губу.

– Это, пан посол, не наезд на усадьбу. О великой войне речь ведем...

Враги Русской державы только того и хотят, чтобы все земли наши были на клочья разорваны, чтобы разделить народы наши навечно. Тогда смогут привольно лакомиться сокровищами нашими. Ведаем, одною мыслью живут враги: железною пятою наступить на землю нашу, веру православную поносить и ничтожить. Что делают супостаты! Белую Русь вовсе погубили. Червонную Русь в оковы заковали так, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Разве мы о том не знаем здесь, на Москве?

Голос Прозоровского окреп. Он отодвинул от себя пергаментные свитки и, опершись твердо руками о край стола, говорил:

– Все сие видим, и беды сии укрепляют нашу веру в то, что будем воедино. Хвала и честь великая гетману Богдану Хмельницкому: уразумел он, в чем спасение края вашего. В далекое будущее мысль его проникает. Орлиный лет у гетмана.

– Ведомо государю, – продолжал Прозоровский, – что враги не хотят дать нам свободной дороги к морям Черному и Балтийскому. Замкнуть нам все пути – таков их умысел, и в том едины будут и королева шведская, и король Речи Посполитой, и венецианский дож, и папа Римский, и на том с султаном и ханом примирятся... Вот и говорю, господа послы, – стоим мы накануне дел великих, и должны быть осмотрительны, твердо идя вперед. А теперь, господа послы, прошу ко мне, откушать, чем бог послал.

Слуги освещали дорогу в темном коридоре, высоко держа над головами светильники. Во дворе Силуян Мужиловский, садясь в карету рядом с князем Семеном Васильевичем Прозоровским, подумал:

«На большую дорогу выходит Украина!»