Выговский рассылал грамоты. Не спал ночами. Писцы падали от усталости. Злые, садились к столу, гнулись над пергаментом. Генеральный писарь выматывал из них жилы. Грамоты, письма, универсалы... Словно только для этого и был рожден пан генеральный писарь. А он усмехался в тонкий ус, сыпал латынью, обращаясь к венецианскому послу Вимине, угощал московского дьяка Богданова апельсинами и, брызжа медом из своих серых холодных глаз, скороговоркой вел веселую беседу по-турецки с Наир-беем. А когда сидел перед гетманом, был спокоен, внимателен, только несколько сдержан, и всегда готов был подхватить налету гетманскую волю, докончить незавершенную мысль, продолжить начатое. И гетман был доволен, хотя порою в глубине души поднималось что-то недоброе против всезнающего и всеумеющего писаря. Говаривал порой:

– Одной цепью, писарь, судьба тебя со мной связала, смотри.

Тот только склонял голову и улыбался тонко, понимающе, и это раздражало гетмана.

Настало теперь время грамот и писем – то длинных, то коротких, то строгих, требовательных и настойчивых, то ласковых. Конечно, в зависимости от того, кому они были адресованы. От села к селу, от города к городу, степями, через реки, морем, на челнах, везли посланцы Хмельницкого написанные на бумаге гетманскую волю, приговор, просьбу, приказ.

Но были и другие посланные. Шли незаметные, древние, как мир, чернецы. Убогие люди еле перебирали ногами на путаных тропах. Никто и не подумал бы, что у них где-нибудь за гашником в подранной свитке спрятаны гетманские универсалы или грамоты. Такие побеждали любые препятствия, таким были не страшны смерть и пытки, а, главное – такие гонцы не вызывали подозрений. О них знали только двое – гетман и Капуста.

В эти майские дни Иван Выговский – весь воплощенное движение, беспокойство и деятельность. Оставлены развлечения, веселые беседы по вечерам у пани гетманши, все отброшено в сторону, забыто, точно и не существовало. Теперь, после Зборовской победы, которую гетман напрасно называл баловством, Выговский понял: надо вести большую политику. Если Порта считается теперь с гетманом, если Украиною интересуется австрийский император, и царь Алексей там, в Москве, следит за ней пристальным глазом, надо держаться Хмельницкого. Еще под Збаражем он колебался. Тогда он не был уверен, как развернутся события. На всякий случай, он дал знать канцлеру Оссолинскому, что в его особе пан канцлер найдет, в случае потребности, верного слугу. Но когда польское войско было разбито, когда белый аргамак гетмана носился, как буря, по полю битвы, и ветер победно развевал гетманские бунчуки, Выговский понял свою ошибку и во-время изменил тактику. О, у генерального писаря была чуткая натура, он никогда не прогадывал.

Славное утро после дождя. Свежий воздух пахнет мятой. Приятно и беззаботно на душе. Сидит генеральный писарь над виршами Твардовского.

Книга отпечатана в Кракове коштом краковского каштеляна. Выговский усмехается, перелистывая страницы. Он доволен. Надо будет непременно показать эту книжку Богданову. Русские не должны пренебрегать строками Твардовского, оскорбляющего царскую честь. У Выговского на то свои планы.

...Немного погодя пан генеральный писарь уже в канцелярии принимает немецкого негоцианта Вальтера Функе. Беседа течет легко, непринужденно.

Купец высказывает искреннее удивление и восторг. Нет, казаки достигли многого. Украина может существовать без польских панов, в этом Вальтер Функе решительно убежден. Богатства края – подлинный клад. Он, Функе, собственно, ехал в Московию, но, услыхав о гетманском гостеприимстве и об особе мудрого генерального писаря, решил завернуть в Чигирин. Вальтер Функе ненароком, но довольно подробно рассказывает об отличных делах своей фирмы. Его имя известно по всей Европе. Кто не знает мушкетов Вальтера Функе? Римский император пил за его здоровье. Вот этот большой перстень с изумрудом – подарок тирольского герцога. Но все это между прочим. Он увидел Украину, и ему не хочется странствовать далее. Он, кстати, не в таких уже годах, чтобы много путешествовать. В сущности, если бы господин министр пожелал, он мог бы помочь Вальтеру Функе. Чем? О, конечно, он не станет отнимать много времени у любезного хозяина! Нужно только одно слово, одно движение его пальца – и Вальтер Функе может оказаться полезен гетманскому правительству.

Украинский народ желает жить в достатке, красивые женщины хотят хорошо одеваться, шелковые платья были бы весьма к лицу таким госпожам, как высокоуважаемая пани гетманша и почтенная супруга пана генерального писаря. А какую прибыль могла бы дать шерсть? Какие пастбища на вашей Украине, какой чудесный климат! Тут все для того, чтобы множились овцы, благородные, тонкорунные, тысячи, десятки тысяч овец. Сказать по правде, он, Вальтер Функе, мог бы привезти из Германии и Голландии оборудование, можно было бы основать мануфактуру. Казачество и посполитые получили бы вдоволь сукна. У гетмана большая армия, – Вальтер Функе не политик, он только негоциант, но дела заставляют разбираться иногда и в политике.

Армию надо одеть. Одеть сто, двести тысяч не так легко, может случиться всякое... Выговский пытливо смотрит в глаза коммерсанту. Вальтер Функе не заканчивает мысль. Он только предлагает свои услуги. Мимоходом замечает: в Польше коронный гетман Потоцкий закупил у него десять тысяч локтей сукна.

Украине может понадобиться больше, но возить далеко, лучше основать мануфактуру здесь.

Беседа затягивается. Вальтер Функе ожидает ответа Выговского.

– В Брацлаве нами, по приказу гетмана, заложены две мануфактуры, да одна в Нежине. Намереваемся расширить и киевские.

Коммерсант ревниво прислушивается к словам генерального писаря. Под конец генеральный писарь любезно обещает подумать о предложении Вальтера Функе.

В тот же вечер слуга немецкого негоцианта привозит на подворье к генеральному писарю ящик. В нем сто локтей шелка и множество бутылок с благовониями.

Другой слуга завозит большой ящик на гетманский двор. В ящике двести локтей шелка наивысшего качества и также благовония. Коммерсант Вальтер Функе в коротком и почтительном письме покорно просит ясновельможную пани гетманшу взглянуть на образцы товаров его фирмы.

...День был слишком короток для Выговского. Он не успел сделать и половины дел. Недовольно подумал, что придется сидеть над грамотами еще и заполночь. Гетман утром уехал в Белую Церковь, в сопровождении Капусты и Коробки. В Белой Церкви начали отливать пушки. Начальник артиллерии Федор Коробка хотел, чтобы гетман своими глазами убедился в его старательности.

В гетманской канцелярии остался распоряжаться один Выговский.

Уже поздно вечером во двор канцелярии въезжает Богданов. Генеральный писарь встречает его на пороге:

– Рад видеть пана посла.

Богданов не спеша усаживается на лавку.

– Как здравие гетмана?

– Весьма благодарен! Изволил хорошо почивать, а теперь поехал со двора.

– А пани гетманова?

– Пани гетманова в добром здравии.

– А чада?

– Чада, хвала богу, здоровы и веселы, обучаются ратному делу, письму и латыни успешно.

Богданов все утирал пот. Выговский встал. В свою очередь спросил, склонив при этом голову, о здравии посла его царского величества. Как в Москве? Не слыхать ли чего?

– В Москве все благополучно.

Богданов начал издалека:

– Всюду молва идет – басурманы народ православный обижают.

– Это пану послу преувеличили. Есть случаи, но уже выдан по сему поводу гетманский универсал, – Выговский с сожалением пожимает плечами.

– Нам, известно, не с басурманами в союзе хотелось быть, да что поделаешь? Надо с ними мир соблюдать, не то Речь Посполитая против нас их повернет.

Выговский понимает: не эта причина заставила посла посетить в такой поздний час гетманскую канцелярию. Тут что-то другое. Озираясь, Богданов наклоняется ближе к генеральному писарю и говорит вполголоса:

– Имею поручение посольского приказа, нынче гонцом из Москвы доставленное, уведомить гетмана, что боярину Пушкину велено в переговорах с поляками сказывать, что царская милость к Украине неизменна и что супротив унии Москва будет крепко стоять.

Богданов облегченно вздыхает. Выговский, поднявшись с лавки, низко кланяется.

– За такую радостную весть, пан посол, от души благодарствую. Это нам великая радость и честь.

Выговский садится. Богданов, наклонившись к нему, продолжает:

– Венецианский посол Альберт Вимина утверждает, будто король Ян-Казимир снова объявит посполитое рушение против гетмана. Достоверно ли сие?

«Так вот что тебя заботит?» Конечно, паны в Варшаве не дремлют.

Головы у них разумные. Гетман войны боится. Край еще и по сю пору в ранах и в горе. Но ежели станется так, что король снова двинет свое войско на Украину, понятно, казачество вынет сабли из ножен. Но вслух генеральный писарь говорит иное:

– Подданный короля Радзивилл Смоленщину захватил и пустошит, православную веру уничтожает, то вам должно быть ведомо.

– Сие – дело посольского приказа, – отвечает Богданов. – Но вечному миру между царем и королем не бывать, пока шляхта чинит обиды нашему братскому народу, пока стремится вашу землю иезуитами засевать.

Помолчав, Богданов замечает:

– Бояре на Москве спрашивают: что Наир-бей в Чигирине делает?..

Посол внимательно глядит на генерального писаря. Тот, не отводя глаз, отвечает:

– Наир-бей, скажу тебе, посол, как другу, нам добрые вести привез. Он гость гетмана, и гетман его почитает.

– Наир-бей – басурман, – недовольно говорит посол.

– Известно, не христианин, и я так думаю. Да неведомо, что гетман замыслил, – многозначительно произносит Выговский.

Богданов настораживается. Он все хорошо понял.

О своих сомнениях он решил уведомить посольский приказ в Москве. В ту же ночь он написал письмо боярину Бутурлину.