VII
Суворов томился без дела в Петербурге. Третий месяц он жил в Таврическом дворце, окруженный вниманием и не зная никаких забот, но и никаких обязанностей.
И это безделье (постоянное, ежедневное чтение книг и газет было не в счет) раздражало, тяготило Суворова. Раздражало и тяготило его и другое двор, где хоть изредка, но приходилось ему бывать.
Императрица всегда приглашала Суворова на парадные обеды и свои вечера, на которые собирался избранный круг лиц.
Парадных обедов Суворов избегал - отпрашивался у царицы, и на вечерах, пользуясь репутацией "чудака", которую давным-давно присвоили ему враги, Суворов давал волю своему горячему, вспыльчивому нраву.
Зависть и недоброжелательство, которые в первые дни после возвращения Суворова из Варшавы притаились и уступили место лести и подобострастию, теперь снова подняли голову. К фельдмаршалу, увенчанному лаврами стольких знаменитых побед, уже в Петербурге понемногу попривыкли. О Суворове все чаще и чаще стали злословить.
Это доходило до Суворова. И он не оставался в долгу: бичевал недостатки, резал правду-матку в глаза и своими, как он сам называл, "солдатскими проказами" зло смеялся над придворным чопорным ничтожеством. И этим, конечно, задел много самолюбий.
Соперники и клеветники сторожили каждый шаг, каждое слово Суворова. Из любой мухи готовы были сделать слона.
На все лады судачили о том, как Суворов неуважительно принял в Таврическом дворце Платона Зубова за то, что Зубов встретил фельдмаршала, явившегося к нему в парадном мундире, - в одежде далеко не парадной.
Весь город знал о приеме Суворовым графа Безбородко, которого Александр Васильевич недолюбливал.
Безбородко как-то раз приехал к Суворову во время обеда. Суворов не встал из-за стола; только велел подать Безбородке стул, но к обеду не пригласил.
– Вам, Александр Андреич, еще рано обедать, прошу посидеть! - отрезал он.
Суворов знал, что в этакую рань Безбородко никогда не обедает, что он, стало быть, приехал неспроста, а в каких-либо своих видах, и это сразу же взорвало Александра Васильевича.
Смеялись над тем, как фельдмаршал бежит вприпрыжку по дворцовому залу, не зная, что Суворов делает это неспроста.
– Суворов стар, ему уже пора на покой!-твердили всюду его завистники.
Друзья Александра Васильевича передали ему об этом. И чтобы показать всем, как еще он, несмотря на свои 66 лет, крепок и бодр, Суворов при всех не шел; а пробегал по залу, чего не смог бы сделать дряхлый генерал Прозоровский или тучный Мусин-Пушкин.
Враги Суворова распространяли о нем разные небылицы вроде того, что будто бы, когда жена наследника Павла Петровича великая княгиня Мария Федоровна угощала его персиками, Суворов взял из ее рук всю вазочку и, передавая вазочку лакею, сказал:
– Неси ко мне!
Притворно ужасались тому, как Суворов свободно (хотя и почтительно) держит себя с императрицей: откровенно говорит ей о недостатках в армии, о дурном состоянии войск, о злоупотреблениях. Его честность и прямота, его настойчивость и кипучая энергия, с какой он хотел исправить все армейские недостатки, делали Суворова беспокойным фельдмаршалом.
Клеветники, наушничавшие на него, уже стали говорить, что императрице Суворов прискучил, хотя Екатерина наружно принимала все его замечания как будто бы благосклонно, что она не знает, как от беспокойного фельдмаршала поскорее отделаться.
Уехать из Петербурга к живому делу, к армии, Суворов мечтал и сам: солдатская палатка была для него ближе "бриллиантовой" залы и Таврического дворца.
И наконец к весне дело окончательно прояснилось: императрица назначила Суворова командовать войсками на юге, где он провел столько лет. В его ведение поступали войска, расположенные в Врацлавской, Вознесенской, Екатеринославской и Харьковской губерниях и в Таврической области.
Суворову оставалось пробыть в Петербурге считанные дни. Потому сегодня он собирался во дворец более охотно, чем в предыдущие разы.
По случаю бракосочетания великого князя Константина Павловича с принцессой Кобургской Анной на Неве устраивался великолепный фейерверк, а на площади перед дворцом - всегдашнее царское угощение народу: жареный бык, фонтаны с вином.
– Ежели б я помоложе был, беспременно пошел бы рвать быка! - говорил Прошка, помогая барину одеваться.
– Тебя только там и не хватало. Что ты - голоден?
– А почему ж на даровщинку не выпить и не закусить? Опять же лакеи сказывают: кто с быка золотую голову сорвет и принесет во дворец, тому сто рублев заплатят. Такой закон.
– Смотри, чтоб из этой свалки свою голову вынес, а не то что бычью…
Когда Суворов подъезжал к Зимнему, он увидал, что все прилегающие к площади улицы были запружены народом: кто собирался "рвать быка", а кто просто поглазеть.
Против дворца возвышался высокий помост со ступеньками. На ступеньках лежали жареные гуси, утки, куры, свиные и телячьи окорока. А наверху помоста стоял громадный бык с позолоченными рогами.
Помост сверху донизу закрывала зеленая тафтяная занавеска. Возле помоста были устроены два красивых фонтана для красного и белого вина. Все это окружала цепь из солдат и полиции. Конные драгуны ездили тут же.
Посмотреть на эту сцену собралась во дворце вся знать. Сигналом к началу было появление в окне императрицы.
Когда пустили фонтаны, толпа поняла, что царица сейчас подойдет к окну.
Солдаты и полиция едва сдерживали толпу, которая напирала со всех сторон. Пьяницы, увидев фонтаны вина, не могли стоять на месте.
Императрица подошла к окну.
И тогда отовсюду с криком и улюлюканьем бросились к помосту и фонтанам сотни людей. Сшибая и давя друг друга, они старались поскорее добежать до цели.
Вперед пробилась группа мясников. Они кулаками прокладывали себе дорогу. Зеленая тафтяная накидка в один миг полетела в клочья.
Мясники стали швырять в толпу жареными гусями, утками, курами, окороками - отбивались от остальных, давали возможность самому сильному и ловкому из своих пробиться к быку, чтобы завладеть золотой головой. Голова была укреплена на железном пруте. Вся громадная туша быка надевалась на прочную деревянную раму.
Плечистый рыжебородый мясник быстро пробежал по ступенькам к быку, легко подпрыгнул и упал к нему на спину, собираясь сесть верхом. Но с другой стороны помоста к быку пробились лабазники. Небольшой плотный купчик подскочил и дернул рыжебородого мясника за ноги. Рыжебородый ерзнул с быка, но еще пытался удержаться. Тогда купчик прыгнул ему на плечи. Мясник оторвался от быка, и оба покатились по ступенькам вниз.
Золотые рога быка сияли все также недосягаемо и заманчиво.
В это самое время пьяницы кинулись к фонтанам с вином. Черпали пригоршнями, припасенными кружками, ведрами, шапками. Нагнувшись, свесившись в бассейн, просто лакали. Тянули друг друга прочь, толкались, дрались, падали в вино.
Один - в драном коротком кожухе и валенках,- перевесившись, упал прямо в бассейн. Он еще до праздника успел где-то хлебнуть и теперь сразу захмелел. Стоя по щиколотку в вине, он стал черпать шапкой-ушанкой и поливать лезущих к фонтану пьяниц.
Кто-то ударил его в грудь. Пьяница зашатался, чуть не упал навзничь, но схватился за трубку фонтана. Трубка изображала ствол, обвитый виноградными листьями и гроздьями. Наверху она кончалась чашей из виноградных листьев. Из чаши во все стороны били ярко-красные струи.
Пьяница вдруг полез по этим железным гроздьям наверх к чаше. Красное вино, точно кровью, заливало его всего. Он лез, подставив под брызги широко раскрытый рот. Жадно глотал.
Он влез наверх и, закрыв глаза, сначала продолжал пить, а потом повернулся и плюхнулся в широкую чашу, Вино перестало литься.
Пьяница сидел, с победоносным видом глядя вниз, и горланил песню. Среди толпившихся, оттиравших друг друга от вина питухов поднялся отчаянный вопль. Ругали, проклинали, угрожали.
А мужик, пьяно хохоча, болтал от удовольствия валенками. Валенки были грязные и мокрые от вина.
Тогда в него стали швырять снегом, шапками, рукавицами, чтобы сбить его вниз. Ничего не помогало.
Наконец какой-то ямщик догадался: развязал свой длинный зеленый кушак, размахнулся и захлестнул мужика за ногу. Несколько услужливых рук рванули кушак. Пьяный мужичонка схватился за фонтан, но не удержался и бухнул вниз, в бассейн.
Яркокрасные струи забили снова.
…Во дворце у окон хохотали до упаду. Сама императрица утирала кружевным платочком слезы - так прошиб смех.
– Ой, не могу!
– Мясники-то, мясники! Вон из-за головы дерутся…
– Оторвал. Бежит с головой!…
– Отбили. Упал!
– А этот пьяный что в фонтане делает! Срамота!…
Жались к окнам, смотрели.
Один Суворов ходил по залу, не глядя в окна. Не смеялся - ему не нравилась, была противна вся эта грубая забава. К тому же пьяных он не любил. Если бы не торжество по случаю бракосочетания великого князя, он не приехал бы.
Враги Суворова и тут не оставляли его в покое - пользовались любой возможностью, чтоб уколоть фельдмаршала.
– Вот штурм, так штурм. Почище измаильского, - громко сказал генерал-аншеф Николай Салтыков.
– А что это он влез на фонтан?
– Поучение солдатам говорит, - съязвил Долгорукий.
– И не замерзнет же - весь искупался, а ничего…
– Нонче стало модным - обливаться зимой. Он закалить себя хочет…
"В последний раз я в этом вертепе. Сегодня откланяюсь императрице, а завтра - в путь, к армии, в Тульчин!" - раздраженно думал Суворов,
