XI
Гром победы раздавайся,
Веселися, храбрый Росс!
Державин
Во дворце, что стоял на большой дороге у Невы, в этом, как его все называли, "Конногвардейском доме", и на широкой площади возле него уже несколько дней шла спешная, горячая работа. Десятки разных мастеров художников, обойщиков, маляров, столяров, штукатуров и прочих - работали здесь круглые сутки, благо стояли белые ночи.
Ломали разные мелкие пристройки, прилепившиеся ко дворцу и портившие общий вид, сносили длиннейший грязный забор, тянувшийся вдоль Невы, - за забором виднелись остатки каких-то сараев,-строили пышные триумфальные ворота, устанавливали стеллажи для иллюминации.
Площадь была полна народу.
Из города ко дворцу по грязной дороге тянулись вереницы подвод. В деревянных ящиках везли бережно укутанные в солому хрустальные люстры, сверкавшие на солнце прозрачными льдинками подвесок. Князь Потемкин взял из лавок напрокат двести люстр.
На других возах лежали длинные - в полтора человеческих роста зеркала. В них отражалось все: весенняя петербургская слякоть, чуть подсиненное, северное небо, широкая Нева, грязные лапти мужиков-подводчиков, малиновый кафтан какого-то иностранца-художника, который в башмаках и шелковых чулках смело шлепал по лужам, за всем смотрел, отдавая приказания налево и направо.
С другого конца ко дворцу подъезжали возы с тускло желтевшими многопудовыми глыбами воска для шкаликов и иллюминации. Светлейший взял из придворной конторы четыреста пудов воску.
Медленно тащились возы с кадками диковинных заморских растений. У них все - и листья и цветы - было какое-то не похожее ни на что свое, русское, привычное.
В самом доме чувствовалась не меньшая суета, слышался стук молотков.
Художники, закинув вверх головы, стояли, осматривая дело рук своих. Измазанные в извести, сновали маляры. Декораторы разворачивали яркие штофные ткани.
В настежь раскрытые высокие окна виднелись вазы и статуи из мрамора. Голые девки, не очень стыдливо, одной ручкой, прикрывавшие крутую грудь; жилистые, икрястые бородачи; пухлые, но не сопливые, а чистенькие ребятишки с крылышками.
Все эти приготовления делались к большому празднику, который захотел устроить князь Потемкин в благодарность за царские милости, за ласковый прием, за торжественную встречу, оказанную ему как победителю турок, покорителю неприступного, гордого Измаила.
О будущем празднике в Таврическом дворце говорили удивительные вещи: будто по железным трубам потечет горячая вода, чтобы одинаково тепло было во всех высоких покоях, чтоб не иззябла матушка-императрица.
Говорили, будто для простого люда на площади перед дворцом будут поставлены столы с угощением - медовым квасом и сбитнем, с разными подарками - лаптями, кoтами, шляпами, кушаками, лентами.
Императрица не могла никакими чинами и орденами наградить больше князя Потемкина, потому что он уже все имел. Екатерина подарила светлейшему этот богатый дворец, который был пожалован Потемкину в первый раз три года тому назад и который Потемкин продал тогда в казну за четыреста шестьдесят тысяч рублей. Кроме дворца, светлейший получил от императрицы фельдмаршальский мундир, украшенный драгоценными камнями, стоившими двести тысяч рублей.
И князь Потемкин решил дать в честь взятия Измаила такой бал, какого еще никто никогда не давал в Санкт-Петербурге.
По грязной, весенней дороге из Санкт-Петербурга на Выборг медленно тащилась ямская тройка.
На козлах, рядом с ямщиком, трясся толстоносый солдат. Сонными, осовелыми глазами он тупо глядел по сторонам. В повозке никого не было, повозка была пуста.
Чуть впереди тройки, по обочине дороги, по вытоптанной пешеходами и уже просохшей тропочке, быстро шел старик. Он был в сапогах, белых полотняных штанах и такой же куртке. Легкий ветерок трепал завитки его белокурых поседевших волос - шляпу старик держал в руке.
Он шел, глядя на зеленеющие поля, на трепыхавшихся в вышине жаворонков, на голубое небо, но думал не о небе, не о зеленях.
…Князь Потемкин хорошо отомстил Суворову за его прямоту, за резкий ответ.
Солдат, участников измаильского штурма, наградили серебряными медалями, офицерам дали золотые кресты, а Суворов не получил ничего.
Разве можно считать назначение подполковником в лейб-гвардии Преображенский полк за награду? Конечно, полковником в нем - сама императрица, но подполковник-то не один, а еще до Суворова насчитывалось десять человек. Все родовитые Репнины и Салтыковы, вся бездарь, вроде Долгорукова или Разумовского, удостоились этой великой чести раньше Суворова!
Своего возлюбленного Потемкина императрица встретила как победителя, как Цезаря, а о Суворове - не вспомнил никто!
Его давило негодование. Он никак не мог примириться с этой несправедливостью, с этим вероломством.
Суворов совсем распахнул кафтан и бежал по обочине еще быстрее.
Тройка с каждой минутой все больше оставалась позади.
"Цитерное молодечество (Любовные похождения) - выше всяких военных талантов, выше побед! А он-то, он сам, о чем думал? О справедливости?! Дон-Кишотом был, Дон-Кишотом и остался!"
И, наконец, сегодняшняя "купоросная пилюля": назначение Суворова к войскам в Финляндию - осмотреть, надежны ли укрепления на северных границах России.
Все это понятно даже младенцу.
Завтра в Таврическом дворце Потемкин дает бал в честь взятия Измаила. Не пригласить, обойти Суворова, которому Россия обязана взятием Измаила, нельзя, а пригласить - значит чествовать Суворова. И Потемкин нашел благовидный предлог услать его подальше: победителя выгнали из Петербурга.
Вот она, благодарность! Вот он, "вернейший друг", как называл себя в письмах к Суворову князь Потемкин.
"Ну что ж, веселитесь! А я тем временем потружусь. Мое дело не пропадет! Границы России должны быть крепки везде - на юге и на севере. Работы много, надо спешить!"
Суворов обернулся и нетерпеливо махнул рукой. Ямщик ударил по лошадям. Тройка подкатила. Суворов вскочил в повозку и бодро приказал:
– Погоняй!
И тройка, разбрызгивая во все стороны грязь, помчалась вперед.
"Хотите отмахнуться, забыть победителя Измаила? - думал Суворов. Пожалуйста, забывайте! Но отечество, но русский народ - не забудет!"