Книга: Генералиссимус Суворов
Назад: Х
Дальше: Глава десятая

XI

Всякое изражение недостаточно
к изображению сей картины
природы во всем ее ужасе.
Суворов о переходе через Альпы
19 сентября Суворов с половиною своей армии выступил из Муттенской долины. Пришлось подыматься на гору Брагель. Подъем был утомителен и нелегок, но после страшного Росштока показался пустяком.
Сбивая преграждавшего путь неприятеля, Суворов пришел в Гларис и вечером 20 сентября послал Розенбергу приказ двигаться за ним из Муттенталя в Кленталь.
В эти два дня - 19 и 20 сентября - корпусу Розенберга пришлось выдержать сильнейший натиск авангарда Массена.
Массена легковерно понадеялся на то, что в Муттенской долине разгромит всю малочисленную армию Суворова, а вместо этого был разбит сам. Он не мог справиться даже с одним корпусом Розенберга, хотя французский авангард был вдвое сильнее заслона русских.
Суворовские чудо-богатыри под командой Милорадовича и Розенберга в двухдневном бою одержали над французами блистательную победу.
Массена принужден был с большим уроном отступить. Французы бежали до самого Швица. Русские войска захватили 1200 пленных, в том числе генерала и пятнадцать офицеров.
Когда Суворов узнал о победе своих войск в Муттенской долине, он сказал:
– У меня и Розенберг бьет!
Корпус Розенберга следовал за главными силами. Он перевалил через гору Брагель в более тяжелых условиях,. нежели остальные войска: выпал снег, стоял густой туман. Как с каждым днем ни уменьшался в переходах обоз, но все-таки он был еще длинен. Вьюки тянулись по узкой тропинке несколько дней.
Войска Розенберга две ночи провели без огней среди снежной пустыни и лишь 23 сентября наконец спустились к Гларису.
У Глариса собралось все, что осталось от армии Суворова. В изодранных, грязных, видавших разные виды мундирах, в башмаках, обмотанных тряпьем, перевязанных бечевкой, почерневшие от грязи, пороховой копоти и крайней усталости стояли войска.
Но, несмотря на такую убогую внешность, они по-прежнему сохранили все тот же суворовский дух. Это стояли победители, это стояли чудо-богатыри.
Они не знали, что напоследок им придется еще раз преодолеть грозную природу, что придется проделать более тяжелый переход, нежели через Росшток.
Глядя на своих витязей, Суворов был еще вполне уверен в том, что он смог бы пробиться сквозь войска Массена, который запирал выход из долины реки Линты. Но у него не было для этого патронов и зарядов, не было хлеба. Полагаться же на австрийцев он больше не мог.
Суворову оставался один выход - по Сернфтской долине через Эльм и гору Рингеккопф к Иланцу. Этим путем Суворов сразу совершенно выходил из опасности.
Путь для соединения с Римским-Корсаковым был кружный, по правой стороне Верхнего Рейна через Кур к Фельдкирху, но спокойный. Здесь было продовольствие, здесь же к армии могли присоединиться обозы и полевая артиллерия, которые Суворов отправил из Италии.
Путь через Рингенкопф являлся, по существу, отступлением, той "ретирадой", которую всю жизнь так ненавидел Суворов. Но делать нечего - это был единственно правильный выход из тяжелого положения, в которое попал Суворов.
И на совете в Гларисе Суворов мужественно принял его.
Целый день отражая натиск французов, которые наседали на арьергард, войска Суворова к ночи дошли до Эльма.
Ночь выдалась ненастная и темная. Снег валил хлопьями. Дров не было, войска дрогли на ветру. В каждом батальоне отдыхала половина - остальные стояли в ружье, ожидая нападения.
В два часа пополуночи 25 сентября двинулись дальше.
Апшеронцы в авангарде. После двухдневного кровопролитного боя в Муттенской долине их ряды поредели. В Гларисе остался с тяжело раненными Башилов. Унтер-офицера Воронова контузило в бок.
Он не захотел оставаться в Гларисе, кое-как пошел с полком. Воронов терпеливо переносил боль и все стыдил легко раненных молодых солдат, которые стонали:
– Ишь, разохался, как баба на печи! Бери пример с нас, стариков. Думаешь, нам легче?
Майору Лосеву ядром оторвало на левой руке три пальца.
За апшеронцами ехал верхом сам фельдмаршал Суворов со штабом.
Ветхий плащ фельдмаршала слабо защищал его от стужи: Александр Васильевич посинел на ветру, скукожился. Аркадий, Андрей Горчаков, Прошка все предлагали ему укрыться еще чем-либо, но Суворов и слушать не хотел. Всю жизнь он тянул солдатскую лямку и в привычках и обиходе не хотел отличаться от солдата, Когда Кушников предложил ему запасной плащ, он сердито огрызнулся:
– Не надо. И так не холодно!
– Да ведь чичер какой, ваше сиятельство! Вон молодые солдаты, и те посинели!…
– Что миру, то и бабьему сыну!
Сначала подъем на Рингенкопф не показался труднее, чем на Росшток. Как и там, вязкая, грязная тропинка - пройти одному человеку - тянулась по косогору, по краю; отвесной кручи. Она то спускалась вниз, пересекая быстрые горные потоки, то опять взлетала куда-то под небеса.
Так же, как и там, мулы перед трудным подъемом останавливались, а потом, понукаемые прикладами, брали подъем рывком.
Так же, как и там, обезноженные казачьи лошади выбивались из сил, и солдаты на веревках втаскивали на кручи горные пушки.
Так же, как и там, люди скользили, и некоторые падали вниз, в пропасть.
Наступило утро. Все повеселели.
Но два проводника-швейцарца, которые должны были идти впереди апшеронцев, почему-то оказались у них в хвосте. Проводников что-то не особенно радовало утро. Они тревожно перешептывались между собою. Антонио Гамма тоже крутил головой.
Суворов приметил это. Он постарался сообразить, чем они так озабочены? Глянул вокруг.
В горах не в степи: глазом немного окинешь! Очертания белоснежных гор, которые обычно едва видны на матовом бледно-сером горизонте, сегодня почему-то выступали определеннее и резче. Скалистые бока далеких гор сделались гуще и темнее. В воздухе повисла угрюмая, мертвящая тишина. Ветер стих.
"Точно перед бурей,- подумал Суворов.- Этого еще не хватало!"
Он знал, как страшны в альпийских горах снежные бури.
Увидев более широкое, местечко, фельдмаршал слез с коня и подошел к Антонио Гамма. Старик шел, глядя уже больше вверх, чем под ноги.
– Что так тревожатся проводники? - спросил у него Суворов.
Антонио только чмокнул губами, словно не решаясь произнести то, что думалось.
– Будет буря?
– Да, похоже на бурю…
С каждой минутой становилось темнее, точно наступал вечер. И неожиданно откуда-то вырвался ветер. Он поднял легкую снежную пыль - снег в горах был мелок, как песок. Ветер взвихрил его и швырнул в лицо. Люди невольно зажмурились, закрыли лицо руками.
Суворов стоял, прикрыв глаза ладонью. Кто-то толкнул его. Он отнял ладонь и взглянул. Ветер стих. Мимо Суворова вниз по тропинке спешил один из проводников.
Суворов хотел крикнуть, чтоб его задержали, но в это время снизу из расщелин и пропастей донесся вой ветра. Эхо, удесятеряя, катило его. И вдруг он окончился страшным ударом, точно по растянувшимся цепочкой русским войскам ударила громадная невидимая пушка.
Суворовский конь тревожно заржал. Где-то сзади откликнулись другие.
Сразу надвинулась темнота. На горизонте уже не выделялась ни одна вершина. Скалы казались бесформенными массами.
И тотчас же налетел страшнейший порыв ветра. Весь снег, лежавший на горах, пришел в движение. В шаге ничего не стало видно.
Снежинки, легкие, как мука, с силой лепили в лицо.
Как иглами, колол резкий ледяной ветер. Дышать стало трудно - мелкий снег забивал глаза, нос, рот. При каждом вдохе сильно кололо в горле.
Где-то вверху с оглушительным грохотом катились вниз сброшенные ветром камни. Ветер был так силен, что казалось - вся громада скалы, где стоял Суворов, колышется, готовая рухнуть.
Суворов прижался спиной к скале, ожидая, когда стихнет сумасшедший ветер.
Лицо и руки пухли от холода.
Ветер продолжал выть, но выл уже все дальше и дальше. Он походил на крик отчаяния, доносившийся издалека.
И наконец стих.
Суворов на секунду выглянул из-под руки. В непроглядной темени, сквозь туман и снег, блеснула молния. Он сам и все кругом него были в снегу. От тропинки не осталось и следа. Суворова взорвало:
– Всё против нас. Нет, преодолеем!
Чуть посветлело. Он оглянулся, чтобы посмотреть вниз, на войска.
В этой полутьме все сливалось. И только донесся окрик Аркадия. Он был по-детски испуганный и звучал совсем не по-военному:
– Папенька!
– Я тут! Держитесь, ребятушки! - крикнул, как мог, Суворов.
Его слова опять потонули в новом яростном порыве ветра.
Шел очередной вал.
Нельзя было сказать, сколько времени - с минутными перерывами-свирепствовала эта страшная снежная буря. Казалось, что она продолжается бог ни весть сколько и что ей никогда не будет конца. Стихало только на минуту, а потом яростный натиск начинался вновь. С новой ужасающей силой, с диким воем налетал ветер, вздымая тучи снега.
Снова где-то тут, рядом, с невероятным грохотом рушились, неслись вниз в стремительном обвале громадные камни.
Снова над головой и внизу, под ногами, оглушительно рокотал гром, точно залпом били десятки пушек, и кромешную тьму прорезал зловещий блеск молний.
Казалось, что гром и молния, ветер, горы и снег - все соединилось для того, чтобы раздавить, уничтожить суворовскую армию.
Озябшие руки творили крестное знамение. Губы невольно шептали:
– Свят, свят, свят!…
Становилось невмоготу.
Люди окончательно коченели от холода, от ледяного ветра, от мельчайших снежинок, которые проникали через одежду, резали тело. Все обледенело. Руки уже не могли ничего держать. Да и ноги держали не всех. Более слабые и раненые, которые не захотели оставаться в Муттене и кое-как шли вместе с войсками, теперь падали на месте.
Каждый думал, что пришел его последний час.
Но вот буря снова затихла. Прошли одна-другая томительные минуты. Все с ужасом, с замиранием сердца ждали: загудит, завоет опять? Если еще раз, тогда - конец.
Но гроза ушла. Становилось все яснее и яснее. Вернулся день - было еще далеко до полудня.
И где-то вверху раздался пронзительный крик горного орла.
Люди зашевелились, затопали на месте. Отогревались, оттирали лицо, уши, руки, откашливались. Стряхивали снег. Шевелили, отрывали из-под снега упавших, засыпанных товарищей, разыскивали выпавшие из рук ружья.
После бури недосчитались многих людей, лошадей, мулов.
В числе погибших, сорванных ветром вниз, оказался унтер-офицер Воронов. Опираясь о ружье, он ковылял впереди Зыбина. Зыбин помогал ему влезать наверх, подсаживал. Когда налетел первый шквал, Воронов, как многие, обернулся к ветру спиной, но не удержался на скале и рухнул куда-то в пропасть. Падая, он царапнул пальцами по зыбинскому плащу, но Зыбин не успел ухватить товарища.
– Да ведь кабы я знал, что он станет оборачиваться! - с жалостью говорил расстроенный Зыбин.
Мушкатеры хмуро молчали, с ужасом поглядывая вниз.
– Да не винись в чем не виноват,- успокаивал его Огнев.- Все там будем. Вечная ему память!
Тропинка утонула бесследно в сугробах снега. Проводники разбежались. Остался один Антонио Гамма, который и сам не знал здесь дороги.
Двинулись дальше. Пробиваясь по пояс в снегу, рискуя оступиться, сползти в ущелье, шли наугад.
Проходили мимо водопадов, которые сверху обдавали холодными брызгами, лепились по краю отвесных скал над бездонными пропастями.
Уцелевшие мулы ложились, не хотели идти дальше.
Казачьи лошади выбивались из сил.
К вечеру стал по-настоящему жать мороз. Совсем зашлись мокрые необутые ноги, голые руки.
Середина колонны - полки Дерфельдена - еще взбиралась с превеликим трудом на вершину Рингенкопфа. И только авангард Милорадовича сегодня оказался в более счастливом положении: он подошел к спуску в долину еще засветло.
Вечерело. Внизу чернела деревушка Панике. Из труб шел дымок. Так близко было тепло и покой. Но к этому теплу надо было еще добраться. Спуск оказался снова еще более трудным, чем подъем.
Ветер сдул весь снег в лощину. На голых камнях блестел один лед. Он сровнял все выступы, выбоины, щели. Ноге негде было стать, не во что упереться. Нога предательски скользила.
Спускаться идучи было нельзя: рано или поздно сорвешься и полетишь вверх тормашками с этой поднебесной выси на выступы, на камни. Оставалось одно: слетать вниз на родимых салазках.
Дымок снизу манил.
Спускаться так или иначе - приходилось.
Съежившиеся от холода, усталые и голодные солдаты смотрели вниз в долину, туда, где, точно игрушечные, ходили маленькие люди.
Лететь с дьявольской кручи было все-таки не так легко и просто.
– Чего стали, ребята? Впервой нам, что ли? Отвязывай штыки и- айда вниз! - подбадривал своих мушкатеров совершенно синий от холода Милорадович.
Солдаты и офицеры, отвязав от ружей штыки, садились и, перекрестившись, катились вниз, как в детстве с горки. Только никому еще не доводилось катиться с такой горки. Молили бога лишь об одном, чтобы не наскочить с разгону на камень. Задние налетали на передних. Расцарапывались в кровь, ушибались. Изношенное обмундирование трещало по всем швам, но на все это не смотрели. Внизу вставали на ноги и отряхивались с удовольствием и облегчением.
Хуже было с животными. Лошади и мулы не хотели спускаться. Лошади храпели, лягались, рвались в сторону, но их подводили к спуску и сталкивали. Многие из них, домчавшись книзу, больше не подымались, оставались лежать с переломанным хребтом или ногами.
Суворова усадили на попону. Впереди него сел Антонио Гамма, а перед Антонио - храбрый казак Ванюшка.
– Ваше сиятельство, я бывало у нас на Дону с одного берега на другой летал! Авось, на камень не наскочим. А ежели угодим - я первый. Жены, детей нет, плакать некому!
– Не закликай смерть, сама придет! - сказал Суворов, садясь за Антонио Гамму и крепко обхватывая его руками. - Я с детства люблю катанье с гор. Сколько катался я, тебе не довелось. Поехали. С богом!
И они благополучно домчались вниз.
Так же благополучно скатился Аркадий и весь суворовский штаб.
Струсил один лишь статский советник Фукс.
– Как же я поеду в очках? - твердил он, с ужасом глядя вниз.
– А вы очки снимите!
Фукс суетился возле спуска, примериваясь катиться то с одним, то с другим, но все не мог решиться. Прошка не выдержал:
– Что вы боитесь, ровно энти лошаки, прости господи! У меня вон штаны последние, и то я не трушу, а у вас, я знаю, во вьюке две пары лучших есть. Садитесь за мной! Ничегошеньки с вами не станет!
Статскому советнику пришлось покориться горькой участи: сел.
Они съехали благополучно. Прошка потом рассказывал Ванюшке:
– Ну и ревел же он со страху, как бык, опившийся браги! И хорошо, что ветром относило!…
Апшеронцам на этот раз повезло: они к ночи были в деревне Панике. Альпы остались позади. Все ужасы остались позади.
А большая часть войск - авангард Багратиона (дивизия Дерфельдена и Розенберга) - еще мучились на Рингенкопфе. Ночью ударил мороз. Люди заночевали в снегу, на ветру и морозе.
Как и на Росштоке, стояли, сидели и лежали, где застигла ночь. Но здесь оказалось во много раз хуже - даже прутика нельзя было достать для костра. Ужасную ночь коротали без огня. Казаки жгли древки от пик.
Кто не уберегся, перестал шевелиться, поддался сну, тот замерз.
На следующий день войска собрались в деревне Паникс и двинулись к Иланцу. Дорога уже была широкая, не приходилось опасаться, что какой-либо один неверный шаг окажется гибельным.
После мрачных горных ущелий и темных скал Росштока и Рингенкопфа, на которых, кроме снега и мха, ничего не видно, показались живописные, покрытые лесом склоны гор, зеленеющие луга, пашни, деревни. Стало теплее.
27 сентября армия Суворова с немногими уцелевшими лошадьми и вьюками собралась в городе Кур.
Непроходимые, страшные Альпы остались позади. Суворов осмотрел здесь свои победоносные войска. В изодранном обмундировании, почти без обуви, исхудавшие, черные от бесхлебицы, холода и прочих лишений стояли полки. Все показное, павловское -пудра, букли, штиблеты, эспонтоны, алебарды - все это исчезло бесследно. Перед Суворовым безо всяких "прусских затей" стояли его всегдашние русские чудо-богатыри.
Суворов говорил войскам:
– Штыки, быстрота, внезапность - вот наши вожди. Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, а ты, удвоив, утроив шаг богатырский, нагрянь на него быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него как снег на голову. Рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться: кто испуган, тот побежден вполовину. У страха глаза больше - один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен: имей цель определенную. Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним вслед. Поровняйся, обгони - слава тебе! Я выбрал Кесаря. Альпийские горы за нами - бог пред нами: ура! Орлы русские облетели орлов римских!
Могучее "ура" было ответом на эти вдохновенные слова.
В Куре Суворов смог впервые подсчитать свои потери в Швейцарии. За шестнадцать дней беспрерывных боев и немыслимых переходов по альпийским кручам Суворов потерял меньше одной трети своей 20-тысячной армии.
– Александр Великий при движении через степи Гедрозии потерял три четверти армии. Ганнибал при переходе от Роны к По из сорока шести тысяч привел лишь двадцать шесть. Помилуй бог, мои потери совсем невелики! говорил Александр Васильевич своему племяннику Андрею Горчакову.
В Куре впервые за много дней солдаты получили мясную и винную порцию, обогрелись - дров было достаточно. Возле жарких бивачных костров мылись, приговаривая:
– Эх, хорошо это бессрочную амуничку побелить!
Стирали белье, кое-как чинили обувь, латали обмундирование. Пели песни, шутили. Переход через Альпы стался как тяжелый сон.
– Ну и горы, пропади они пропадом!
– Как еще ноги вынесли!
– Смерть русскому солдату - свой брат…
– Никто, как бог!
– Верно сказывает наш батюшка Александра Васильич: бог нас водит, он наш генерал!
Из Кура ушел к себе домой Антонио Гамма.
Суворов хотел щедро наградить его, но старик наотрез отказался от золота:
– Я не из-за этого шел!
Суворов уговорил его принять в подарок на память дорогую табакерку.
Они обнялись на прощанье, и оба прослезились. Суворов вышел провожать его на крыльцо. Стоял вместе с Аркадием, слугами, глядел ему вслед.
Антонио Гамма шел мимо солдатских костров. Солдаты, знавшие Антонио Гамма, жали ему руки, махали треуголками, гренадерками, кричали:
– Прощевай, дружок!
– Домой собрался? Хорошее дело!
– Счастливый путь!
У поворота дороги Антонио оглянулся в последний раз. Суворов все еще стоял на крыльце, - Антонио хорошо знал его фигуру. Антонио снял шляпу, помахал ею.
В ответ Суворов замахал рукой.
Антонио Гамма засморкался, уронил последнюю слезу и с грустью поплелся из Кура.
Назад: Х
Дальше: Глава десятая