В Москве действительно беспокоились и нервничали.

В ежесуточной сводке военной контрразведки за 17 августа, поступившей в Ставку после полуночи и занимавшей всего полторы страницы, делу «Неман» было уделено девять строчек: кратко сообщалось, что в тылах 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов действует и активно разыскивается сильная, квалифицированная резидентура противника.

В этом не было ничего чрезвычайного: Ставку надлежало информировать обо всех представляющих значительную угрозу разведгруппах противника и даже об отдельных наиболее опасных агентах.

Но поскольку речь шла о фронте, где менее чем через месяц должна была проводиться ответственная стратегическая операция, Верховный Главнокомандующий, читая сводку, сделал на полях пометку синим карандашом, означавшую одновременно: «обратить внимание» и «доложить подробнее».

Эта пометка явилась основанием для взятия дела на контроль Ставкой, а днем Верховному была доставлена развернутая справка по делу «Неман», занимавшая почти две страницы. Ознакомясь с ней уже ночью и обнаружив, что действия разыскиваемых ставят под угрозу скрытность сосредоточения войск и ударной группировки в тылах 1-го Прибалтийского фронта и речь, таким образом, идет о судьбе важной стратегической операции, Верховный был крайне обеспокоен и возбужден.

Уже многие месяцы он ни разу не был в столь дурном расположении духа, как в этот час.

Чудовищно обманутый Гитлером и собственной интуицией в июне сорок первого года, он придавал огромное значение введению противника в заблуждение, особенно при подготовке кампаний и крупнейших операций.

В первые же недели войны, в период невероятного напряжения, урывками выкраивая время, он умудрился внимательно просмотреть труды виднейших полководцев и военных теоретиков, особо интересуясь проблемами скрытности и обеспечиваемой ею внезапности. Эти вопросы он не раз анализировал и обсуждал с высшим генералитетом.

Троякий результат внезапности можно было бы сформулировать так:

Внезапность застигает противника не подготовленным к удару: его войска и военные средства расположены не лучшим образом для отражения этого удара.

Внезапность вынуждает противника поспешно принимать новый план: противник теряет инициативу и должен приспосабливать свои действия к действиям нападающего.

И наконец, достигнутая внезапность подрывает веру войск противной стороны в свое командование и веру командующего и его штаба в самих себя.

Отсюда следовало, что успех любой операции в значительной степени зависит от секретности и обманных действий. Отсюда следовало, что победа, достигнутая без внезапности, за счет численного превосходства, не носит на себе отпечатка полководческого таланта и обходится несравненно дороже. Отсюда следовало, что необходимо любыми усилиями скрывать свои намерения, создавать угрозу одновременно в нескольких местах, заставляя тем самым противника рассредоточивать силы. Отсюда следовало, что нужно демонстративно готовить наступление в одном месте, а тайно в другом, стараясь во всех случаях застигнуть противника врасплох.

Из страшного урока начала войны были сделаны незамедлительные выводы, и уже с первого полугодия военных действий Красная Армия использовала факторы скрытности и внезапности с не меньшим умением, чем противник.

Так, при наступлении под Москвой втайне были подтянуты и в решающий час введены в бой свежие резервы, в частности две новые армии, сосредоточенные севернее столицы, что явилось для немцев полной неожиданностью.

Успех Сталинградской операции и битвы на Курской дуге также был во многом предопределен тайным сосредоточением войск и сложнейшим комплексом мероприятий по дезинформации, обману противника.

Оперативной внезапности удалось достигнуть и в крупнейшей за войну Белорусской операции. Правда, обеспечить полную скрытность концентрации в тылах четырех смежных фронтов полуторамиллионной армии, 6500 танков и самоходных установок, около 25 тысяч орудий и более 6 тысяч самолетов практически невозможно, и, как показали пленные немецкие генералы, незадолго до начала наступления в разведорганах и в штабах группы армий «Центр» заподозрили неладное. Однако мнения разделились, а подозрения остались подозрениями. Усилия советских войск по соблюдению секретности были столь значительны, а продуманная до мелочей дезинформация, проводимая согласованно на всех двенадцати фронтах, столь совершенна, что эти крупнейшие приготовления были приняты противником всего лишь за имитацию с целью обмана. Генеральный штаб германских сухопутных сил и ставка Гитлера до последнего пребывали в убеждении, что летом 1944 года главные удары Красной Армии будут нанесены не в Белоруссии, а значительно южнее – на Украине. И тут немцев удалось ввести в заблуждение относительно истинных намерений советского командования, в результате чего была наголову разгромлена группа армий «Центр».

Верховный весьма гордился искусством обманывать противника и в Тегеране охотно рассказывал Рузвельту и Черчиллю, как это делается, на что последний одобрительно заметил, что «правду приходится охранять путем неправды».

Теперь, даже не дочитав до конца справку по делу «Неман», Сталин оценил, какую угрозу представляют действия разыскиваемых для подготавливаемого в Прибалтике стратегического удара.

Ставкой и лично Верховным Прибалтике уделялось повышенное внимание. На сентябрь планировалась стратегическая операция, в результате которой должна была быть освобождена значительная часть Эстонии и Латвии с важнейшими портами, столицами союзных республик Таллином и Ригой, а немецкая группировка «Север», насчитывавшая в своем составе более семисот тысяч солдат, офицеров и генералов, оказалась бы отрезанной от остальных сил противника, отсеченной от Германии, точнее, от Восточной Пруссии, и наглухо блокированной в Курляндии, на Земландском полуострове.

Правда, в последний день июля механизированные части 1-го Прибалтийского фронта небольшими силами вырвались к Балтийскому морю в районе Клапкалнс и перерезали все сухопутные коммуникации, ведущие из Прибалтики в Восточную Пруссию. Инициативу и мужество войск по указанию Верховного отметили боевыми наградами, однако командованию фронта было рекомендовано при вероятной попытке немцев деблокировать окруженную группировку – оттянуть войска с минимальными потерями на линию Иелгава (Митава) – Добеле.

Дело в том, что для усиления и расширения вбитого клина в настоящий момент не имелось достаточных резервов; к тому же было бы намного заманчивее отрезать группу вражеских армий «Север» значительно западнее – при этом в огромном прибалтийском котле оказалось бы на десяток больше немецких дивизий, а линия внешнего фронта окружения прошла бы до устья Немана по границе с Восточной Пруссией.

Таков был замысел Верховного Главнокомандования. И хотя сейчас, в середине августа, наступали и получали подкрепления главным образом Украинские фронты, в тылах 1-го Прибалтийского фронта, которому отводилась ведущая роль в осуществлении планируемой операции, с соблюдением всех мер предосторожности понемногу сосредоточивались войска; причем прошлой ночью в район севернее Шауляя начали прибывать части 5-й гвардейской танковой армии – основной ударной силы предстоящих боевых действий в Прибалтике.

Ознакомясь со справкой по делу «Неман», Верховный распорядился немедленно вызвать начальника Главного управления контрразведки, а также наркомов госбезопасности и внутренних дел. Находившемуся у него в эту минуту на докладе генералу армии, исполнявшему уже не первый год обязанности начальника Генерального штаба, он предложил задержаться, вполне допуская, что, возможно, потребуются радикальные изменения стратегического плана или отсрочка всей будущей операции.

Затем он соединился по «ВЧ» с 1-м Прибалтийским фронтом. Командующий генерал армии Баграмян в этот предрассветный час находился в войсках; у аппарата оказался начальник штаба генерал-полковник Курасов, и Верховный приказал ему доложить о мероприятиях по обеспечению секретности и маскировки подготавливаемой операции, и в частности при проведении рокировки.

Планом Генерального штаба намечалось в начале сентября наступление трех Прибалтийских фронтов по сходящимся направлениям на Ригу. Считалось несомненным, что немцы сделают решительно все, чтобы удержать этот крупнейший город и порт, и стянут к нему значительные силы. Тогда-то предполагалось, продолжая оказывать неослабное давление на участках 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов, произвести редкую по замыслу и масштабам рокадную рокировку: скрытно и в сжатые сроки перебросить основные силы 1-го Прибалтийского фронта с правого на левый фланг и отсюда, из района Шауляя, неожиданно для противника нанести массированный рассекающий удар в направлении Мемеля (Клайпеды) с выходом к морю на участке Мемель (Клайпеда) – Паланга, отчего подготавливаемая операция и получила в наметках название Мемельской.

Из лежавшей перед ним на столе справки Генштаба Сталин знал, что для осуществления подготовки Мемельской операции необходимо сосредоточить в районе Шауляя и к северу от него как минимум четыре общевойсковые армии, одну танковую, а также несколько отдельных соединений, большое количество артиллерии и других средств усиления. Таким образом, в ходе рокировки, производимой вдоль фронта на сравнительно небольшом удалении от противника, следовало скрытно и спешно переместить на расстояние от шестидесяти до двухсот сорока километров около 500 тысяч человек, свыше 9 тысяч орудий и тяжелых минометов, почти полторы тысячи танков и самоходно-артиллерийских установок. Взглянув на эти цифры, Сталин еще раз подумал, что чем больше масштаб операции, тем труднее сохранить ее в секрете и тем более тщательными должны быть меры по обеспечению ее полной скрытности.

Неожиданный звонок и вопрос Верховного не застали начальника штаба фронта врасплох. Курасов, известный своей вдумчивостью и высокой культурой мышления, отвечал спокойно, лаконично и так толково и ладно, будто ожидал этого звонка и заранее специально подготовился. При всем раздражении, какое испытывал в этот час Сталин, у него не оказалось и малейшего повода высказать свое недовольство.

Курасов доложил:

Переброска частей и соединений, их сосредоточение в новых районах, занятие исходных рубежей будут проводиться только в ночное время, с мерами строжайшей маскировки и дисциплины. Все леса как маскировочные емкости распределяются между дивизиями и полками. Хвосты войсковых колонн, не успевших до рассвета полностью выйти в назначенные им районы дневок, будут «отсекаться» и укрываться в других лесных массивах с соблюдением всех необходимых предосторожностей.

Маршруты передвижения войск и техники обеспечиваются надежной комендантской службой и на всем протяжении по обеим сторонам окаймляются круглосуточными парными дозорами, так называемыми «патрулями бдительности». Следы гусеничных и колесных машин на дорогах будут до рассвета заметаться волокушами.

Скрытность перегруппировки обеспечивается также большим количеством маршрутов для движения войск (свыше двадцати пяти) и нашим господством в воздухе.

Над местами выгрузки и передвижения танков и самоходных установок – чтобы заглушить шум моторов – будут во всех случаях барражировать специально выделяемые самолеты. Из районов сосредоточения механизированных частей – ударной подвижной группы фронта – отселяется все гражданское население.

«Танковая техника россыпью!..» – вспомнил Сталин, когда Курасов сказал о барражировании над местами выгрузки и передвижения танков и самоходок. Держа телефонную трубку левой рукой и продолжая слушать, он безошибочно нашел и вытащил из вороха лежавших на краю стола папок одну с надписью на обложке: «Важнейшие перевозки. Литерные эшелоны серии „К“». Положил перед собой, раскрыл и стал смотреть документы последних трех суток.

Так и есть. Вчера по распоряжению Генштаба началась массированная отгрузка с заводов 530 танков и 280 самоходно-артиллерийских установок 1-му Прибалтийскому фронту, и прежде всего для пополнения 5-й гвардейской танковой армии, потерявшей сотни машин в тяжелых боях предыдущих двух месяцев.

Между тем Курасов продолжал докладывать:

В целях дезинформации противника на значительном расстоянии (более чем в ста километрах от истинного операционного направления) в армейском тылу имитируется концентрация восьми-девяти стрелковых дивизий, большого количества танков и артиллерии. Точно такие же обманные мероприятия будут осуществлены и в полосе соседнего фронта.

В лесах этих обоих ложных районов сосредоточения сооружаются около тысячи макетов танков и до четырехсот макетов самолетов, создаются фальшивые аэродромы. По мере изготовления часть макетов с помощью системы тросов, лебедок и воротов будет приводиться в движение днем, в часы полетов разведывательной авиации противника; в это же время звукоустановки большой мощности станут воспроизводить шум работающих моторов. Видимость и правдоподобность всех ложных объектов будет систематически проверяться контрольным наблюдением и фотографированием с воздуха.

В эти же ложные районы постепенно, партиями будут направлены свыше двухсот армейских радиостанций, которые должны имитировать текущий тактический радиообмен частей и соединений, якобы переброшенных сюда с других участков фронта. В то же время в местах истинного сосредоточения до последнего часа перед наступлением будет соблюдаться относительное радиомолчание: все передатчики прибывающих частей заранее опечатываются.

В населенные пункты ложных районов сосредоточения за неделю перед наступлением будут посланы мнимые квартирьеры, которые инсценируют распределение домов для размещения частей и штабов: на большинстве строений и на воротах, как это обычно принято, будет произведена шифрованная разметка мелом, а хозяевам предложат подготовить помещения для постоя. Также за неделю до наступления специально подобранные офицеры и женщины-военнослужащие по единому согласованному плану займутся распространением среди местного населения ложных слухов о сосредоточении войск и предстоящих действиях.

Другие элементы оперативной маскировки: в войсках проводятся работы по совершенствованию обороны и подготовке ее к условиям зимы. Армейские и дивизионные газеты в районах намечаемого сосредоточения публикуют материалы исключительно по оборонительной тематике. Вся устная агитация нацелена на прочное удержание занимаемых позиций.

Чисто охранные меры: в оперативных тылах фронта усилена проверочно-пропускная и караульная служба; районы расположения воинских частей предварительно оцепляются и прочесываются; железнодорожные станции и населенные пункты круглые сутки патрулируются; все подозрительные задерживаются до выяснения личности.

Что касается политико-воспитательных мероприятий, то со всем личным составом каждую неделю проводятся беседы о коварных методах вражеской разведки и о необходимости самой высокой бдительности. Общение военнослужащих с местным населением сокращено до минимума. Вся частная корреспонденция из районов сосредоточения будет задержана отправкой до момента начала наступления.

В заключение Курасов, несомненно почувствовав обеспокоенность Верховного, заверил, что замысел предстоящей операции известен во фронте, кроме него, только двум лицам – командующему и первому члену Военного совета, и убежденно сказал:

– Мероприятия по оперативной маскировке настолько тщательны и всеобъемлющи, что немцы смогут увидеть только то, что мы им захотим показать.

Какое-то время Сталин продолжал молчать.

Ни Курасов, ни командующий фронтом ничего не знали о группе «Неман», так же как не знало о ней и командование соседнего 3-го Белорусского фронта, где рация выходила в эфир. И к армейским генералам не могло быть претензий: борьба со шпионажем не являлась их прямой обязанностью. Но военная контрразведка и территориальные органы – с них следовало спросить со всей строгостью!..

Верховный не мог не отметить толковости Курасова, отвечавшего без какой-либо подготовки и вроде ничего не упустившего.

Оценил он и то, что начальник штаба фронта ни разу не упомянул Ригу или Мемель – города, определяющие направления главных ударов, ни словом не обмолвился и о том, где именно будут районы сосредоточения. Верховный относился недоверчиво даже к высокочастотной связи, хотя неоднократно получал устные и письменные заверения ответственных специалистов, что подслушать или перехватить разговор по «ВЧ» невозможно.

Сталину было известно и то, чего также не знали ни начальник штаба, ни командующий фронтом: скрытность и внезапность предстоящей в сентябре стратегической операции обеспечивалась по линии контрразведки и органов госбезопасности согласованной радиоигрой, проводимой не только в Прибалтике, но и в Белоруссии и на Украине.

Доклад Курасова его нисколько не успокоил, и настроение у него ничуть не улучшилось. «Рассчитали на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!» – с раздражением заметил он самому себе и, сухо попрощавшись, положил трубку.

Танковая техника россыпью особенно обеспокоила Верховного. Если в каждой части имелось командование и представитель контрразведки, в равной степени отвечавшие за скрытность и секретность при передислокации, имелся личный состав – сотни рядовых, сержантов и офицеров, способных немедленно осуществить любые необходимые действия по маскировке, то в эшелонах находилась только сопровождающая охрана – и все! По опыту трех военных лет Сталин знал, что танковая техника россыпью в первую очередь уязвима и легче всего обнаруживается агентурой и воздушной разведкой противника на станциях выгрузки еще до прибытия на исходные выжидательные позиции. А концентрация танков в каком-либо районе, как известно, наиболее характерный и несомненный признак подготавливаемого на этом участке или направлении наступления…

Он представил себе литерные эшелоны, вышедшие из Челябинска, Свердловска и Горького или находящиеся там под погрузкой на заводах. Литерные эшелоны серии «К», подлежащие особому контролю отдела оперативных перевозок Генерального штаба. Им будут давать «зеленую улицу» от Урала и до Прибалтики, будут гнать безостановочно, «на проход» даже через большие станции, а на узловых для них обязаны держать наготове под парами лучшие, самые мощные локомотивы. Конечный пункт назначения этих эшелонов не положено знать даже военным комендантам и начальникам передвижения войск на дорогах, не говоря уже о сопровождающих. Для чего же все это? Для чего все эти предосторожности?.. Неужели для того, чтобы какой-нибудь Кравцов или Матильда сейчас же сообщили немцам о их прибытии в определенное место, раскрыв тем самым известные в Ставке и на фронте только считанным лицам, только двум маршалам, пяти генералам и ему. Верховному Главнокомандующему, замыслы?

«Задержать!..»

Задержать, остановить эшелоны можно, конечно, без труда… войну-то не остановишь!.. Что же, какие конкретные меры следовало немедленно предпринять?

Намеченные и подготавливаемые, тщательно продуманные усилия многих тысяч людей по обеспечению скрытности и внезапности могли легко пойти насмарку. С привычным чувством своего превосходства над окружающими он отметил, что первым понял и, наверно, единственный в эту минуту до конца осознал, какую угрозу представляют действия группы «Неман» для подготавливаемой операции.

Вызванные экстренно начальник военной контрразведки и наркомы внутренних дел и госбезопасности приехали почти одновременно. После доклада об их прибытии они вошли все трое, негромко почтительно поздоровались. Сталин ответил им едва заметным кивком, не предложил пройти, и они остались стоять при входе в нескольких шагах от дверей просторного кабинета, настороженные, нисколько не представляя, зачем они так срочно понадобились, и не ожидая от этого вызова для себя ничего хорошего.

Оставленный Верховным после доклада генерал армии, исполнявший обязанности начальника Генерального штаба, работал, сидя со своими картами и документами посреди длинного, покрытого темно-зеленым сукном стола для заседаний. Сталин в голубовато-сером маршальском мундире, заложив руки за спину и неслышно ступая по красной ковровой дорожке, расхаживал быстрее обычного, что было у него признаком сильного недовольства и раздражения.

Пока он удалялся в другой конец кабинета, где помещался заваленный бумагами, книгами и папками его личный письменный стол с несколькими телефонными аппаратами на приставной этажерке, трое стоящих возле входа держали взглядами его чуть сутулую старческую спину и седоватый наклоненный затылок. Когда же, достигнув там, в глубине, противоположной стены, обшитой в рост человека панелью из светлого дуба, он поворачивался и возвращался, они смотрели ему в лицо, но глаз не было видно – как и обычно, расхаживая в раздумье, Сталин не поднимал головы.

Все трое вызванных пользовались доверием и расположением Верховного, и все трое хорошо знали, сколь зыбко, непостоянно это расположение.

Возвращаясь, Сталин посмотрел на угол длинного стола, где на зеленом сукне белела справка по делу «Неман», и нервно покрутил шеей. Стоячий воротник мундира, не жесткий, как у других маршалов, а специально сделанный мягким, в эту минуту мешал, раздражал его.

Военную форму он надевал уже второе полугодие, с Тегеранской конференции, но никак не мог к ней привыкнуть. В который уж раз с теплом и сожалением он вспомнил легкий серый френч с отложным воротником, брюки, заправленные в шевровые кавказские сапожки, – свой неизменный костюм, известный, наверно, всему человечеству. И подумал, как трудно в его немолодом, шестидесятипятилетнем возрасте менять прочно устоявшийся чуть ли не за половину века порядок. Мундир был намного тяжелее и мешал ему, особенно когда он находился в дурном настроении.

Он не терпел украшений в одежде, не носил наград, как не носили их и окружающие его лица, исключая военных; даже легкие золотые погоны, ощущаемые все же чуть-чуть на плечах, и маршальские брюки с красными лампасами раздражали его. Не мог он привыкнуть и к надеваемым с мундиром искусно пошитым шевровым ботинкам, которые в усмешку именовал по-дореволюционному – штиблеты.

Ни разу не взглянув на стоявших возле дверей, он не сомневался, что они не спускают с него глаз, как не сомневался и в том, что они с нетерпением и опаской, если даже не со страхом, ожидают, когда он заговорит.

Их тревога или даже страх представлялись ему закономерными, естественными и, более того, полезными для дела, поскольку он был убежден, что руководителя, как, впрочем, и любого начальника, подчиненные должны не только уважать, но и бояться: при этом старательнее, быстрее и тщательнее – так не без оснований он полагал – выполняются любые распоряжения.

Минут за пять до прибытия вызванных Сталину вспомнилось его ставшее историческим, еще довоенное высказывание: для того чтобы выиграть сражение во время войны, могут понадобиться сотни тысяч красноармейцев; а для того чтобы провалить этот выигрыш на фронте, достаточно подрывных действий всего нескольких шпионов.

Следовательно, опасность подобной ситуации он предвидел и предсказывал еще до войны. Сколько раз он призывал к осторожности и требовал от всех бдительности, но должных выводов так и не сделали!.. А если и сделали, то не претворили их в жизнь.

К моменту появления в кабинете наркомов и начальника военной контрразведки Верховный уже подавил в себе вспышку негодования, охватившую его при мысли об этом довоенном предупреждении, и, расхаживая по кабинету, размышлял о предстоящих боевых действиях в Прибалтике.

Предлагать докладывать по делу «Неман» не следовало, и не потому, что он уже ознакомился со справкой и держал все в своей превосходной памяти. Послушать исполнителей – получается, что происходит необходимый положенный процесс, предпринимается все возможное, а результата пока нет, так на то имеются объективные причины и обстоятельства. При этом сыплют специальной терминологией, а разведка и контрразведка – это весьма специфичный сплав науки и искусства, сложнейшее соединение, во всех тонкостях которого свободно разбираются лишь опытные, квалифицированные профессионалы. И если в военных, например, вопросах Верховный легко вникал и в отдельные детали, то здесь полагал целесообразным ограничиваться постановкой основных общих задач и целей. С чувством острого стыда и недовольства самим собой он вспоминал, как не оценил поначалу всего могущества радиоигры и как еще несколько раз «плавал», попадая впросак. Таких вещей Сталин не прощал не только другим, но и самому себе. В то же время он нисколько не сомневался, что любую проблему в целом он схватывает быстрее и понимает значительно глубже, чем какой угодно ответственный исполнитель.

– Почему дело называется «Неман»? – неожиданно останавливаясь перед тремя стоящими возле дверей, своим глуховатым голосом, с выраженным грузинским акцентом спросил Верховный.

При этом он поднял голову и пронзительным взглядом небольших, цепких, с желтыми белками глаз, уже тронутых первичной глаукомой, посмотрел в зрачки начальнику контрразведки.

И оба наркома ощутили мгновенное облегчение: дело касалось в первую очередь военной контрразведки, а не их ведомств.

– Название условное, товарищ Сталин, – сказал начальник Главного управления контрразведки, еще сравнительно молодой генерал-полковник, любимец Верховного, выдвинутый по его инициативе на этот высокий ответственный пост. Дюжий, светловолосый, с открытым, чуть простоватым, очень русским лицом, он стоял прямо перед Сталиным и смело смотрел ему в глаза.

– Условное?.. – недоверчиво переспросил Верховный. – Оно что, связано с рекой Неман?

– Нет, – чуть помедлив, сказал генерал-полковник и в ту же секунду вспомнил и сообразил, что разыскиваемая рация однажды пеленговалась в районе Столбцов, недалеко от верховья Немана, и, очевидно, отсюда возникло название дела. Однако высказывать опоздалую догадку он не стал, поправляться не следовало: Верховный не терпел, когда подчиненные не знали точно или не помнили чего-либо, относящегося к их непосредственной деятельности.

– Вы что же, выходит, названия с потолка берете? – как бы удивляясь, строго спросил Сталин, быть может, интуитивно уловив некоторую неуверенность в ответе или в лице генерала.

– Это всего-навсего кодовое наименование, – твердо сказал начальник контрразведки, – и для дела, для розыска не имеет значения, «Неман» оно, «Дон» или, допустим, «Висла».

– А Матильда – это что, женщина? – после короткого молчания осведомился Верховный.

– Матильда?.. Это агентурная кличка.

– Рабочее имя, – понимающе сказал Верховный и, как бы для себя уяснив, отвел глаза и, поворачиваясь, мягкими неторопливыми шагами ступил влево. – Что ж, неплохо они работают!

Спустя секунды он уже шел в противоположный конец кабинета, и все трое держали взглядами его небольшую ладную фигуру, вернее – неширокую спину и седоватый затылок. У самой панели он повернулся и, в молчании возвратясь на середину кабинета, негромко продолжал:

– Вы сознаете, что речь идет о судьбе важнейшей стратегической операции, о судьбе более чем полумиллионной группировки немцев в Прибалтике?

– Да, сознаю, – отвечал начальник контрразведки. Сталин, подойдя, стал перед ним и жестким, пристальным взглядом посмотрел ему в глаза.

– Вы понимаете, что в условиях подготовки и проведения стратегической операции любая утечка секретных сведений, любые разведывательные каналы противника должны перекрываться немедленно?

– Да, понимаю.

Сталин сделал несколько шагов, удаляясь, и неожиданно обернулся.

– Сколько их всего? – указывая на угол стола, где лежала справка по делу «Неман», спросил он.

– О численности всей резидентуры трудно говорить определенно, – глядя ему в лицо, сказал начальник контрразведки, – ядро группы предположительно три или четыре человека.

В это мгновение Сталину снова пришло на ум его проницательное историческое предупреждение, что подрывных действий всего нескольких шпионов достаточно для того, чтобы проиграть крупнейшее сражение. И еще ему вспомнилось теперь другое мудрое изречение, которое он неоднократно высказывал окружающим: из всех возможных экономии самая дорогостоящая и опасная для государства – это экономия на борьбе со шпионажем. Неужели все-таки экономят?.. Или недооценивают опасность?..

Усилием воли сдерживая гнев, он отвернулся и подошел к тому месту посреди кабинета, где по другую сторону длинного стола сидел начальник Генштаба. Остановился и, посмотрев на него, как бы рассуждая вслух, раздумчиво сказал:

– Столько у нас органов, а трех человек поймать не могут. В чем дело?

Это «В чем дело?» для стоявших возле дверей прозвучало зловеще. В этом вопросе двум из них, по крайней мере, послышалось: «Не могут поймать или не хотят?»

Сидевший же над картами генерал поднял голову и понимающе посмотрел на Верховного. Взгляд его, очевидно, должен был сказать: «Вы, как всегда, правы, товарищ Сталин. Мы заставляем отступать многомиллионную армию немцев, а тут не могут поймать трех человек. Я полностью разделяю ваше недовольство и недоумение. Но это вопрос не моей компетенции, к сожалению, я ничем тут не могу помочь и, с вашего позволения, лучше займусь своим непосредственным делом».

И Верховный, словно прочитав все, что должен был выразить взгляд начальника Генерального штаба, снова зашагал по кабинету.

Массивная дверь неслышно отворилась, и вошедший личный секретарь Сталина тихо, бесстрастно доложил:

– Маршал Рокоссовский…

Верховный не обернулся и никак не прореагировал на это сообщение, и секретарь, видимо приняв молчание за знак согласия, так же бесшумно, как и появился, вышел из кабинета.

– Около месяца у вас под носом безнаказанно орудует опаснейший враг, – удаляясь от стоявших у дверей, продолжал Верховный. – Естественно спросить: действует наша контрразведка или бездействует?! Что это – медлительность по недомыслию или преступная халатность?.. И в любом случае – безответственность!..

Обвинения, высказываемые Верховным, были, по существу, несправедливыми: военной контрразведкой с самого начала делалось все необходимое. Однако оправдываться, а тем более возражать не следовало, и за спиной Сталина, в другом конце кабинета, убито молчали.

Бледный от негодования, он повернулся, увидел телефон «ВЧ» на специальной приставной этажерке у своего письменного стола, и сразу мысли о восставшей Варшаве и о польском вопросе, пожалуй, самом сложном среди других, возникли в его голове. Подойдя к столу, он приподнял трубку, услышал тотчас в сильной мембране оттуда, из Польши, голос командующего 1-м Белорусским фронтом Рокоссовского и почувствовал, что говорить с ним в эту минуту по-хорошему, без недовольства и раздраженности не сможет, просто не в состоянии. Рокоссовский же, блестяще проявивший себя в Белорусской операции и получивший в ходе ее недавно, на протяжении месяца, по его, Сталина, инициативе звания Маршала и Героя, никак не заслуживал сейчас подобного обращения, и, подержав трубку несколько секунд в руке, Верховный опустил ее на аппарат. И снова двинулся по кабинету.

– Территориальные органы участвуют в розыске? – приблизясь к стоящим возле дверей и переводя взгляд с начальника контрразведки на обоих наркомов и обратно, осведомился он.

Органы внутренних дел и госбезопасности были только ориентированы и участвовали в розыске лишь постольку поскольку, да и возможностей для этого у них в оперативных тылах фронтов, где действовала группа «Неман», было несравненно меньше, чем у военной контрразведки. Но Верховный не терпел многословия и не стал бы в подобной ситуации выслушивать подробные объяснения, а подводить своих влиятельных коллег начальник контрразведки никак не желал.

– Да… Участвуют, – потому сказал он, хотя этот положительный ответ, несомненно, усугублял его и без того нелегкое положение.

– Помощь армии вам нужна?

– Генеральным штабом директива войскам уже отдана. – Начальник контрразведки позволил себе отвести глаза: взглядом указал на генерала армии; при словах «Генеральным штабом» тот поднял голову от документов.

– Извините, товарищ Сталин, – сказал он за спиной Верховного, и Сталин, выказывая свое уважение и расположение к этому человеку, тут же повернулся к нему лицом. – Если речь идет о Первом Прибалтийском и Третьем Белорусском фронтах, то командующим еще прошлой ночью предложено оказывать органам контрразведки всякую помощь людьми и техникой.

Заложив руки за спину, Сталин уже шел назад по кабинету. Не доходя до того места, где за длинным столом сидел генерал армии, он, как бы сам себя спрашивая, недовольно произнес:

– Что же получается?.. Все участвуют и помогают, все вроде бы действуют, а опаснейшие шпионы целый месяц спокойно разгуливают в тылах фронта!.. Безответственность! – внезапно раздражаясь, воскликнул он. – Мы этого не потерпим!

Оправдываться не следовало, однако начальник контрразведки не удержался:

– Товарищ Сталин, поверьте, делается все возможное.

– Не уверен! – Остановясь, Верховный быстро обернулся, не поднимая, однако, взгляда от ковровой дорожки. – И потом, что значит – делается?.. Нас не интересует процесс розыска сам по себе, нам необходим результат!.. Замечу также: мы вас не ограничиваем – делайте и невозможное!..

Помедля несколько секунд, он с неприязнью посмотрел на стоявших возле дверей и строго спросил:

– Сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?

И пошел дальше, в глубь кабинета.

Воцарилась напряженная тишина. Начальник контрразведки посмотрел на своих коллег, те, в свою очередь, – на него.

– Я спрашиваю, сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?! – поворачиваясь у противоположной стены и повыся голос, нетерпеливо повторил Верховный. – Минимально!.. Они должны быть обезврежены до сосредоточения в тылах фронта танковых и механизированных частей, которые туда уже начинают прибывать!

– Минимально?.. Сутки, товарищ Сталин, – после некоторой паузы сказал Нарком внутренних дел.

Из троих вызванных он был наиболее авторитетен для Верховного, причем не нес прямой ответственности за дело «Неман». Он понимал, что Сталина еще более устроил бы срок покороче, например «несколько часов». Но «несколько часов» был бы нереальный срок, а Верховный не терпел ничего нереального.

«Сутки» представлялись Наркому оптимальным ответом, но, назвав этот срок, он напряженно, не без опаски ожидал реакции Верховного, зная, что она, как и повороты в мышлении Сталина, нередко оказывалась весьма неожиданной. Так случилось и на сей раз.

– Почти месяц не могли поймать, а теперь за сутки поймаете… – с язвительной усмешкой и как бы сам удивляясь заметил Сталин. – Ну, ну…

И не будучи профессионалом, как трое вызванных, он понимал, сколь малореален названный срок: с не меньшей вероятностью, что разыскиваемые окажутся пойманными в ближайшие сутки, их могли не поймать и через недели. Однако малореальные «сутки» Верховного вполне устраивали; этот срок соответствовал интересам дела, интересам успешной подготовки важнейшей стратегической операции, и потому все остальные соображения были второстепенными.

Он вернулся из дальнего конца кабинета и, остановясь перед начальником военной контрразведки и глядя ему в глаза жестким, тяжелым, пронзительным взглядом, тем самым взглядом, от которого покрывались испариной, цепенели и теряли дар речи даже видавшие виды, презиравшие смерть маршалы и генералы, холодно осведомился:

– Вы всё поняли?

– Так точно…

– Посмотрите и запомните… – Сталин повел глазами в сторону больших настенных часов. – В вашем распоряжении сутки… Если в этот срок с ними не будет покончено, – он указал рукой на покрытый зеленым сукном угол длинного стола, где лежала справка по делу «Неман», – если в течение суток не будет пресечена утечка особо секретных сведений… все виновные – вместе с вами! – понесут заслуженное наказание!

Он перевел свой впечатляющий взгляд на обоих наркомов – мол, вас это тоже касается! Их подавленные лица и даже фигуры выражали виноватость и максимальную преданность. Они знали, что «понести заслуженное наказание» в устах Верховного означало не только отстранение от должности… Правда, иногда эти слова оказывались всего-навсего угрозой, но кто мог заранее точно предугадать, чем они окажутся в данном конкретном случае?

Между тем Сталин, уже не видя наркомов, опять снизу вверх в упор смотрел в зрачки начальнику контрразведки.

– Вам будет оказана любая потребная помощь, но личная ответственность за вами!.. Идите.

Это «Идите» и предупреждение о личной ответственности относилось непосредственно к начальнику военной контрразведки, но и оба наркома вслед за ним торопливо вышли из кабинета. Они хорошо знали, что Верховный любит, чтобы все его распоряжения, указания и даже советы претворялись в жизнь сейчас же, выполнялись без малейшего промедления.

Впрочем, иной образ действий и не допускался.