XI
Артиллерийская подготовка грянула в пять часов утра. Она потрясла до основания весь плацдарм. Когда уши немного попривыкли к гулу, можно было различить среди многообразия пушечных голосов басовитые, ухающие голоса тяжелых орудий Резерва Главного Командования. По небу стремительно забегали зарницы «катюш».
Два десятка тысяч пушек, гаубиц, минометов рокотали не спеша, деловито, упорно. Окрестности оделись в багрово-серую пелену.
Солдаты встали в траншеях во весь рост и молча прислушивались к чудовищному гулу. Тут были ветераны, слышавшие сталинградскую и курскую канонады, но то, что они видели и слышали теперь, нельзя было ни с чем сравнить.
Перед концом артподготовки к солдатам левофлангового полка, который, по приказу комдива, наносил главный удар, пришел полковник Плотников. Он велел вынести вперед полковое знамя. Знаменосец, сержант с десятком медалей на груди, вылез на бруствер. И так как он знал, что сзади за ним наблюдают свои солдаты, а впереди, быть может, в него целится какой-нибудь недобитый снарядами враг, он стоял, вытянувшись в струнку, преувеличенно неподвижный, как изваяние.
Следом за ним на бруствер взошел полковник Плотников. В его облике, напротив, не было ничего торжественного. Он нервно похаживал взад и вперед, время от времени прикладывая ладонь к глазам и силясь что-нибудь разобрать в багрово-сером дыму, стелющемся впереди.
Хотя он явился сюда для того, чтобы поднять людей в атаку, но, уже проходя по траншее и увидав на фоне густого дыма теплый пурпур красного знамени, он понял, что произносить речи нет надобности. Люди, стоявшие позади, прошедшие с боями тысячи километров, поднятые четыре года назад в бой за свою Родину, претерпевшие раны, холод, жару, протопавшие своими сапогами через льды и болота, — они не нуждались теперь в словах поощрения.
Когда разрывы снарядов отдалились и Плотников, знавший график артподготовки, понял, что орудия перенесли огонь в глубину, он повернулся к солдатам и спросил буднично и просто:
— Пошли, что ли?
И солдаты пошли. Вскоре они пропали из виду в клубах дыма. Только время от времени где-то там, во мгле, показывалось и снова исчезало знамя.
Плотников вскоре вернулся на НП. Здесь все было напряжено до крайности, но никто не говорил громко, ждали событий. Наконец генерал велел соединить его с Четвериковым и сказал в трубку спокойным голосом:
— Доложи обстановку.
— Первая траншея занята, — прохрипел голос Четверикова. — Веду бой за вторую.
Генерал связался с правофланговым полком. Полковник Семенов доложил:
— Ворвался в первую траншею. Гисхоф — Мерин — Грабен оказывает огневое сопротивление.
— Выполняй задачу! — сказал комдив. — Выполняй задачу, слышишь?
Минут через пятнадцать генерал снова соединился с Семеновым и вдруг, не выдержав спокойного тона, громко крикнул:
— Что ты мне там про сивого мерина? Занять деревню!
Но, выслушав Семенова, генерал повернул голову к летчику, сидевшему на корточках возле своей рации, и сказал:
— Семенов! Сейчас прилетят птички. Обозначь свой передний край.
Летчик посмотрел на карту, бормоча:
— Это в каком квадрате? Ага!… Понятно!… Сивый мерин!…
Он что-то сказал в трубку и тут же вышел из подвала посмотреть. Через несколько минут в небе появились штурмовики. С довольной улыбкой наводящий помахал им рукой и вернулся к командиру дивизии.
Невдалеке раздались взрывы бомб. Семенов соединился с комдивом и сказал:
— Сейчас пойдем.
— Бутон!… Бутон!… Бутон!… — кричал телефонист.
— Янтарь!… Янтарь!… Янтарь!… — кричал другой.
— Муха!… Муха!… Муха!… — надрывался радист.
— Я глаз!… Я глаз!… Я глаз!… — бубнил другой.
Один из телефонистов встрепенулся:
— Товарищ генерал, этого мерина взяли.
— Кто передает?
— Не знаю.
Генерал опять соединился с Семеновым.
— Полдеревни взяли, — сообщил Семенов. — Но там один пулемет фланкирует, на участке правого соседа.
Генерал соединился с правым соседом. Справа вела наступление дивизия полковника Воробьева.
Когда генерала соединили с соседним комдивом, он произнес ласковым голосом:
— Середа говорит. Чего же ты так плохо двигаешься? С твоего участка пулеметы ведут фланговый огонь по моему правому… Нехорошо получается, соседушка!… Не по-соседски как-то!…
Далекий голос Воробьева, едва только полковник узнал, кто с ним говорит, тоже сразу стал медовым:
— А правый-то твой отстает!… У меня мой левый фланг открыт из-за твоего правого!… Несу потери. Ты бы подстегнул своего Семенова!
Генерал, злой-презлой, положил трубку и крикнул:
— Пусть Четвериков повернет правый батальон фронтом на север и поможет Семенову! — он взял трубку и опять соединился с Семеновым. Семенов, — сказал он, — может быть, ты устал? Не хочешь командовать? Что ж, могу тебя сменить.
— Товарищ генерал… — начал Семенов.
— Другого пришлю! — прервал его генерал. — У меня люди есть боевые на примете. Семенов, выполняй задачу! Через пятнадцать минут доложишь мне о взятии деревни! Перед соседом стыдно!
Через четверть часа Семенов доложил о взятии этой проклятой деревни. В свое оправдание он рассказал комдиву о том, что деревня была вся уснащена бронеколпаками и вкопанными в землю танками.
Пришли посыльные от действующих разведпартий.
Первая немецкая позиция была захвачена. Местами наши части прошли до железной дороги и оседлали ее. Однако железная дорога являлась началом второй оборонительной позиции. Высокая насыпь, оборудованная пулеметными точками, представляла серьезное препятствие.
Генерал вылез из подвала и пошел по направлению к Одеру. Здесь стояли замаскированные ветками танки.
На берегу реки сидел на траве и курил подполковник-танкист с черным замшевым шлемом в руке. Завидев генерала, он бросил папироску, затоптал ее сапогом и встал.
Генерал шел довольно медленно. Он окинул взглядом танки и остановился в отдалении. Подполковник подошел к нему. В глазах танкиста зажглись озорные огоньки.
— Наш черед? — спросил он.
— Похоже, — сказал генерал.
Подполковник надел шлем.
— Действуй решительно, — проговорил генерал. — На восточной окраине Гисхоф — Мерин — Грабен тебя ожидает взвод саперов. Он будет вас сопровождать.
Подполковник, застегивая шлем, сказал:
— Пехота чтобы не отставала.
Генерал пошел обратно.
Мимо прошла группа пленных. Оглушенные, подавленные, они глядели в землю, не веря, что остались в живых после того, что было.
Навстречу им шли машины с артиллерией, переходящей на новые огневые позиции, поближе к противнику.
Из дыма медленно появлялись раненые. Они двигались цепью, словно еще наступая. Завидев генерала, те из них, у кого правая рука была в порядке, отдавали честь.
Один сказал:
— Счастливо оставаться, товарищ генерал.
Другой, улыбнувшись, произнес:
— Как в Берлин придете, товарищ генерал, вспомните про нас… Может, помните меня, я Майборода, автоматчик. Я с вами раз в атаку ходил.
Генерал не помнил, но сказал: «Помню».
Раненые медленно пошли дальше и вскоре скрылись из виду.
Когда генерал вернулся на НП, Лубенцов доложил ему, что противник ведет сильный артиллерийский огонь с железнодорожной платформы Борегард и из деревни Айхвердер. Железная дорога оседлана южнее Борегард, а на других участках противник держит ее крепко.
— Где танки? — спросил комдив.
Офицер связи от танковой части сказал:
— На исходном положении.
Генерал повернулся к летчику:
— Подготовишь им почву, а?
— Почему не подготовить? — отозвался летчик.
Оба склонились над картой, после чего летчик сел возле своей рации и стал вызывать:
— Муха! Муха! Муха!
Генерал позвонил комкору, попросив разрешения сменить место своего НП.
Комкор разрешил. Штаб наблюдательного пункта пошел пешком. Машины и верховые кони следовали сзади.
На этот раз Лубенцов остановил свой выбор на ветряке, который был порядком разрушен, но тем не менее стоял еще. Все, что после артподготовки кое-как держалось, вызывало искреннее изумление.
— Живучий ветряк! — сказал Воронин.
Разведчики установили стереотрубу у верхнего окошка ветряка, над тем местом, где некогда скрещивались крылья. Теперь крыльев не было, они превратились в мелкую щепу, валявшуюся на земле.
Дым уже немного рассеялся, и в трубу видна была железнодорожная насыпь. Ветряк подрагивал от близких орудийных выстрелов: гул артиллерии, чуть приумолкший, теперь снова разрастался. Подполковник Сизых, пристроив свой большой живот среди верхних балок ветряка, передавал в телефонную трубку команды «стволам».
Комдив глядел в стереотрубу. Наводящий со своей рацией и людьми улегся внизу, на траве, возле огромной воронки от снаряда, время от времени громогласно обращаясь к комдиву:
— Птички не нужны?
— Танки пошли, — тихо сказал генерал и обратился к Никольскому: Соедини меня с Четвериковым.
Вызвав Мигаева, Никольский передал генералу трубку.
— Мигаев, — сказал комдив, — сейчас коробки пройдут через твой боевой порядок. Неотступно следуй за ними. Понял? Неотступно.
Он отошел от стереотрубы и подполз к танкисту — представителю танкового полка. Посмотрев на часы, он сказал:
— Теперь без двадцати минут одиннадцать. Сколько на твоих?
Часы танкиста показывали то же время.
— Атака будет в одиннадцать. Мы обработаем противника штурмовиками и вы пойдете. Сообщи, — он крикнул вниз, летчику: — Вызывай! Сверь часы! К одиннадцати чтобы отбомбились, ни на минуту позже, а то своих угостишь! Давай Четверикова, — обратился он снова к Никольскому и отдал командиру полка распоряжение о том, чтобы передний край обозначил себя известным сигналом — для авиации.
По другому телефону сообщили, что немцы контратакуют Семенова.
— Никого не контратакуют, только Семенова контратакуют! — обозлился генерал.
Семенова контратаковал противник силой до батальона пехоты с десятью танками.
— Выполняй задачу! — раздельно сказал Комдив.
— Воздух! — сообщил кто-то снизу, и одновременно в небе появились два десятка немецких бомбардировщиков.
Невдалеке раздались разрывы бомб.
— Очухались немного, гады, — сказал комдив.
Зенитки били вокруг. Стоящие поблизости в овраге крупнокалиберные зенитные пулеметы залились оглушительным лаем.
— Как бы юнкерсы нам танковую атаку не сорвали, — сказал комдив, глядя в небо.
Появилась еще одна группа немецких бомбардировщиков, но тут же из белых кучевых облаков выпорхнули советские истребители. Небо огласилось пулеметными очередями и взволнованным, то затихающим, то усиливающимся, завыванием моторов.
— Фазан! Фазан! Фазан! — кричал телефонист.
— Янтарь! Янтарь! Янтарь! — кричал второй.
Санитары пронесли мимо ветряка на носилках раненых.
— Бросить в бой третий полк? — вполголоса спросил Плотников.
— Рано, — сказал комдив. — Возьмем вторую позицию, тогда, может быть…
Вторую и третью позиции взяли комбинированным ударом авиации, пехоты и танков в полдень. Солнце жарко припекало. С людей градом катился пот. Беспрерывный бой в течение семи часов необычайно всех измотал, но отдыха не предвиделось: впереди по низким холмам и вдоль узких канав уже обозначилась вторая оборонительная линия — мощная, трехтраншейная, с отсечными позициями и минными полями.
В двенадцать часов позвонили из полка Семенова. Комдив внимательно слушал, хотел что-то ответить, но в это время позвонил командир корпуса, приказавший во чтобы то ни стало овладеть второй оборонительной линией.
— Есть, — сказал комдив. Помолчав, он добавил: — Мне только что сообщили: Семенов смертельно ранен, — он послушал с минуту, что ему говорит комкор, потом положил трубку, поднялся с места, надел фуражку и обратился к Плотникову:
— Пойдем, Павел Иванович, простимся с товарищем. Весь день я на него кричал, на мертвого почти!
Слеза медленно выкатилась из глаз комдива, он сердито смахнул ее и громко сказал:
— Ну, вперед!… Связисты, тащите связь. И чтоб она работала безотказно, как весь день!… Научились воевать все-таки!…
