XVII
Сначала никто не понял, каким образом здесь, в передней траншее, оказался начальник политотдела дивизии полковник Плотников. Он постоял рядом с солдатами, некоторое время смотрел на немцев в бинокль, затем спросил у Чохова:
— Ну, как дела, капитан? Выстоим?
— Выстоим, — сказал Чохов.
— Чего же ты так мрачно глядишь? — усмехнулся полковник. — Раз выстоим, значит, веселей надо… — Он снова посмотрел в бинокль, потом осведомился: — Солдаты завтракали?
— Нет еще, — сказал Чохов.
— Почему не завтракали? Что за безобразие! Где твой старшина?
Перетрусивший Годунов побежал в лес к полевой кухне.
— И водочки неси! — крикнул ему вслед Плотников.
Он прохаживался среди солдат, потом велел углублять траншею, пока тихо. Наконец Сливенко первый догадался спросить:
— А как вы сюда попали, товарищ полковник?
Плотников засмеялся:
— Пробрался, как видишь!… Что же было делать? Пришлось ползком пробираться!… Да и окружены вы не так уж плотно, это только так говорится: в окружении… Немцы — те, кажется, думают, что не вы, а они в окружении…
— Могли к немцам попасть, — укоризненно заметил Сливенко.
— Я под охраной пришел, с разведчиками.
Действительно, капитан Мещерский с дивизионными разведчиками тоже находился здесь. Мещерский поздоровался с Чоховым, потом подошел к полковнику и сказал:
— Тут майор Гарин в соседней роте. И Никольский здесь, оказывается.
— Вот вам и подкрепление из дивизии! — усмехнулся полковник. — А вы жалуетесь: мало людей!
Гарин уже бежал по траншее к полковнику. Он был изумлен и испуган до крайности.
— Зачем вы сюда пришли?! — вскричал он.
— Ладно, ладно! — вдруг рассердился полковник. — Охота всем меня учить и охранять мою жизнь! Лучше берите-ка, начальнички, лопатки и помогите солдатам углубить траншею, быстро, пока немец не возобновил свою музыку…
Чохов, стоя рядом с Мещерским, тихо сказал:
— А начальник политотдела отчаянный!
— Он всегда такой, — сказал Мещерский.
С приходом Мещерского Чохов стал смотреть на все происходящие тут, такие будничные для командира стрелковой роты, события с какой-то новой для него точки зрения. «Возьмет и опишет», — думал Чохов, и все, что кругом делалось, приобрело новую, яркую окраску; оно стало темой для будущих стихов. Голос Чохова сделался еще тверже, команды — еще ясней и короче. Чохов даже обратил внимание на природу — молодую травку, росшую за бруствером, и на разлившуюся бурную речку слева от позиций.
Мещерскому, однако, было совсем не до стихов. Он позабыл о них. Немцы снова готовились к атаке. Рокот спрятанных в глубине рощи Круглой танков становился все громче. Видимо, туда прибыло подкрепление.
Годунов и другие старшины принесли в траншею завтрак и водку. Стало веселей. Пичугин даже начал переговариваться с немцами, залегшими на опушке рощи Круглой:
— Хенде хох — и к нам на фрюштюк!
Веселье продолжалось недолго. Опять начался бой. Танки, скрытые в лесу, осыпали траншею болванками. Затем откуда-то из-за рощи забили немецкие скорострельные пушки. Черные фигурки немцев опять поднялись и пошли вперед. Следом за ними показалась цепь танков: тридцать две машины. Они поравнялись с пехотинцами, обогнали их и медленно, тяжело двинулись к траншее.
Все застыли на местах. Ложки с тихим звоном упали в котелки.
— Кто свою порцию не допил? — крикнул Годунов, подняв над головой фляжку с водкой; мимо фляжки, визжа, пронеслась пуля.
Не выпил свою порцию ефрейтор Семиглав. Однако он уже стоял у ручного пулемета, и пить ему не хотелось. Он уступил водку Пичугину, который, выпив, крякнул, встал и, не спеша, подошел к своей винтовке, лежавшей на бруствере.
«Какие молодцы!» — подумал Плотников, вздохнув с облегчением. Он сказал:
— Ну, смотрите, ребята. Все надежды на пехоту!
Где-то засвистел снаряд, и этот свист становился все пронзительней и страшней, словно надвигался мчащийся на полной скорости поезд. Все обволоклось дымом, так что люди не видели друг друга.
Бледный посыльный, низко пригибаясь, принес ящик патронов и, чуть заикаясь, спросил:
— Где полковник Плотников? Комдив его к рации вызывает.
Полковник, пригнувшись, пошел по ходу сообщения. Рация и радист находились в «лисьей норе», выкопанной в стенке траншеи.
— На приеме двадцать пять, — сказал Плотников, уткнувшись головой в сырую землю возле рации.
— Насилу доискался тебя, — с ясно слышным вздохом облегчения произнес в наушники очень далекий голос комдива. — Как у тебя дела? Лубенцовские с тобой?
«Лубенцовскими» генерал привык называть разведчиков.
Плотников сообщил обстановку. Генерал помолчал, затем обиняками намекнул на то, что в полдень дивизия пойдет в атаку.
В это время снова появилась немецкая авиация.
— Нас бомбят, — сказал Плотников.
— Вижу, — ответил генерал. — Держитесь. Мы тут вот-вот справимся. На участке Иванова противник откатывается. Узнай, как там с огурцами у трубачей…
Плотников пошел к артиллеристам, чтобы узнать, как у них обстоят дела со снарядами, и не слышал заключительных слов комдива по радио. А генерал не удержался, чтобы не добавить:
— Ну, зачем ты туда пошел, Павел Иванович!… Гражданский ты человек!
Ход сообщения был полон весенней водой. Позиции артиллерии находились в лесу, позади переднего края, почти на самой опушке. Машины стояли в овраге. Орудия, вкопанные в землю, были кое-как прикрыты сухими ветками и зеленой маскировочной сеткой. Возле орудий валялись кучи стреляных гильз. Вокруг стлался едкий туман пороховых газов.
Черные, злые и потные артиллеристы возились у своих пушек, время от времени отвечая кому-то, сидящему на дереве и сообщающему данные для стрельбы коротким: «Есть!»
Полковник спрыгнул в яму. К нему сейчас же подбежали артиллерийские офицеры.
— Да вы же ранены, товарищ полковник, — сказал один из них.
Плотников пощупал свою щеку. Она была мокрая. То ли осколок, то ли твердый комок земли, по-видимому, ударил его. Рана была пустяковая. Артиллеристы тем не менее заставили его зайти в свою землянку, смазали царапину иодом и приложили кусочек ваты.
Боеприпасов пока хватало, хотя приходилось экономить.
— Смотрите, — сказал Плотников, — вся надежда на артиллерию.
Он пошел обратно по ходу сообщения. Стало тише. Раненый, лежавший в траншее, затих.
— Умер, — сказал кто-то и покрыл лицо покойника плащ-палаткой.
У бруствера стояли два капитана — Чохов и Мещерский.
— Как гвардии майор? — спросил Чохов. — Поправляется?
Мещерский ответил:
— Понемногу. А жаль, что его нет. С ним чувствуешь себя уверенней. Замыслы противника он разгадывает очень точно.
Опять появилась вражеская авиация.
— Хотя бы до ночи продержаться, — сказал Чохов.
Плотников посмотрел на часы и усмехнулся: они показывали десять утра.
— Вы ранены! — испуганно сказал Гарин, увидев кровь на щеке полковника, но Плотников посмотрел на него так выразительно, что майор осекся.
Весельчаков сообщил, что общая контратака назначена на одиннадцать часов. Потянулись медленные минуты ожидания.
Наконец раздались знакомые, грозные слова:
— Вперед, в атаку!
Солдаты замерли. «Почему же никто не вылезает?» — думал Сливенко, и так как все это думали, то никто не вылезал. Над головой злобно свистели пули.
«Почему никто не вылезает?» — снова подумал Сливенко. Потом он опомнился и даже усмехнулся про себя: «Меня ждут».
Уцепившись за бруствер почти конвульсивным движением пальцев, он перемахнул через земляную насыпь и пошел. Не вслед за ним, а, пожалуй, одновременно с ним, секунду в секунду, вылезли из траншеи все.
Что это значило? То ли, что каждый солдат в одно и то же мгновение подумал: это меня ждут все остальные; то ли потому, что требуется определенное время, чтобы заставить себя взглянуть прямо в лицо смерти; то ли, наконец, потому, что все, даже не глядя на старшего сержанта, почувствовали: парторг сейчас пойдет вперед, — так или иначе, но все вырвались из траншеи одновременно.
Справа послышался негромкий стон, кто-то упал, как срезанный, но никто не взглянул в ту сторону.
— За Родину, за Сталина! — громким, срывающимся голосом закричал Сливенко.
Солдаты, тяжело дыша, падали и снова подымались. Ноги начали вязнуть в жирном иле — это значит, что достигли речушки. Вот вода уже людям по колени, выше, по пояс… Справа, на опушке рощи, виднелась большая красивая дача с флюгером вроде петушка.
«Если останусь живой…» — думал Сливенко, но что он сделает, если останется живой, он так и не мог додумать: не до того было.
В то мгновение, когда у опушки Круглой рощи стали рваться снаряды («Наши, наши!» — с радостью понял Сливенко), что-то изменилось, неуловимо изменилось, даже непонятно — где, пожалуй, в атмосфере. Стало легче бежать вперед, крик «ура» стал громким, и в нем почувствовалось, в этом крике, некое явственное освобождение от давящей тяжести.
В чем же дело?
Немцы не стреляли. Почему, этого Сливенко не мог еще понять. Потом он понял, что те танки, которые ползли теперь развернутым строем слева, у виадука, уже не немецкие вовсе, а наши.
Минометчики с лотками на спинах, мокрые от пота, догоняли стрелков. Правей длинные противотанковые ружья плавно колыхались на плечах петеэровцев. Наконец где-то сзади захрипели машины, и из леска показались орудия.
Эта ненавистная роща Круглая, из которой исходили все беды, стала теперь обыкновенной, невинной рощей. Здесь летали воробьи и падала густая тень от сосен. В домике с флюгером Мещерский взял в плен двух раненых немецких танкистов. Они принадлежали к танковой дивизии «Силезия», только что, буквально два часа назад, прибывшей с запада.
За рощей приютилась небольшая деревня с лесопильным заводом. Здесь на домах уже болтались белые флажки. Навстречу солдатам вышли два человека смуглые, с блестящей, как у негров, кожей, но посветлее. Они были одеты в истрепанные костюмы цвета хаки.
Они шли, широко улыбаясь и выкрикивая непонятные слова, выражавшие, без сомнения, радость. После их двухминутного разговора с полковником Плотниковым оказалось, что это пленные британские солдаты, но не англичане, а индусы, бежавшие из лагеря под Штеттином. Они просили дать им оружие, чтобы вместе с русскими пойти в бой.
— Уж мы сами докончим, — улыбнулся Плотников. — А вам далеко ехать… Бомбей, Калькутта?…
— Бомбей, Бомбей! — обрадовался один.
— Лагор! — сказал другой.
Солдаты смотрели на индусов с удивлением.
Старшина Годунов постарался угостить далеких гостей как следует. Водки он им не пожалел, и они ушли в тыл полка под хмельком, пошатываясь и радостно улыбаясь.
Тем временем завязывалась новая схватка с немцами, уже успевшими придти в себя после русской атаки. Над новой, только что отрытой траншеей опять засвистели пули и загрохотала артиллерия. Тяжело дыша, солдаты пили воду из ручьев и луж, черпая ее пилотками. Чохов посмотрел на часы. Они показывали всего лишь час дня.
