72

Все труднее становилось Якушеву удерживать Марию Захарченко и Радкевича за городом, на зимней даче. Для Захарченко нужно было изобретать новые поручения: расшифровывать ответы «С мест» и зашифровывать инструкции «местам» она уже не хотела. Зимой и осенью её угнетала тишина, монотонный шум елей под окном. Единственное, что отвлекало от мрачных мыслей, было появление Стауница. Радкевич, работая в авторемонтной мастерской в Москве, возвращался домой поздно вечером. Но для Марии Владиславовны стало ясно, что он догадывается о причине частых визитов Стауница. Она ждала объяснения и заранее готовилась к нему.

Как-то вечером, когда Гога уныло сидел в углу и делал вид, что дремлет, она вдруг встала и, остановившись против него, сказала:

— Нечего играть в молчанку! Говори!

Он вздрогнул от неожиданности:

— Лучше не надо — не место и не время.

— Это будет всегда… Говори!

— Ты сама знаешь.

— Что я знаю? Что я живу со Стауницем? Ты это хотел сказать? Нужна я ему!

— Значит, нужна.

Она усмехнулась и взяла папиросу. Закуривая, сказала:

— Не я ему, а он мне нужен. Ну и живу с ним. И что? Убьёшь его или меня? Обоих? Идиот.

— Мы с тобой венчались…

— Это здесь. А сошлись под ракитовым кустом. В какой-то халупе, под Курском, на земляном полу. «Нас венчали не в церкви» — так, кажется, пели настоящие террористы.

— А мы не настоящие?

— Ты — нет.

— Прикажешь мне радоваться тому, что ты его любовница?

— Все, что я делаю, делается ради нашей цели.

— И спишь с ним ради этого?

— А ради чего же? Я давно уже не женщина. Ты это знаешь.

— Со мной — да.

— С тобой, с ним — все равно. Я тебе не обещала верности. Ну хорошо. Там в графине что-то осталось… Налей себе и мне. Выпьем, нас черт одной верёвочкой связал.

Он поднялся, достал графин и рюмки.

Они выпили по рюмке, он с жадностью, она с отвращением.

— Слушай, Гога! Он будет у меня здесь, — она сжала пальцы в кулак. — Будет делать, что я хочу… это настоящий, не Якушев же, старая лиса, и не ты. И не мешай мне, слышишь! Ничего хорошего не будет, если попробуешь мешать. Лучше пей, если тебе трудно. Я знаю одно: в случае провала мы с тобой не переживём друг друга. А если нет? Ты понимаешь, что будет?.. Но когда же, когда? Я схожу с ума в этих стенах, в этой деревянной клетке, от этой тишины. Я почти не сплю. Веронал не помогает.

Он вдруг прислушался:

— Кто-то идёт… Если он?

Она вскочила и притянула его к себе:

— Если он — ты уйдёшь.

Кто-то два раза слабо стукнул в окно.

— Открой. И уходи.

Радкевич вышел в сени. Потом в комнату первым вошёл Стауниц.

— Ты что-то нынче рано, — сказал он Радкевичу. — Попиваете водочку?

— Подожди, — сказала Захарченко. — Гога?

Радкевич схватил с вешалки пальто и фуражку, бросился в сени. Слышно было, как хлопнула дверь.

— Так, — сказал, усмехаясь, Стауниц. — Здорово это у вас делается. Высшая школа дрессировки.

— Не издевайся. Это может плохо кончиться.

— Это кончится вот чем… — Стауниц показал на графин, — я этих неврастеников знаю. Весь день я мотался в городе, выбрался к тебе вечером, рассчитывал, что он задержится.

— Все афёры?

— А ты думала? Пока меня считают просто аферистом, коммерсантом, я в полной безопасности.

— Ты умница.

— Умница? Якушев вчера завёл разговор о тебе. «Интересная женщина», — сказал с намёком. Я на всякий случай ответил: — «Бальзаковский возраст. Не в моем вкусе».

— А какое ему дело до нас?

— Какое? С его точки зрения, этот скандал в благородном семействе может отозваться на делах «Треста».

— Никакого скандала. Ты же видел.

— Да. Здорово у вас получается в свете, — сказал и рассмеялся.

Смех был вынужденный. Он не переставал думать о бегстве за границу, пока действуют «окна». Но деньги, деньги… Стауниц утаил от Марии продолжение разговора с Якушевым.

Когда речь зашла о денежной помощи из Парижа, Якушев сказал:

— Вы проявляете слишком большой интерес к этому вопросу.

— Вы думаете? — окрысился Стауниц. — Я в трудном положении, крупная сделка прогорела.

— При чем тут «Трест»?

— При том, что Кушаков может обратиться куда следует.

— Этого только не хватало. Уголовщина потянет за собой другое дело.

— Вот об этом я и говорю.

— Большая сумма?

— Порядочная. Десять тысяч золотом.

Якушев слегка присвистнул и задумался.

— Я думаю, что «Трест» должен вас выручить, если все устроится в Париже.

— А вы собираетесь?

— Да, Эдуард Оттович, скажу напрямик, ваша дама сердца и ваши с ней отношения меня устраивают только в том смысле, если я буду через вас знать все, что затевает Мария и её покровитель Кутепов. Мы должны это знать. При авантюризме Кутепова можно ожидать любой дикой выходки. Ему ничего не стоит ради эффекта подставить под удар «Трест», наше с вами детище. И тогда повторится провал в десять раз ужаснее ленинградского.

— Я вас понимаю. Вы будете знать все.

На этом кончился их разговор. Они разошлись, как будто поладив, на самом же деле ни тот, ни другой не верили друг другу.