58
Они сидели в ресторане на Эспланаде. Из окна видели памятник поэту Иоганну Рунебергу и озарённые зимним солнцем деревья в морозном инее. Со стороны можно было подумать, что это счастливая пара, немолодые, но сохранившие привлекательную внешность влюблённые, у которых роман тянется годами. Но если бы кто прислушался к беседе этой пары, то понял бы, что здесь нет даже и признака любви.
— Почему финны сумели справиться с красными? Почему шведский барон свернул голову финской гидре революции, а наши — Деникин, Врангель — не смогли? Как вы думаете, Александр Александрович?
— А вы как думаете?
— Потому что поздно начали вешать, — сказала она.
— А как узнать, когда поздно и когда рано?
— Вешать надо было с самого начала. Теперь уж не пропустим. Я верю в Александра Павловича.
— Конечно, нужна сильная рука. Жалею, Мария Владиславовна, что в Париже мы в первый раз с самого начала не увиделись с генералом. Помешал и сбил с толку приезд Врангеля. Зато потом мы договорились обо всем.
— У Кутепова рука сильная. Вы бы видели, как он снёс голову саблей полковнику, служившему у красных… В Галлиполи он повесил многих, кто забыл свой долг.
— И все-таки почему один кавалергард, барон Маннергейм, сделал то, что не удалось сделать другому кавалергарду — Скоропадскому?
— Мне рассказывали, что барон все умел превосходно делать: пить и не пьянеть, командовать эскадроном, командовать страной, а главное — расстреливать.
Якушев вдруг усмехнулся:
— А вы жестокая, Мария Владиславовна. Жестокая, хотя и красивая… Я почему-то представляю вас в открытом платье, на балу, а не в этом облике…
— Учительницы или офицерской вдовы?.. А вы — шармер, дамский угодник. Впрочем, у вас министерская голова, и за это я прощаю вам даже комплименты. И ещё за то, что, когда вы говорите о будущем государе, у вас такое лицо…
— Какое?
— Ну… просветлённое.
— Но ведь это будущее России, той России, которую мы с вами знали, потеряли и, я верю, вернём.
— Ценою крови. Большой крови… — сказала она. — Кстати, вы когда-нибудь знали этого Рейли? В Петрограде?
— Нет. Я встречал английских офицеров, но это были снобы в щегольских френчах. (Якушев не счёл нужным рассказывать о встрече в Петрограде.)
— Этот, говорят, не из таких. Этот не дрогнет…
Он вдруг взял её руку и довольно громко, закатывая глаза, с чувством произнёс:
— Мария, бедная Мария, краса черкесских дочерей! Не знаешь ты, какого змия ласкаешь на груди своей…
Она с изумлением повернулась к нему. Он указал ей взглядом на соседний стол. Господин с сигарой явно к ним прислушивался.
— Не пора ли нам?
— Пойдём.
На улице он говорил ей:
— Вы думаете, финны нам верят? Они не забыли генерала Бобрикова, генерал-губернатора, помнят и великого князя Финляндского, его величество Николая Александровича… Всюду нужна конспирация, всюду слежка. Учиться нам надо, Мария Владиславовна.
— У кого учиться?
— А хотя бы у того же Рейли… — Он взглянул на часы. — Время идти к Бунакову. Он нас ждёт.
В час дня они были у Бунакова.
Разговор шёл на общие темы. Якушев, как всегда, сумел придать беседе деловой характер:
— Вы советовали нам связаться с англичанами. Как это сделать?
— Могу вам пообещать приезд кого-нибудь из англичан для рекогносцировки.
— Вы, кажется, называли кого-то? Это Железный?
— Он. Вы разочарованы?
— По слухам, он занимается коммерцией, и очень удачно. Какой смысл Железному приниматься за старое?
Бунаков пожал плечами:
— Вы думаете, что он может бросить то, чему отдал лучшие годы своей жизни? Тогда вы не знаете этого человека. Могу вам сказать, что Советы никогда не имели более опасного врага.
— Дай-то бог! — сказала Мария Захарченко.
— Для него это вопрос чести, особенно после провала Савинкова. Он так в него верил.
Речь шла о Сиднее Джорже Рейли.
Бунаков показал письмо Рейли. Оно было подписано псевдонимом Железный.
— Упомянутый собирается в дорогу… обладает выдающимися личными и финансовыми связями как в Англии, так и в Америке.
Этот разговор происходил в феврале 1925 года.
Из письма Сиднея Джоржа Рейли
о положении в России
«…Власть медленно, но неминуемо отмирает. Героический период закончен весной 1921 года, наступивший затем период консолидации власти и стремление к строительству (нэп) не могли дать желательных результатов ввиду страшного напора голода и экономического развала.
Красная Армия для меня до сих пор неразрешимая загадка. Существенный вопрос: что идёт скорее — инфильтрация в армию здорового крестьянского элемента или коммунизация рекрутов? Вероятно, в первых стадиях переворота больше всего надо считаться со специальными частями ГПУ и ЧОН. О них я мало знаю достоверного, но допускаю, что и они хотя бы ввиду своей численности, не могут в удачный момент избегнуть действия общего закона солдатского бунта, то есть должны поддаться массовому настроению окружающей среды».
Рейли предлагал такие способы действий: пропаганду, террор, диверсии.
Оставался неразрешённым вопрос: какой ценой может быть приобретена моральная и материальная помощь Европы и Америки?
«За себя скажу следующее, — писал Рейли, — это дело для меня есть самое важное дело в жизни: я готов служить ему всем, чем только могу».
