28

В Москве, в доме на Лубянской площади, внимательно следили за опасной вознёй, которую поднимали контрреволюционные группы, подобные «пятёрке» Стауница. Ликвидировать их ещё не настало время: с этими группами стремились связаться эмигрантские монархические организации за границей. Поездка за границу придала Якушеву в глазах заговорщиков вес: он был принят «самим» Николаем Николаевичем, уполномочен Верховным монархическим советом. Росту авторитета Якушева способствовало и его сообщение о том, что пост начальника штаба МОЦР согласился принять генерального штаба генерал-лейтенант, имя которого он не может пока назвать по соображениям конспирации.

Николай Михайлович Потапов посетил Артузова. Артузов положил перед Николаем Михайловичем несколько внушительных папок и оставил его наедине более чем на два часа. Когда же вернулся, то разговор зашёл не о деле, а о Достоевском и его «Преступлении и наказании», вернее, о том как изображён в романе следователь Порфирий Петрович.

— Я лет пять назад видел в роли Раскольникова артиста Орленева. Он меня привёл в восторг. Но исполнитель роли Порфирия был не менее талантлив. Забыл его фамилию. А роль ведь труднейшая… — говорил Потапов.

Артузов интересовался театром и литературой и охотно поддержал этот разговор:

— Достоевский говорит о деле следователя, что это искусство, в своём роде художество. И описал Порфирия Петровича замечательно. Логика, убедительность доводов, глубокий психологический анализ душевного состояния Раскольникова — вот пути следствия. А его игра с Раскольниковым! Игра в простодушие, с виду такой безобидный чиновник, куда ему до Раскольникова! А как он расставляет ловушки? Молодым следователям надо читать и читать эти главы романа. Профессия следователя — наблюдать, наблюдать и, отталкиваясь от деталей, искать главное. Но, разумеется, время другое, и преступления, которыми мы занимаемся, другие. Враги говорят о каких-то сверхъестественных методах следствия в ГПУ, чуть ли не о гипнозе. Чепуха! Стараешься доказать подследственному, что дело, ради которого он рисковал жизнью, обречено, что он был обманут и действовал вслепую, не понимая, кому служит. Конечно, встречаются исступлённые фанатики. Но и тут мы не забываем о том, о чем всегда говорит Дзержинский: надо помнить, что лишённый свободы ограничен в защите; лишение свободы есть зло, но к нему ещё надо прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда… Дело, с которым вы познакомились, тоже нужно делать, чтобы восторжествовала правда.

— Понимаю. Я прочитал все материалы о «Тресте». Кого же я должен играть в этой увлекательной пьесе?

— Мы, так сказать, одолжили вас у нашего военного ведомства. Зная вас, Феликс Эдмундович считает, что именно вы можете с успехом изображать начальника штаба «Треста». Якушев, при всех его способностях, не авторитетен в военных вопросах.

— Якушев… Поразительно, как вы могли перевоспитать такого зубра. Я его немного знал, ума ему не занимать, ловкости тоже… Когда-то он ловко сделал карьеру…

Позвонил телефон. Артузов сказал в трубку:

— Конечно. Прошу. — И продолжал, обращаясь к Потапову: — Сейчас придёт Якушев. Я вас оставляю одних, так вы лучше договоритесь.

И он вышел. Через несколько минут вошёл Якушев.

— Вы помните наш разговор в госпитале? Как я был наивен и просто глуп, — начал он. — Я впервые соприкоснулся с «Верховным». Какая ограниченность, какой ничтожный кругозор, убожество мыслей. И при этом претензия на роль державного хозяина, заученные слова о народе, который якобы только и ждёт царя-батюшку и готов претендента на престол завалить всеподданнейшими адресами…

— Все это так, но за эту куклу держатся несколько десятков тысяч отъявленных головорезов, одержимых ненавистью к советской власти. Мы с вами раньше верили, что служим России верой и правдой, а оказалось, что правда была на стороне тех, кто боролся с царизмом. Должен вам сказать, что ещё юнкером, когда присягал на верность царю-батюшке, я был довольно искренен. Потом вышел в офицеры и на одного умного и честного человека встречал десятки злых, глупых и бесчестных. Затем видел близко и того, кому присягал на верность. На раз имел случай «всеподданнейше» докладывать царю, а с его высочеством Николаем Николаевичем вступил однажды в конфликт. Будучи военным агентом в Черногории, не позволял его тестю, черногорскому князю, запускать лапу в русскую казну. За это меня и возненавидела его дочь, супруга Николая Николаевича. Ведь деньги, которые с нас тянул её папаша, были не царские, а народные… И тогда ещё, будучи близок ко двору, я убедился: если содрать с их величеств и высочеств всю мишуру, мундиры, ленты, звезды — останутся мелкие, голые и ничтожные людишки… Так-то, Александр Александрович!.. Я вхожу в игру, которая мне кажется необходимой, и рад, что в этой игре вы исполняете одну из первых ролей.

— Счастлив, что у меня такой партнёр, ваше превосходительство.

Оба рассмеялись. «Ваше превосходительство» для них теперь звучало забавно. Николай Михайлович Потапов с этого дня стал начальником штаба «Треста».

Вошёл Артузов. Он был рад, что гости не скучают.

Потапов встал:

— Я вам, очевидно, не нужен при разговоре…

Артузов проводил Потапова и, вернувшись, сказал:

— Мы бы хотели познакомить вас, Александр Александрович, с одним товарищем. Впрочем, вы его отчасти знаете. Он сейчас беседует с Пилляром и Старовым.

Они прошли по коридору и остановились у одной из дверей. Артузов открыл дверь, и первое, что увидел Якушев, был человек, сидевший к нему спиной. Что-то знакомое было в его затылке и широких плечах. Человек повернулся, и Якушев остолбенел. Перед ним был Зубов.

Первая мысль Якушева была — «Зубов арестован». И вероятно, то же самое думал Зубов о Якушеве. У Пилляра, даже у сумрачного Пилляра, на лице появилось что-то вроде улыбки. Зубов и Якушев поняли, что их свело в этой комнате.

— Вот черт! — вырвалось у Якушева.

— Всякое бывает на свете, — философски заметил Старов. — Из этого я заключаю, что Александр Александрович и Зубов, будем называть его так, хорошо сыграли свои роли. Но разговором, который я имел с тобой, Алексей, — продолжал Старов, обращаясь к Зубову, — я недоволен. Давай сядем и спокойно обсудим.

Когда все сели, Зубов сказал:

— Не хватает у меня выдержки! Не могу я в компании этих сволочей находиться, слышать их разговоры, это ведь такая контра, такие звери, которые мне ещё не попадались. Подумайте, старый охранник Баскаков — бывший жандармский ротмистр, Ртищев-Любский — бывший помещик — и Стауниц! Тот прямо зверь, убийца из савинковской банды. А больше всех, признаюсь, я вас ненавидел, — он повернулся к Якушеву, — думал, вот настоящий враг, занимает у нас большое место, ему верят, а он что делает! За границу ездит, договаривается с великими князьями… Я ж не знал, мне в голову не могло прийти…

— Погоди, Алексей, — перебил его Артузов. — Ну, допустим, что ты так до конца и не знал бы, кто на самом деле товарищ Якушев. Но ты же знал, на какое идёшь дело, с тобой долго говорили, объясняли. Разве мы не понимали, что тебе будет нелегко! Что ты отвечал? «Не беспокойтесь. Опыт у меня есть. На Тамбовщине, в Отдельной кавбригаде у Котовского, я проникал к белым под видом казака, а потом со своим эскадроном ликвидировал банду Матюхина». Рассказал, как ты разыгрывал роль казачьего хорунжего. И послали мы тебя в МОЦР потому, что у тебя действительно был опыт, правда, в обстановке гражданской войны…

— То было другое дело… Знаете, в запале, все кончили в одну ночь, а здесь тянется уже несколько месяцев, притом этот сукин сын Стауниц пристаёт: кого я завербовал? С кем говорил? Кого уговорил? Выдумки не хватает. Говорю ему: «Идёт демобилизация, многих увольняют в запас, как раз тех, кого я наметил…» Но сколько можно врать? Вы бы послушали, что эта контра говорит про таких людей, которых народ любит, которым верит… А ты сиди и поддакивай.

— Не понимаю, о чем идёт речь? — нахмурившись, спросил Пилляр. — Вывести тебя из игры нельзя. Ты что, ищешь сочувствия? Ну, мы тебе посочувствуем, а что дальше?

Зубов вздохнул.

— Вам теперь будет немного легче, — сказал Якушев, — поскольку я — ваше «начальство».

Зубов улыбнулся и кивнул.

Заговорил Артузов:

— Товарищ Зубов считает всех этих господ дрянью, его раздражают их контрреволюционные разговоры. Особенно неприятна история с Игорем, но он был абсолютно разложившийся тип, и эта сбитая с толку девочка… Кстати, у нас есть сведения из Киева, что она очень способная музыкантша и из неё будет толк. Но вот остальных, Алексей, ты все-таки не совсем ясно представляешь себе: что за зверь Стауниц? На что способны этот черносотенец Дядя Вася, жандарм Подушкин? Нам надо знать картину в целом. Таких, как эти типы, не так уж много, но они не только в Москве. Мы их пока изучаем, анализируем, на кого они опираются, кто к ним может примкнуть. А за границей? За границей у эмиграции есть выродки, которых нетрудно использовать иностранным разведкам, направить на террор, диверсию, на провокацию пограничных конфликтов. У Врангеля, у Кутепова есть сохранившие дисциплину воинские части. Представьте себе повторение интервенции. Вот тогда эти «дяди», жандармы, помещики и бывшие полицейские крысы покажут себя. Я думаю, ты это понимаешь, Алексей, и вообрази, что ты под видом хорунжего действуешь в банде Матюхина, только твоё дело требует стальной выдержки, сейчас гораздо сложнее… Ведь так?

На этом кончился разговор. Зубов и Якушев почувствовали себя увереннее. Теперь каждый знал, что у него в организации МОЦР есть верный товарищ, который выручит в трудную минуту…