19
Весной 1923 года Роман Бирк переживал трудное время. Он знал, что по всей Эстонии шли аресты его бывших товарищей, ушедших в подполье. Это вызывало двойное чувство: боль за тех, кого ожидал военно-полевой суд и, значит, расстрел, а затем — страх за себя.
Все чаще приходила мысль, что его положение в особняке эстонского посольства опасно. Если кто-нибудь из арестованных назовёт его, Бирку припишут шпионаж в пользу Советов, и тогда… ему угрожает военно-полевой суд.
Но все эти чувства отходили на второй план, когда он видел, что в стенах посольства майор Лауриц, в сущности, выполнял работу английского разведчика. До сих пор Бирк стоял в стороне, ему не поручали секретных заданий, он занимался налаживанием добрых отношений с нэповскими коммерсантами и переводил на эстонский язык статьи из советских газет для отдела печати эстонского министерства иностранных дел. Но в конце апреля у Бирка произошла неожиданная и имевшая для него огромное значение встреча.
В ту весну был поздний ледоход. Роман Бирк решил отправиться на прогулку, посмотреть на вскрывшуюся Москву-реку, говорили об опасности наводнения.
В этот день у Бирка произошло столкновение с советником посольства. Подражая дипломатам великих держав, он требовал чинопочитания и всячески подчёркивал разницу между собой и каким-то атташе по делам печати. Бирка это возмущало. Он ещё не забыл простые товарищеские отношения между старшими и младшими командирами в Красной Армии. К командующему армией он обращался: «Товарищ командарм!» — и знал, что перед ним действительно товарищ. Они делили горе и радость, между ними были подлинно товарищеские отношения, хотя у командарма больше знаний и опыта. А тут, в стенах миссии, какой-то нажившийся на войне невежественный и зазнавшийся чиновник помыкал Бирком, и это надо было терпеть. Бирк старался не попадаться на глаза послу, советнику и изобретал неотложные дела, мнимые деловые свидания и бесцельно бродил по Москве.
На крышах ещё лежал смёрзшийся снег, но мостовые и тротуары от него почти очистились, видны были зияющие выбоины, краска на фасадах домов облезла, и Москва выглядела грустно. Бирк видел усилия города подновить дома — кое-где они были обнесены лесами, — на Петровке чинили мостовую. Люди после тяжёлой зимы повеселели, на бульварах, там, где посуше, звенел детский смех, слышались молодые голоса — девушки в красных платочках и юноши толпились за оградой университета на Моховой. Молодые люди ещё донашивали студенческие тужурки. Впрочем, ни тужурок, ни фуражек почти не было видно, это было новое студенчество — рабфаковцы: рабочие, крестьяне, подобно Ломоносову пришедшие в Москву за наукой. Но теперь таких юношей были сотни, тысячи.
В таких размышлениях Бирк не заметил, как дошёл по Ленивке до старого Каменного моста, который тогда назывался Большим Каменным, хотя был не большим и не каменным, а железным на каменных быках. На мосту, у перил, стояли люди, любовавшиеся ледоходом. Было что-то радующее в прибывающей воде, в том, как лёд разбивался о прикрывающие каменные опоры моста деревянные выступы. Разбиваясь, перевёрнутые на бок льдины неслись по течению, и казалось, что это плавники гигантских рыб. Обычно мелководная в те времена, Москва-река теперь казалась большой, глубоководной и грозила наводнением. Но это не смущало москвичей. Они радовались приходу весны: ледоход до некоторой степени символизировал пробудившиеся силы страны.
Бирк стоял на мосту, смотрел на плывшие льдины и сначала не заметил, как позади остановился автомобиль. Хлопнула дверца, и какой-то военный быстрыми шагами подошёл к перилам, остановился рядом, посмотрел на реку и, рассеянно взглянув на Бирка, воскликнул:
— Роман? Ты!
— Август Иванович!
— Вот встреча! — улыбаясь, заговорил военный. — Куда ты пропал? Где ты, что ты?.. Погоди… У меня час свободного времени, потолкуем.
Он подошёл к автомобилю, что-то сказал шофёру и вернулся.
— Где бы нам поговорить? Какой ты франт, Роман! — Он взял Бирка под руку, и они пошли к Александровскому саду. Бирк все ещё не находил слов, он только в растерянности повторял: «Август Иванович».
Да, это был его командарм, Август Иванович Корк.
— Ну, как живёшь, Роман? — спрашивал Корк. — Я, признаться, думал, что тебя нет на свете. В те времена попасть в лапы белых — верная смерть. Да и теперь не легче… Мы знаем, какая судьба ждёт заключённых, наших товарищей в тюрьмах буржуазной Эстонии. Рад, что ты жив.
Бирк смущённо улыбался. Они сели на скамью. В Александровском саду было ещё сыро и потому пустынно.
— Я много слышал о вас, Август Иванович. Вы — герой, штурмовали Перекоп…
— Было… Теперь — мир, однако работы много, я все ещё в армии. Ну, а как твоя жизнь, женат? Есть дети? — Он ласково смотрел на Бирка сквозь пенсне. — Приятно встретить боевого товарища. Помнишь, что мы с тобой пережили… День провозглашения Эстонской трудовой коммуны… Правда, в Тарту она существовала только двадцать пять дней, а в Нарве — пятьдесят. Все-таки, если бы не интервенты, не белогвардейцы, не шведские и датские добровольцы, мы бы устояли. Мы хорошо дрались… Где я видел тебя в последний раз?.. Погоди, дай вспомнить.
— В Тарту, Август Иванович… Мы тогда отходили, я был в разведке, двоих товарищей убили, меня спрятали на мызе крестьяне. Жил там месяц, под видом работника…
Бирк замолчал. Ему было тяжко продолжать.
— Ну, а потом?
— Потом… закопал карабин, сжёг бумаги. У власти были буржуи. В феврале девятнадцатого года с советской властью в Эстонии было покончено.
— Ты думаешь, навсегда? Нет, дорогой Роман.
— Тогда я так думал…
— Те, кто ушли в подполье, думали иначе…
— Да, знаю, но это были сильные духом…
— Правда. А ты что же… себя к ним не причисляешь? — несколько холоднее спросил Корк.
— Август Иванович! Я вам скажу всю правду. Скажу все, как было. Я скрыл своё прошлое, скрыл, что я командир полка эстонской Красной Армии. Разыскал своего дядю, он стал видным деятелем буржуазной республики. От него я тоже скрыл то, что я был красным командиром. Он знал только, что я был прапорщиком… И вот теперь… — Бирк вздохнул.
— Что теперь?
— Теперь, Август Иванович, вы видите перед собой, с позволения сказать, дипломата, члена эстонской дипломатической миссии в Москве. — Бирк говорил быстро, точно боялся, что его не дослушают. — Разве я не вижу, куда эти господа ведут нашу родину, как нагло обращаются с нами «великие» державы! Что для Антанты маленькая Эстония? Картофельная республика! Один из лимитрофов. В буржуазной Эстонии настоящих героев-революционеров держат в тюрьмах, судят полевым судом, а таких, как я, превращают в лакеев. Верьте мне, Август Иванович, для меня мучительно то, что я должен скрывать своё прошлое, свои сокровенные мысли и лгать, лгать, лгать!
Август Иванович молчал, отведя глаза в сторону.
— Я сижу рядам с вами, моим командиром, и не смею вас назвать «товарищ командарм»… И мне это больно! И нет выхода, потому что я чувствую, что даже вы мне не поверите!
— Ты так думаешь? — помолчав, сказал Корк. — Правда, люди меняются, но я все-таки тебя знаю… знал, по крайней мере… Ну и что же ты думаешь делать? Продолжать лгать? Себе и другим?
— Не знаю…
— Вот это скверно, что не знаешь. Во всяком случае, так больше жить нельзя. Надо искать выход. Когда мы отступали, ты оказался в трудном положении. Другие ушли в подполье, связь с товарищами оборвалась, у тебя не хватило сил и воли, и, кроме того, ты не мог бороться в одиночку… Но теперь, когда ты понял, что тебе не место в миссии, — уйди. Что ты делаешь в миссии?
Бирк рассказал.
— Пока ты не делал ничего дурного и ничем не вредил советской власти, но, Роман, где гарантия, что эти господа не используют тебя как орудие против нас? Они ведь не только ведут с нами дипломатические переговоры.
Они занимаются и другими делами.
Бирк молчал. Что он мог сказать?
— Тебе никогда не приходила в голову мысль — уйти, начать новую жизнь, вернуться в среду старых товарищей?
— Август Иванович! Можете мне верить, когда меня назначили атташе миссии в Москве, я подумал: вот выход, останусь в Москве, расскажу всю правду, как бывший красный командир оказался на службе у буржуазного правительства. И каждый раз, когда думал об этом, меня страшила мысль: кто мне поверит? Кто поверит в искренность моих слов? Мои боевые друзья погибли или брошены в эстонские тюрьмы. Здесь, в Москве, тот, кто меня знал, считает погибшим или, хуже, — предателем. Мог ли я подумать, что мой командарм так по-человечески, по-товарищески будет говорить со мной… Счастье, что я вас встретил.
— Слушай, Роман, если ты изберёшь прямой и честный путь, я тебе помогу, как старому товарищу. Вдумайся в то, что происходит. Мы хотим мира, потому здесь, в Москве, и находятся посольства буржуазных стран. Но мы знаем, что кое-кто, прикрываясь дипломатическим паспортом, иммунитетом, занимается шпионажем и помогает контрреволюционерам внутри страны. Ты меня понимаешь?
— Август Иванович!.. Дорогой мой товарищ…
— Успокойся. Вот телефон… Не записывай, а запомни его. Сошлись на меня и будь откровенен с этим товарищем так же, как со мной.
Корк взглянул на часы, пожал руку Бирку и ушёл.
Эта встреча имела громадное значение для Романа.
Спустя несколько дней, входя в кабинет посла, он услышал:
— Так будет со всеми! Мы расплатимся с ними всеми за восемнадцатый год. Никто не спрячется! Мы очистим эстонскую землю от красных!
Бирк понял, что посол говорил о казни Кингисеппа по приговору военно-полевого суда. Он знал Кингисеппа, знал других погибших товарищей, и ему трудно было не выдать своих чувств, когда видел ликование, каннибальскую радость посла и военного атташе Лаурица.
— Мы вызвали вас, Бирк, в связи с абсолютно секретным поручением. Вы должны связаться с одним человеком. Как это сделать, укажет майор Лауриц. От себя могу добавить, что это поручение касается связи миссии с нашими новыми русскими друзьями.
— И если вы его хорошо выполните, это будет иметь значение для вашей карьеры, — ухмыляясь, сказал Лауриц. — Идите и подождите меня в моем кабинете.
«Абсолютно секретное поручение», «новые русские друзья»… Не те ли, о которых говорил Стауниц? Посмотрим, что это за поручение».
Лауриц был немногословен:
— Вам будут звонить по телефону от имени доктора Липского. Вы должны ответить: «Благодарю, нога не болит. Думаю начать сеанс массажа». Дальше вы договоритесь о времени и месте встречи. И доложите мне. Я вас больше не задерживаю.
На четвёртый день после этого разговора Бирка позвали к телефону, и он услышал:
— Доктор Липский спрашивает, как вы себя чувствуете?
Он ответил так, как ему велел Лауриц. Условился о встрече, она должна была произойти в тот же вечер, на последнем сеансе в кинематографе «Художественный», на Арбате.
Начиналось то, о чем предупреждал Август Иванович Корк: Бирка делают орудием шпионажа. Правда, он будет пока только почтальоном.
— Я должен вручить пакет? И это все? — спросил Роман у Лаурица.
Тот ответил сухо:
— С этого дня вы поступаете всецело в моё распоряжение. Человеку, у которого будет в руке зелёный шарф, вы вручите пакет и договоритесь о следующем свидании. На этом свидании — место он вам укажет — вы получите от него ответное, разумеется зашифрованное, письмо. Кроме того, при встрече в кинематографе вы скажете, что желаете увидеть одного из руководителей организации. К этому времени я подготовлю ряд вопросов, на которые эти господа должны ответить. Какого характера эти вопросы, вы, я надеюсь, понимаете.
Бирк дождался вечера… У него было время поразмыслить над тем, что должно произойти. Значит, организация, о которой говорил Стауниц, существует. Значит, она представляет опасность для Советской страны. Решил немедленно позвонить по телефону, который ему дал Август Иванович Корк, но тут же явилась мысль: надо больше узнать, собрать больше сведений. И Бирк отправился на свидание в кинематограф.
Он мельком взглянул на афишу. Шёл какой-то старый-престарый фильм: «Дышала ночь восторгом сладострастья». У кассы было не много публики, и тотчас Бирк заметил человека высокого роста, который, как было условлено, держал в руке зелёный шарф. Бирк прошёл мимо, человек нагнулся и сказал:
— Вы, кажется, уронили…
Бирк поблагодарил, взял бумажку. Это был билет в двенадцатом ряду. Место человека с зелёным шарфом оказалось рядом с Бирком. Справа кресло оставалось пустым. Когда погасили свет и зазвучал рояль аккомпаниатора, человек рядом сказал Бирку:
— Я — Колёсников, — и, сняв пальто, положил его на пустующее кресло карманом наружу.
Бирк незаметно сунул пакет в карман. Фильм уже начали крутить — на экране дама с белым зонтиком сидела у моря и нюхала цветок.
— Мы должны с вами увидеться, — сказал человек с зелёным шарфом, — адрес — Серебряный переулок… Когда, в какой день? Удобнее всего в среду, около десяти… вечером, разумеется.
— Это безопасно? — спросил Бирк.
— Вполне.
На экране дама в белом рыдала на плече у студента…
