Теперь пора подсчитать наши потери. Я пишу – «наши», ибо тот груз, который лежал в трюмах погибших кораблей, был уже нашим грузом.

Из всех транспортов до портов назначения добрались лишь 11, и будем считать, что эти 11 кораблей – счастливцы.

Остальных навеки поглотил океан.

Из 188 000 тонн военных грузов советские порты приняли от кораблей РQ-17 лишь 65 000 тонн. У. Черчилль не ошибся в своих расчетах, когда в письме к Сталину указывал, что уцелеет только одна треть. Потери были колоссальны…

Вот что осталось лежать на грунте вместе с кораблями:

Это не считая прочих военных грузов! Польский историк морских операций Ежи Липинский пришел к печальному выводу: «Такие материальные потери могут сравниться лишь с потерями в крупном сражении на суше…»

В самом деле, представим себе армию, вступившую в генеральную битву. В ходе сражения она способна «истратить» в боях 210 самолетов и 430 танков. Причем в этой «битве» противник имел совсем незначительные потери…

Иден при встрече с Майским сказал без обиняков:

– А вы не находите, посол, что история с РQ-17 весьма показательна и убедительна? Какой смысл для вас, русских, если мы станем отправлять к вам караваны, которые в Баренцевом море все равно угробят немцы?

– Смысла в этом нет, – согласился Майский. – Но зато есть смысл не подставлять караваны под избиение их противником…

Теперь в Лондоне сочли неудобным посылать конвои в СССР, и Черчилль обещал Сталину усилить снабжение трансиранским путем, а это путь кружной и долгий. Однако за океаном у нас нашелся верный союзник: президент Ф. Рузвельт отнесся резко отрицательно к прекращению поставок по ленд-лизу в Россию кораблями через арктические воды…

Разгром немцами каравана РQ-17 вызвал очень острую реакцию в политическом мире. Протесты шли к Черчиллю из Москвы, из Вашингтона, и, наконец, поступали протесты от офицеров британского флота.

– Караваны могут проходить в СССР, – утверждали они, – РQ-17, покинутый эскортом, не может служить примером их непроходимости…

Черчилль этого натиска не выдержал и велел в узком кругу своих приближенных договориться с русскими.

– Маршал Сталин очень сердитый мужчина, – сказал он Идену. – Только не давайте русским слишком наваливаться на нашего Дадли… С них хватит и того, что в Москве они спустили штаны с нашего морского атташе Джеффри Майлса!

Двадцать восьмого июля собрались у Идена в его парламентском кабинете.

Здесь были Александер (морской министр) и Дадли Паунд.

Советская сторона была представлена послом в Англии И. М. Майским и адмиралом Н. М. Харламовым, который в годы войны занимал ответственный пост военно-морского атташе в союзной нам Великобритании.

Паунд начал разговор весьма неудачно:

– Немцы – шляпы! Будь я на месте гросс-адмирала Редера, у меня бы не проскочил в Архангельск ни один наш транспорт…

На это адмирал Харламов, особенно возмущенный всей этой проклятой историей, заметил без отменной вежливости:

– Вы, конечно, намного лучше Редера! С вашей помощью кое-кто все-таки проскочил в Архангельск, за что мы, русские, вам особо благодарны…

Для нас было ясно, чего хотят англичане, и никто из англичан не сомневался в том, что именно станут требовать от них советские представители… По предложению Идена, первым должен был говорить Паунд. Но посол Майский опередил его:

– Вопрос стоит так: когда может быть отправлен ближайший конвой? Было бы желательно получить от адмирала Паунда исчерпывающий ответ на этот вопрос…

В своих воспоминаниях об этом напряженном времени И. М. Майский сообщает, что «говорил и решал с английской стороны только Паунд. Иден и Александер все время либо молчали, либо позволяли себе краткие реплики, робко глядя в такие моменты в глаза Паунду. Похоже было, точно Паунд – учитель, а Иден и Александер – ученики, которым больше всего хочется заслужить хорошую отметку у учителя…»

Паунд пытался увильнуть от прямого ответа:

– Наш премьер в своем последнем послании к мистеру Сталину высказал желание отправить в Москву одного из высших офицеров воздушного флота, дабы согласовать вопрос именно об охранении караванов с воздуха. Однако мистер Сталин оставил наше предложение безо всякой реакции с его стороны…

Затем Д. Паунд вскользь обронил, что они собираются с помощью сильного воздушного флота сделать Баренцево море опасным для «Тирпитца». Майский опять спросил напрямик:

– Так сколько же, по вашему мнению, следует нам иметь самолетов в Мурманске, чтобы обеспечить безопасность конвоев?

Паунд отвечал с хмурым видом:

– Шесть эскадрилий для бомбовых ударов и четыре – не меньше – для нанесения торпедных ударов.

– Хорошо, – утешил его Майский. – Сегодня же запрошу об этом наше правительство…

Вопрос – после гибели РQ-17 – касался теперь РQ-18!

Будет или не будет послан РQ-18 в скором времени?

Англичане уходили в сторону от ответа, ссылаясь на мнение Черчилля.

– Надо ждать, – говорили они, – когда полярный день сменится на театре полярной ночью. В условиях незаходящего солнца корабли конвоев подвержены большей опасности… Пусть полярные дни станут короче…

Если ответ Сталина Черчиллю сводился в конечном результате к политическим соображениям, то адмирал Харламов, как моряк, обрушился на Паунда профессионально… Он в лицо лорду Адмиралтейства высказал, что вся эта история с «Тирпитцем» не стоит выеденного яйца. «Тирпитца», конечно, можно бояться, но этот страх пока лежит глубоко в потенции, и англичане еще не ощутили материальной силы германского линкора. Ясно видно, утверждал Харламов, что в основе разгрома каравана РQ-17 заложена явная нелепица и стратегическая ошибка (мягко выражаясь) самого Британского адмиралтейства…

– О какой ошибке идет речь? – резко отвечал ему Паунд. – Я лично отдал приказ о расформировании конвоя. А что иное, по-вашему, адмирал, надо было нам сделать?

Александер выступил на защиту Паунда и своего Адмиралтейства, на что Майский ответил с усмешкой:

– Никто и не отрицает больших заслуг британского флота в этой войне. Но… английские адмиралы тоже не безгрешны!

Паунд просто взорвался.

– Завтра же, – сказал он советскому послу, – я стану просить мистера Черчилля, чтобы он назначил вас командовать Большим флотом Великобритании!

Иден просил обе стороны не поддаваться волнению.

– Итак, – сказал он послу, – запросите свое правительство о создании сильного воздушного флота на Севере, мы подождем полярной ночи и тогда решим, что делать дальше…

Вопрос о посылке к берегам СССР следующего каравана (РQ-18), таким образом, повис в воздухе. Однако, уступая англичанам в их требовании, невзирая на страшное напряжение своих фронтов, советское командование все же отыскало резервы. Скоро на Мурман, как того и хотел Черчилль, прилетели воздушные эскадрильи. Казалось бы, мы союзникам уступили – дело теперь только за ними: пусть идет караван РQ-18!

Но англичане решили помогать СССР по принципу «too little and too late» («слишком мало и слишком поздно»), – караван РQ-18 не шел. А он был необходим сейчас, как никогда, и Северному флоту предстояло наглядно доказать всем сомневающимся, что караваны – даже с боем! – пройдут.

Незаметно подкрадывалась осень. Дни становились короче.

Тяжелели облака над океаном. Пожухли скромные березы на сопках за Колой, на болотах вызревала – в больших рубиновых гроздьях – брусника, тянулись птицы в строю кильватерном и в строю уступа, как эскадры.

Между тем еще в августе проскочил до Мурманска тяжелый американский крейсер «Тускалуза» в сопровождении миноносцев. Рузвельт, посылая эти корабли в Россию, кажется, решил доказать Черчиллю, что океан проходим и в условиях полярного дня.

И ему удалось доказать это!..

Американцы так ловко перекрасили свой крейсер, что на горизонте моря он «читался» как сухогруз. С таким камуфляжем они и двинулись в путь, имея на борту 400 тонн особо важного груза, направленного из США в СССР, согласно личной просьбе Сталина к Рузвельту.

Двенадцатого августа американцы были еще в Гриноке на реке Клайд, а 28 августа «Тускалуза» уже свалила последнюю тонну своего груза на причалы Ваенги в Кольском заливе.

В обратный путь американцы приняли на борт крейсера 240 человек с потопленных немцами кораблей РQ-17; эсминцы сопровождения забрали в свои жилые палубы много пассажиров и четырех советских дипломатов.

На крейсере «Тускалуза» ушел на родину и наш Брэнгвин.