Казаки гуляли три дня. Обнявшись, бродили по городу, пели песни.

Московский дворянин Степан Чириков занялся плохим делом: еще во время празднества он стал подбивать казаков, чтобы те немедленно ушли из крепости. Он стращал их царской опалой. Но казаки отвечали Степану:

– Собачий ты сын! Ты крепости Азова не брал и свету не видал! Крови ты не проливал!.. Геть, сатана!

Чириков не успокоился. Он подбивал Петро Матьяша увести Запорожское войско из Азова.

– Зачем вы турецких людей побили? – спрашивал всех Степан. – Зачем вы посла турецкого смерти предали? Проведают в Москве – и плахи вам никому не миновать!

Петро Матьяш прислушивался, а Чириков все свое долбил и разжигал легкомысленного атамана:

– Девки Калаш-паши тебе не дали. Коней всем пораздали, а тебя, храброго атамана, обделили… Донские атаманы эко заварили дело: купцами будут, а ты, Матьяш, как был без всякого богатства да без славы, так и останешься. Иди-ка лучше на Украину… Султан этого дела не оставит: пришлет корабли и войско несметное. А Татаринову не простит государь убийства посла. Припомнят ему в Москве и убийство воеводы Карамышева. Уйди-ка на Украину! Спасай свою душу!

Хмельная голова Петро Матьяша совсем вскружилась.

– А, бисово отродье! – вскипел Матьяш. – Я, мабуть, родился без сорочки, та без штанив и помру!

А Чириков свое:

– Уйди!.. Великий государь пожалует тебя наградой щедрой: деньгами, сукном, чаркой золотой! Ты самым ближним станешь у царя!..

Эти наущения Чирикова случайно подслушал Панько Стороженко.

– Ге-ге!.. – позвал он Петро Вернигору. – Иди до мене! Тут крепость продають да славу сажей мажуть!.. Гей!.. Казаки! Сюды стрибайте! Черта в пирьях поймав!..

Петро Матьяш швырнул на землю шапку и пошел к столу, где сидел атаман Татаринов. Остановившись перед атаманом, он надменно расхохотался:

– Живемо мы добре, атамане, горе у людей не позычаем! По твоему указу девку мою продали в Персию?

– Продали по приговору войска и атаманов! – хмурясь, сказал Татаринов.

– А може, то мини и не по нраву пришлось! Я ж жинки не маю. Я ж такий голий, аж ребра у меня свитятьця! Коней мини не дали! Жинки мини не дали! Славы мини не мае! За вище ж я воював оцю поганюку-каменюку? За вище ж мини така от вас доля?

– Да почто ты, Матьяш, слова недобрые молвишь? Опасной пошел ты дорогой.

– А дила у нас не буде з вами!.. Отдай-ка мини половину Азова.

– Не дело ты завел, Матьяш, – серьезно сказал Татаринов. – Так у нас дружбу не крепят, а службу так не служат! Ты радость омрачаешь нашу… Попутал тебя нечистый.

– А я требую: отдайте мини половину города, половину свинца да пороху! А то я зараз все вийско Запорижске подниму да перебью кого надо будет.

Панько Стороженко и Петро Вернигора стояли тут же сзади Матьяша. И запорожские казаки собрались сзади него. Панько спросил:

– А яку тоби половину дать? Оту або оцю? Оту, що до рички иде, альбо оцю, що в степь веде?

– Оту, що до Дона веде! – ломаясь, ответил раскрасневшийся Матьяш.

– Берить его, хлопци, за ноги да за руки, – крикнул Стороженко, – та понесем Петро до его половины!

Запорожцы схватили Матьяша, понесли с шумом на Приречную стену и оттуда сбросили в реку.

– Ото будет, хлопци, его половина! – сказали обозленные казаки. – Нехай вин выкарабкается альбо плыве к турецкому султану в гости!

Казаки лихо плясали. Нечаев и Серапион лежали пьяные под возом.

– В Москве одни кресты да церкви, – сказал, обнимая Серапиона, Нечаев.

– Да что в Москве, – хрипло отозвался Серапион, – в Казани да в Астрахани церквей не меньше. Того добра повсюду много, а правды нет нигде! Мы голые с тобой, как бубен!

– Зато остры, как бритва, – сказал Нечаев. – Нам хоть грамоту чернить, хоть вино из бочки пить, хоть печати ставить – рука набита.

– Расскажи, Григорий, про попов московских, охота слушать. Я по Москве тоскую.

– А что сказать? Трещит в башке, словно скребут там кошки! Э, вот припомнил, брат Серапион! Бывало, на Москве попы на трапезу сойдутся, – такая канитель пойдет…

Серапион подхватил:

– Верти волосья длинные… Занятно! Говори!

– Все в рясах черных. В клобуках… А посредине стол под белой скатертью, подвязанной внизу, как конский хвост. Свет через сводчатые окна в хоромы льется… О господи, и пили же! Отец Наседка напивался до потери риз. Вина, братец Серапион, бывало всякого и лилось несчитанно. Свечи горят!.. От пива болит спина, а от меда – голова.

Серапион задумчиво подсказал Гришке:

– Свет через сводчатые окна в хоромы льется… Занятно! Дальше говори!

– Свечи горят… – загнусил Нечаев. – Отец Наседка – еле можаху, и братия вся – еле можаху… Вина – море разливанное. Еды какой хочешь… А в Посольском меня дожидаются. Эх, на Москве бывало, Серапион, житье!..

– А не сбежать ли нам в Москву? – мечтательно спросил Серапион.

– Там казнят. Нам-то придется уже помирать в степях иль в крепости!

Кто-то вдруг крикнул со стены:

– Дьяка атаман кличет! Где дьяк?

– Гей! Дьяка к столу атаманскому! С чернилами, с бумагой дьяка ведите!

– Не нас ли ищут, брат Серапион? – еле поднимаясь и пошатываясь, спросил Нечаев.

– Кого ж еще? Ой, пьяны ж мы!.. Пойдем…

Атаман Старой в присутствии московского дворянина Степана Чирикова и царского гонца, боярского сына Ивана Рязанцева, опрашивал бежавших из турецких крепостей донских и запорожских казаков. Стол атамана окружала огромная толпа. Старой спросил босого волосатого казака:

– Что слышал ты и что видел в Тамани-крепости?.. Дьяк, запиши!

– Там турки живут в смятении и в страхе. Боятся нападения.

– Пойди попей, поешь! – сказал Старой бежавшему из Тамани.

Дьяк с трудом записал слова казака. Подошел другой, бежавший из крепости Темрюк, горбатый седой старик.

– Что слышал и что видел ты в Темрюке-крепости? – спросил его Старой.

– Турки живут в ужасе, смятении, – подтвердил и тот. – Бежать турки собрались! Прихода ждут вашего…

– Пойди попей, поешь… Дьяк, запиши!

Подошел мальчонка в рваной рубашке, босой и грязный, с отрезанным ухом. И он то же самое поведал:

– Из Керчи паша собрался уходить. Войско паши разбежалось.

Дьяк все записал.

– А теперь, Гриша, пиши-ка царю бумагу! – велел атаман Татаринов. – Пора нам отписать царю про все!

– О господи! – вздохнул Нечаев. – Позволь мне, атаман, сходить к Дону, водой холодной освежить голову. Трещит в башке! А то я все титло царское перепутаю.

– Сходи, сходи, – добродушно разрешил Татаринов. – Да не утони, дьяк!

– Пойду с Серапионом.

Поплелась пьяная пара к Дону, а вслед им, посмеиваясь, глядели казаки. Шли Нечаев и Серапион обнявшись и гнусавили песню:

А как было в городе Азове,

По край синя моря…

Вернувшись, сели за стол, как ни в чем не бывало, разложили бумаги и, окруженные атаманами и казаками, стали писать отписку царю.

«…Великий государь всея Руси, великий князь и самодержец Михаил Федорович…» – начал было Григорий старательно выводить царское титло.

– Не так, – прервал его Татаринов. Дьяк задержал перо в чернильнице. – Надобно так: «Государю, царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси», а не вперед «великому»… «Холопи твои государевы, донские атаманы и казаки, Михайло Иванов сын Татаринов и все Великое Донское войско челом бьют…» Понял?

Дьяк утвердительно кивнул.

– Пиши!.. А войску, когда пишется отписка к царю, – стоять тихо!..

Войско затихло и насторожилось. Татаринов медленно произносил слова, а Гришка выписывал их на бумаге.

– «…Великий государь! Без твоего повеленья мы взяли Азов-крепость июня в восемнадцатый день и утвердили в нем нашу христианскую веру. В тех винах наших ты, государь, волен над нами. И тебе, государь, сыздавна ведомо, что турецкие люди за твоим миром с нами шкоду чинят великую, ходят на наши украины войною, отгоняют лошадей, коров, всякий скот и казаков, и их женок и малых деток емлют да кровь невинную проливают, и большой полон за море продают…»

Послышались вздохи в рядах казаков: все молча соглашались с тем, что продиктовал атаман.

– «…И мы, государь, холопи твои, видя в русской земле разоренье от них, бусурманов, не стерпели…»

Тимофей Разя, стоявший близко, вдруг перебил:

– Да он, государь, поди, с боярами сам хочет склевать нашу казацкую вольность.

Татаринов покосился на него: «Не вовремя-де слово вставил», – и сердито проговорил:

– Ты помолчи!.. Пиши, Григорий, рта не разевай! Тут нашей головы, да не одной нашей, коснулось дело… Да лист с отпиской не вымарай чернилами, патлатый! Пиши: «…А под Азовом мы стояли восемь недель. И как подкопы взорвало, мы приступили к крепости со всех сторон и в город вошли с великим боем. Азовцев всех побили мы, и ни одного человека азовского на степь и на море не упустили, всех без остатку порубили… Голов и своих положили немало, многие казаки сильно поранены, но тех бусурманов под меч положили… Побили мы их за их неистовство. В последней башне турки сидели две недели и не сдавались. И мы ту башню подорвали здорово и людей в ней побили всех до единого. Верхний городок Ташкан разбит. Многие башни и стены мы разбили, иное место до земли прибили…»

– Верно ли я сказываю? – обратился Татаринов к войску.

В ответ хором:

– Верно! Складно выходит. Любо, атаман!

– Ну, Григорий, пиши живее: «…Мы взяли Азов на счастье чада твоего Алексея Михайловича! Удержим Азов за собою – и счастье твоему чаду будет великое. Не удержим Азова – и счастья чаду твоему не будет!..

Казаки весело подмигнули друг другу, поняв хитрость атамана.

– «…Попомни, государь, что дружбу с тобой султан ведет, чтобы Польскую землю прибрать к себе. Хочет согнать запорожских казаков с Днепра-реки, а нас, холопей твоих, – с Дона-реки… А в письме своем он, султан, не ставит твоего царского титла, а пишет по-прежнему: «Королю Михаилу Федоровичу», а не «царю». Война под Смоленском прошла неудачно. Повинны в том Джан-бек Гирей и сам султан Амурат. По договору султана с Польшей, после войны в Смоленске запорожским казакам вольного житья на Днепре не стало… (Всех людей, которых турки берут в полон, казнят, надругаются, режут носы и уши, сбривают усы да бороды. И над посланниками твоими, государевыми, султан непрестанно чинит униженье и осмеянье… В тюрьмах же посланникам государя не дают корму по пять недель и больше…»

– Передохни-ка, Гришка, я трубку выкурю, – сказал Татаринов.

Всем была передышка. И войско закурило, задымило, громко заговорило, засмеялось. Пыхтя трубкой, Татаринов советовался со Старым, с Каторжным и с Наумом Васильевым. Обдумав все, Татаринов приказал писать дальше. Перо дьяка со скрипом выводило:

«…Наших посланников Савина и дьяка Алфимова в Кафе сажали в башни, грозились убить их. Посла Кондырева сажали в башню в Темрюке. В Азове на посланников твоих, государь, кричали: «Убить их надобно! Обрезать носы и уши!» А сами, собаки, пишут тебе, государю, чтобы тебе быть с ними в дружбе и в братской любви!.. А в Бахчисарае татары казнили царского посла Ивана Бегичева… И мы, государь, за все неправды и вред, что сотворил нам турецкий посол Фома Кантакузин, за его ложь иудину, без твоего государева указа со всеми его людьми взяли и убили до смерти. И в том была воля божья и наша… Убили мы еще Асана – толмача Фомы, который своими чарами, злым волшебством и прельстительными грамотами немало нам навредил. Фома слал грамотки в Азов, Темрюк, Тамань и в Керчь, чтобы турские люди шли под Азов на выручку Калаш-паше. Людей мы перехватили… Он же, иуда Фома, писал тебе, государю, из Азова, через грека Мануйла Петрова, на атамана Ивана Каторжного, чтобы ты его, Ивана Каторжного, в Москве повесил. Он же, иуда, кафтаны привез на Дон – вину сгладить за наши через него муки большие. А нам их подарки не нужны! Четыре султанских платья мы сожгли на костре и пепел от них пошлем султану».

Войско крикнуло:

– Воистину пошлем! Любо!

Дьяк Нечаев, согнувшись, продолжал скрипеть гусиным пером:

«Великий государь! Чужим государям мы никогда не служивали, и у нас с турками и у тебя, государь, с ними не может быть единенья. Султану Амурату ни в чем нельзя верить, что ни говорит – все лжет! А тебе не пристало писать султану, что мы воры, разбойники.

…А ныне многие люди с Большого Ногая, мурзы, горские черкесы хотят быть с нами в дружбе, под твоей государевой рукой. В крепостях: Тамани, Керчи, Кафе, Темрюке и в Крыму турки и татары живут ныне в великом страхе и собираются уйти вскоре или по указу султана идти вернуть Азов… Стены в крепости мы починиваем. Но казны у нас нету. Пороховой казны не стало. Порох и ядерную казну исхарчили, кладя их в подкопы. Наряду пушечного у нас: двести больших пушек, девяносто четыре малых, четыре наших фальконета. Свинца и ядер нету. Хлеба нету… Полон, который отбили у турков, кормить нечем… А крепости отдать назад не можно ни в коем разе. А хотя и отдать Азов, тем бусурманов не утолить и не задобрить войны и крови от крымских и от других поганых бусурманов не укротить, а только пуще тою отдачею на себя подвинуть. Лучше, государь, Азов тебе и всей земле принять и крепко за него стоять…

…Мы взяли Азов своей кровью. Возьми его у нас в вечную славу и в вотчину и дозволь купцам из украинных городов ездить к нам с хлебными запасами и всякими товарами. Польза государству и твоему величеству от сего города будет великая…

Живем мы в городе Азове, ожидаем божьей милости и твоего государского милостивого жалованья. И учини ты к нам, великий государь, свой государский указ о городе Азове! Пожалуй нас, твоих холопей!..»

Татаринов умолк. На висках у него вздулись жилы. Войско стояло тихо.

Нечаев вытер рукавом вспотевшее лицо.

Одноглазый казак с черной щетиной на подбородке таинственно спросил:

– А как же царь стоять-то будет по нашему письму?

– Да как ему стоять? – сказал кто-то. – За нас он постоит! Мы насмотрелись, как наших христиан турки да татары привязывали к конским хвостам и тащили в Азов!

Вернигора сказал, зло смеясь:

– Цари – псари: жалю они не знають. Султан нашкодив, а казака повесять!

Снова настала тишина.

Над крепостью в тот час поднялся степной орел и стал низко кружить. Татаринов, вглядевшись в небо, с тревогой проговорил:

– Добычу ли почуял?

Старой сказал:

– Покружится да улетит. Найдет себе добычу.

Несколько казаков прицелились и грянули из самопалов. Орел камнем упал за крепостью.

Татаринов спросил у войска:

– Кого пошлем в Москву станицей?

– Пошлем Потапа Петрова! Казак исправный.

– Потапа!..

– Пускай коня седлает, – строго сказал Татаринов. – Пускай возьмет четырех казаков с собой. А ехать им, нигде не медля и часу, на Валуйки.

Степану Чирикову Татаринов объявил:

– Тебя тут не убили – и ладно сделали. Милость даем тебе от войска: езжай в Москву! А путь тебе к Воронежу – на стругах.

Ивану Рязанцеву тоже приказали:

– Езжай, боярский сын, в Москву и говори, что сам видел, что сам слышал, да только не ври! А путь твой конный – на Валуйки!

Купцам и всем приезжим людям казаки пожелали доброго пути.

Мурзы поехали к себе с хорошим добрым словом. Терские казаки отправились с Цулубидзе в город Терки.

Легкая станица атамана Потапа Петрова вскоре помчалась на Валуйки, а там путь их – знакомый, опасный и нелегкий – лежал к Москве.