В приемной Камлюка собиралось посетителей все больше и больше — люди разных возрастов, из разных деревень. И заботы, что привели их сюда, у каждого были свои. На двух скамейках вдоль стены не осталось ни одного свободного места, и некоторым пришлось стоять. В комнате было накурено. Какая-то девочка лет тринадцати, которую привел сюда Змитрок Кравцов, задыхалась от кашля. Сенька Гудкевич поднялся из-за небольшого столика, стоявшего в углу возле кабинета Камлюка, и отворил окно. Девочка с благодарностью взглянула на него и, опершись на подоконник, стала жадно дышать свежим воздухом. Кашель ее уменьшился, а вскоре и совсем утих. Она стояла возле окна между Змитроком Кравцовым и какой-то женщиной с сумочкой и смотрела на огороды, на одинокую березу с гнездом аистов. Послеобеденное солнце золотило ее каштановую головку своими ласковыми лучами.

Люди вопросительно поглядывали на дверь кабинета. Уже прошло минут двадцать, как должен был начаться прием посетителей, и вот — задержка. Но что поделаешь, если Камлюк занят каким-то неотложным делом. Сидящие в приемной видели, как около часа тому назад к зданию райкома галопом подскакали два партизана. Всадники не вошли, а влетели в кабинет к Камлюку. А вскоре, после нескольких телефонных звонков, через приемную к Камлюку прошли Струшня, Мартынов и еще какие-то партизаны.

— Этих всадников я знаю, они из отряда Поддубного, — наклонившись к Кравцову, сказал старый Малявка. — Говорят, штук двести фашистов напало на их отряд со стороны железной дороги. Сегодня ночью…

— Да, стычек этих в последнее время много, — ответил Кравцов. — И не у одного Поддубного.

— Правда, братец, чистая правда! А что было на днях у нас, под Выгарами? Там ведь от Гроховки нажимала целая дивизия фашистов. Пять деревень сожгли, свирепствовали, как звери. И все равно: партизаны заманили их в лес, а потом — в клещи и разгромили!..

— Тяжело теперь вам, погорельцам.

— И не говори. Живем в шалашах, землянки стали строить…

В комнату вошел высокий рыжебородый мужчина, из-под козырька его кожаного картуза поблескивали черные строгие глаза. Мужчина остановился у порога и стал рассматривать людей, будто разыскивая знакомых.

— Из деревни Травна… Отец Калины, командира партизанского отряда. Когда-то я служил с ним в одном полку, — сказал Малявка Кравцову и, поднявшись со скамейки, подошел к старому Калине. — Здорово, Прокоп.

Старики пожали друг другу руки и разговорились. Кивнув головой в сторону кабинета, Калина спросил:

— Струшня тут?

— Тут.

— Вот это хорошо. Может, с двумя начальниками сразу побеседую, гляди, одним махом и покончу со своей заботой… — старый Калина разгладил бороду и продолжал: — Был в райисполкоме… Немного опоздал на прием к Струшне. Там сказали, что он сюда пошел, а после этого будто сразу в какой-то сельсовет поедет.

— Да, у них работы — во! — Малявка провел ребром ладони по своему горлу. — И воинские дела, и хозяйство района, и всякая всячина…

Вдруг все разговоры прекратились: открылась дверь, и из кабинета вышли несколько партизан во главе с Мартыновым. Хмурые и озабоченные, они молча прошли по приемной и скрылись в коридоре. Вслед за ними на пороге кабинета показался Камлюк. Окинув посетителей быстрым взглядом, он проговорил:

— Что ж, начнем, товарищи!

Он вернулся в кабинет и обратился к Струшне, который стоял у карты и разглядывал линию фронта:

— Давай, Пилип, к столу. Отпустим людей — и отправимся в район вместе…

Первой вошла женщина с сумочкой, заведующая одним из самых отдаленных врачебных участков. Больше десяти лет она работала в Калиновском районе. Камлюк и Струшня ее хорошо знали.

— Присаживайтесь, Ирина Адамовна, — Камлюк указал рукой на кресло у стола. — Записку вашу вчера получил. Расскажите подробней об этой истории…

— В деревнях нашего сельсовета, — начала Ирина Адамовна, поглядывая то на Камлюка, то на Струшню, — позавчера мы выявили десять очагов заболевания сыпным тифом. Сегодня вспыхнули еще два… Мы выяснили, откуда появилась эта зараза: ее занесли фашисты, когда шли со своей дивизией. Отступая из района, они умышленно заразили людей.

— Ну и подлецы! — не удержался Струшня, гневно повернувшись на стуле. — В боях не могут справиться с нами, так вот что затевают…

— Мы изолировали больных, на деревни, где очаги тифа, наложили карантин, установили санпосты. Сейчас проводим медосмотр населения, объявили декадник по наведению чистоты в деревнях, — Ирина Адамовна сделала короткую паузу и затем продолжала: — Но этого далеко не достаточно. У нас очень мало препаратов, а дезинфекционных средств совсем нет. Не могут выручить нас в этом и другие врачебные участки.

— Им самим надо послать кое-что, — отметил Струшня. — Противотифозные мероприятия на всякий случай следует провести во всех деревнях.

— Обязательно! — поддержал Камлюк и, найдя в кипе бумаг записку Ирины Адамовны, сказал: — Вы писали здесь, каких препаратов и сколько вам требуется… А достаточно этого?

— Маловато. Но где же больше взять? Хоть бы столько…

— Будет больше, — Камлюк вырвал из блокнота листок и, написав на нем несколько слов, протянул Ирине Адамовне. — Зайдите на склад… Кое-что выберете там. Мы уже радировали в Москву об этом случае. Сегодня ночью к нам высылают самолет с препаратами. Дальше. Заведующего отделом здравоохранения послали в областной подпольный центр. Он привезет оттуда специалиста по борьбе с тифом. Пришлем к вам в помощь врачей из других сельсоветов. Так, Пилип Гордеевич?

Струшня в знак согласия молча кивнул головой. Ирина Адамовна поднялась с кресла, стала прощаться:

— Спасибо. Вы меня ободрили…

На пороге показался Прокоп Калина. По-стариковски переваливаясь с ноги на ногу, он медленно подошел к столу.

— Ленинград — в блокаде, Калиновка, можно сказать, тоже в блокаде… Посоветуйте, что же нам, садоводам, делать?

Камлюк и Струшня дружески улыбнулись: они знали, о чем беспокоится старый Калина. Оба сразу вспомнили предвоенные годы, когда из Калиновщины каждое лето вывозились в Ленинград тысячи ящиков яблок.

— Садитесь, дядька Прокоп, посоветуемся, — посмотрел Камлюк на Калину теплым взглядом.

— Ночи не сплю — думаю… Пятьдесят гектаров сада. А какой урожай! Под каждой ветвью по две — три подпоры. Партизанам сдали около пяти тысяч пудов яблок. Выгаровцам подарили пудов пятьсот — погорельцы ведь. А что дальше? Конечно, кое-как рассовать продукт можно, но разве это порядок? Надо все устроить с толком. Ведь продукт-то какой! Вот попробуйте сами, — старик вынул из карманов своего пиджака несколько яблок и груш и положил их на стол.

— Действительно чудесные! — воскликнул Камлюк и, взяв одно из яблок, принялся с удовольствием рассматривать его, повертывая перед собой. — Какое прозрачное.

— Только любоваться ими, — поддержал Струшня, взяв большую краснобокую грушу. — Поверишь, Кузьма, даже жалко есть.

Все весело рассмеялись.

— Жалко… — покачал головой Калина. — А фашисты, как проходили здесь фронтом, вырубили у нас несколько гектаров сада… дрова нашли…

— Ничего, дядька Прокоп, им наши сады боком вылезают. — Камлюк положил яблоко на стол и спросил: — Что вы сами думаете об уборке фруктов?

— Вот и прислали меня люди к вам посоветоваться… Сказали, чтобы вы дали приказ — пусть партизаны на свои базы возьмут еще… Ну и сушить будем, прятать.

— Правильно… Смотри, скоро и Ленинград, и Калиновка не будут в блокаде… Вот тогда и сможем опять послать наш подарок.

— Везите на рынок в Калиновку, — добавил Струшня. — Продавайте населению.

— Да мы об этом и сами думали, — подхватил Калина. — Наш председатель наказал, чтоб я спросил у вас.

— Продавайте, обязательно продавайте. Это ведь только всем на пользу, — проговорил Камлюк. — Пришлем и людей из отрядов. Передайте нашу благодарность колхозникам за заботы о партизанах.

— Передам… Оставайтесь здоровы, — Калина поднялся и своей медлительной, старческой походкой направился к выходу; у порога он оглянулся. — А эти чуда все-таки съешьте, не жалейте.

— Да уж придется, — улыбнулся ему в ответ Камлюк и, когда старик скрылся за дверью, воскликнул: — Вот они, наши люди! — Он приветственно кивнул головой вошедшему в кабинет Малявке и, взглянув на Струшню, добавил: — Надо будет поинтересоваться садами других колхозов… Прошу, дядька Антон, — пригласил он Малявку. — Как вы там?

— Как?.. Сами знаете… Нет нашей баньки, — как-то некстати усмехнулся Малявка, пожав, плечами. — Захотелось мне, товарищи начальники, одно дело сделать. Хочу, как бы вам это сказать… хочу со временем вперегонки поиграть…

— Слушаем вас, — Камлюк переглянулся со Струшней.

— Вот скажите, если мы поставим новое здание, может ли оно сгореть, если снова налетит на Выгары какая-нибудь фашистская экспедиция или фронт будет проходить?

Камлюк вопросительно вскинул брови и опять переглянулся со Струшней. А старый Малявка спокойно продолжал:

— Думаю, что может сгореть, а может и не сгореть. Но тут есть риск. Жаль, если от этой работы останутся одни только мозоли да головешки… А вот если в лесу сделать сруб и разбросать его, по бревну разнести по канавам и болотам, — словом, спрятать. Может ли погибнуть такой труд?.. Вот скоро придет наша армия. Тогда мы готовый сруб возьмем из лесу — и на колхозную усадьбу. Пока другие будут со срубами возиться, мы свои оборудуем и на другую работу кинемся… Вот так и перехитрим время. — Малявка пододвинулся ближе к столу и заговорил более определенно: — До войны была у нас бригада строителей. Командовал ею я. Решили мы теперь снова организовать бригаду. Нет мужчин — женщин научим плотничать. Решили строиться! Прежде всего за общественные здания возьмемся… Подумайте, сколько срубов сделаем к приходу кашей армии.

— Разумно, дорогой приятель! — воскликнул Струшня, откинувшись на спинку стула. — Около двух тысяч домов сожгли оккупанты в районе. Велика нужда… Люди вас поддержат, еще как поддержат, Антон Демьянович!

— А как же… Только, товарищи начальники, сначала пусть поддержит нас один человек…

— Это о ком вы? — насторожился Камлюк.

— О нашем начальнике лесхоза.

— А что он, возражает?

— Был у него, лесу просил. И не отказывает и не дает, хоть и похвалил задуманное нами. Говорил, согласовать надо, посоветоваться. А чего же волынить? Разве отклад идет на лад?

— Не волнуйся, дядька Антон. По такому делу, конечно, надо посоветоваться. Но лес вам отпущен будет. — Камлюк подошел к телефону и покрутил ручку аппарата. — Позовите начальника лесхоза… В Заречье?.. Вернется — передайте: прошу его зайти ко мне в одиннадцать… — Камлюк положил трубку, взглянул на Малявку: — В бондарную артель поехал… Словом, сегодня ночью решим. Завтра через сельсовет получите разрешение.

— Вот и хорошо. Сразу начнем работать. Да, может, и партизаны помогут… Как на косьбе…

— Постараемся, — пообещал Камлюк.

— Как там ваши люди на пожарищах? Не упали духом? — спросил Струшня.

— Некоторые сначала нос повесили, а потом опомнились… Что поделаешь? Живому — о живом думать… Комиссар Новиков со своими агитаторами часто наезжает, — Малявка поднялся со стула и добавил: — Вот еще просьба у выгаровцев. Мы уж и Новикову говорили. Это насчет нашей районной газеты. До новостей теперь люди жадные, а газета иногда не доходит до нас, в нашем сельсоветском центре разбирается.

— Беспорядок! — возмутился Камлюк и, раскрыв блокнот, что-то записал. — Хорошо, дядька Антон, что сообщили.

— Дайте им проборку, Кузьма Михайлович. Пусть обо всех одинаково заботятся, — протягивая на прощание руку, сказал старый Малявка.

У Змитрока Кравцова, вошедшего на прием следующим, дел нашлось больше, чем у кого-либо другого. Как руководителя деревни его беспокоила и уборка урожая, и на какую партизанскую базу отвезти остатки хлебозаготовок, и многое другое. А как начальник дружины самообороны он беспокоился об усилении охраны деревни, о пополнении вооружения, настойчиво просил, чтоб выдали ему «хоть один» станковый пулемет.

— Ну и загребистый же ты, дорогой приятель, — усмехнувшись, заметил Струшня. — Ты думаешь, пулеметов у нас тьма?

— Знаю. Но не мешало бы нам в дружине иметь максима. Очень я полюбил его на Карельском перешейке… Ну, ничего. Позже, может, дадите, — Кравцов взглянул на дверь и заговорил о другом: — Там, в приемной, девочка… В нашей деревне жила, у одной старушки… спасти надо.

— Что такое? Чья она? — вскинул бровями Камлюк.

— Дочка вдовы лесника. Помните, я вам когда-то рассказывал.

— Как не помнить! Это весь район облетело… Что с девочкой?

— Очень больна. Была слабенькой, а тут такой испуг, смерть матери… Ну и совсем зачахла. Вот справка от докторов, — протянул Кравцов бумажку Камлюку. — Они говорят, что можно спасти ребенка, если немедленно дать специальное лечение.

— На самолете ее везти можно?

— Доктора говорят, можно. Ради этого я и привез ее.

— Что ж, направим. На Большой земле вылечат. Самолет будет сегодня. Если девочка не собралась, можно и в следующий раз…

— Почему же? Готова хоть сейчас…

— В таком случае зайди к Мартынову. Пусть забронирует место в самолете.

— Бегу. До свидания, — вскочил со стула Кравцов. — Ай, какое доброе дело сделаем!

Последние слова Кравцова были заглушены телефонным звонком. Камлюк протянул руку к трубке.

— Корчик?.. Приходи… Инициатива?.. Да твои комсомольцы богаты на выдумку… Веди всех сюда… Не опаздывай, мы собираемся уезжать.

Один за другим заходили в кабинет люди, рассказывали о своих желаниях, планах, просили совета. И все, с чем приходили они, было по-своему важным, неотложным, являлось частицей напряженной боевой и трудовой жизни советской Калиновщины. Меньше всего говорили о пережитых трудностях, о своих личных нуждах, а прежде всего думали об интересах своих коллективов, заботились о партизанах.

— Какие у нас люди, Пилип! Золото! — взволнованно проговорил Камлюк, когда вышел последний посетитель.

Открылась дверь. В прямоугольнике ее выросла фигура Романа Корчика. За его спиной виднелось несколько парней и девушек.

— Можно? — спросил Корчик, задержавшись в дверях.

— Давай, давай! Со всей делегацией! — сказал Камлюк.

Роман Корчик жестом руки пригласил комсомольцев войти. Это была молодежь колхоза «Первое мая». Недавно, во время налета вражеской дивизии на район, их деревня была почти полностью сожжена, многих ее жителей фашисты расстреляли. Камлюку это было хорошо известно, он видел пепелища, обугленные сады, видел трупы стариков и детей.

Гостеприимно рассадив молодежь вокруг стола, Камлюк взглянул на смуглую лет восемнадцати девушку-комсорга и спросил:

— Какое же у вас дело?

Девушка бросила взволнованный взгляд на Корчика, словно спрашивая: «Мне говорить?» Камлюк, поняв ее, улыбнулся.

— Рассказывай…

— О детях у нас забота, товарищ Камлюк… В нашей деревне осиротело несколько малышей. Ни родителей, ни родственников… Расстреляли гитлеровцы. Со всей деревни осталось в живых человек пятнадцать — те, кто были в боях или спрятались в лесу.

— А вы где были? — поинтересовался Струшня.

— Мы, члены дружины, участвовали в боях вместе с партизанами, — девушка поправила платок на голове и продолжала: — Как же быть с этими детьми? Мы, комсомольцы, думаем каждый взять в свой дом по ребенку.

— Молодцы! Какие вы молодцы! — воскликнул Камлюк и, почувствовав, как что-то подступило к горлу, поднялся со стула, молча прошелся по комнате. — Наступит мирное время, мы всех таких детей заберем под одно крыло… Дом специальный для них откроем. А сейчас… — он задумчиво поглядел на комсомольцев. — Хорошее дело вы задумали… Рассказывайте дальше.

— Дальше пошло гладко, — тепло улыбнулась девушка. — Райком комсомола помог… Мы написали обращение к комсомольцам района. Во всех деревнях надо таких детей взять под опеку.

— Вы на своем бюро уже обсудили это? — спросил Камлюк у Корчика.

— Только что. Вот пришли к вам согласовать текст обращения, — Корчик вынул из планшета лист бумаги, исписанный аккуратным почерком, и протянул его Камлюку. — Хотим через газету обратиться к молодежи.

Камлюк не спеша прочел вслух обращение и, посмотрев на Струшню, сказал:

— Неплохо, правда?

— Хорошо!

— Что ж, друзья, действуйте, — перевел Камлюк свой взгляд на комсомольцев. — Поддерживаем вашу инициативу. Печатайте обращение и — за работу. Дадим указание всем колхозам и отрядам, чтоб они помогли вам.

Наступило молчание. Поглядывая на комсомольцев, Камлюк думал о детях-сиротах. Вдруг, появившись в дверях, его окликнул Сенька Гудкевич:

— Кузьма Михайлович! Прибыл вестовой из областного центра.

— Пусть заходит.

Корчик поднялся со стула, за ним и все комсомольцы. Они попрощались и, расступившись у порога перед вестовым, прервавшим их беседу, торопливо вышли из кабинета.

— Через станции Могилев, Бобруйск и Гомель сегодня утром прошло несколько эшелонов гитлеровских войск с танками, броневиками и орудиями, — сообщил вестовой, стоя перед Камлюком и Струшней. — Разведка захватила «языка». Выяснилось, что гитлеровцы бросают пять дивизий на Калиновку и соседние с ней районы.

— Интересно, дорогой приятель! — сказал Струшня и полез в карман за портсигаром.

Камлюк молчал, отвернувшись к окну. Губы его плотно сжались, насупленные брови собрали на лбу сетку морщинок. Вдруг его внимание привлек нарастающий гул. Черная точка в небе над Заречьем как-то невольно попала в поле его зрения и очень быстро стала увеличиваться. В окно посмотрели и Струшня с вестовым. Все поняли, что это за самолет, но не трогались с места. Только позже, когда вдали на Зареченской улице раздались один за другим два взрыва, все побежали в огород, к узким и продолговатым земляным щелям.

Камлюк успел заметить, как потревоженные гулом рванулись из гнезда молодые аисты. Они летели в сторону Родников и не видели, как их дом вместе с вершиной старой березы рухнул на землю.