Украдкой Борис вошел в сени, остановился у двери, прислушался. Тихо в хате. Только слышно, как ветер гудит в комнатах, шелестит чем-то, хлопает оконной рамой. Осторожно приподнял щеколду, и дверь под напором ветра раскрылась. Вошел в кухню, споткнулся о куски кирпича. Из рваных туч вынырнул месяц. При его свете Борис увидел на полу битое стекло. В спальне было пусто. Обошел всю хату — никого. «Где же они?»

Он перепрыгнул через груду кирпича и злобно, уже не остерегаясь, хлопнул дверью. Вышел во двор, собрался было идти к Яроцким, чтобы узнать о происшедшем. Вдруг к нему подбежала сестренка. Она, должно быть, услышала, как хлопнула дверь.

— Борька! Идем в сарайчик. Мы там. И Надя пришла.

— Как мама? — тревожно спросил Борис.

— Жива. Ее сильно избили.

— А тебя?

— И мне надавали тумаков. Схватили и погнали на площадь.

У Бориса сжались кулаки. Взволнованный и гневный, вошел он следом за сестренкой в сарайчик, присел возле матери, лежавшей на охапке сена, спросил, как она себя чувствует. Услышав голос сына, мать шевельнулась, застонала от боли.

— Плохо, очень плохо… Крепко били гады… Сыночек мой, о тебе допытывались… Да разве ж я скажу? Нельзя больше терпеть. Уходи в лес и нас спасай.

Борис слушал мать и чувствовал, как волнение все сильнее и сильнее охватывает его.

— Что они тут натворили? — спросил он, обращаясь к сестренке и Наде.

— Всего было, — заторопилась Верочка. — Расскажи, Надя. Ты больше меня видела и слышала.

Надя начала рассказывать. У Бориса мурашки побежали по телу от того, что он услышал. И снова вернулась мысль, беспокоившая его все время, пока он шел домой: «Надо неотложно увидеться с Камлюком».

Остаток ночи тянулся медленно, сон был короток и тревожен. На заре Борис выбрался из дому, пошел в Бугры. Солнце встретило его за Выгарами. Небо было чистое, спокойное, ласково обнимало землю. По мере того как солнце поднималось, небо меняло свою окраску. Солнечные лучи разгорались все ярче и ярче, и синева неба становилась светлее, блекла.

Кругом лежали леса. Огромные — глазом не окинуть, — они темными массивами простирались вдаль, подступая к дороге отдельными группами деревьев, кустарником. Все вокруг было покрыто инеем, тихо дремало в объятиях осени, которая в этом году надолго задержалась на Калиновщине.

Борис шел не спеша и задумчиво поглядывал вокруг. Вскоре он заметил свежие колеи и множество конских следов, сходивших с лесной дорожки на большак. Было ясно, что совсем недавно по направлению к Буграм здесь прошла колонна. Кто мог ехать туда из лесу? Конечно, партизаны. В эти деревеньки, ютившиеся на окраине района, отряды врага никогда не заглядывали. Правда, как-то недавно полицейские из родниковского гарнизона попробовали сунуться сюда, но с полдороги вернулись назад: партизаны обстреляли их и не пустили дальше.

Дорога вышла из леса, стала подниматься на холм, к деревне. Стараясь идти в тени придорожных деревьев — все-таки не так заметно, — Борис внимательно вглядывался вперед. Вдруг перед самым выгоном он увидел, что следы круто повернули вправо, на полевую порогу. Огорченный, он остановился, оглянулся по сторонам. В это время из-за гумна, стоявшего на выгоне близ дороги, вышел высокий хлопец, вооруженный автоматом. Борис отступил за кусты, рукой нащупывая в кармане пистолет. Хлопец с автоматом тоже остановился, встал за придорожную березу и крикнул:

— Идите сюда! Не прячьтесь!

— А кто вы?

— Давайте сюда! Слышите? Не то буду стрелять!

— И я буду стрелять. Вы кто — дозор?

— Не ваше дело, — отвечал хлопец из-за березы и потребовал: — Пропуск!

Борис назвал пропуск, который когда-то сообщили ему Струшня и Корчик. Хлопец с автоматом дал отзыв, и они вышли из-за своих укрытий.

— Товарищ Злобич! — вдруг крикнул хлопец, когда они приблизились друг к другу.

Борис тоже узнал его: это был Всеслав Малявка. Десятки раз встречался он с ним прежде, до войны.

— Здорово, Всеслав! Знакомые, а чуть перестрелку не подняли.

— Это недолго. Сегодня ночью уже был случай. Из Низков новые хлопцы пришли, напутали с пропуском — ну и постреляли немного, пока не разобрались. Хорошо, что без жертв обошлось.

— Поддубный?

— Он самый. С товарищами.

— Быстро добрались… Где они теперь?

— Как тебе сказать…

— Ты не сомневайся. Если знаю пропуск, так, значит, я не чужой.

— Ушли вместе со всеми на задание. Их сразу к делу приспособили.

— Сюда поехали? — показал Борис на полевую дорожку и, когда Всеслав утвердительно кивнул головой, спросил: — Когда они вернутся? Мне надо повидать Камлюка.

— И он в ту сторону поехал. Вернутся… под вечер. На родниковском большаке сегодня поджидают гитлеровцев.

— Та-ак… Значит, стоп машина… Неудачно получилось… — о чем-то раздумывая, проговорил Борис. — Долго придется ждать… А как будут возвращаться? Через Бугры?

— Не знаю хорошо, верно, по этой же дороге. Да ты не горюй — не тут, так в другом месте, а сведем тебя с Камлюком. А может быть, ты с кем-нибудь другим можешь решить свое дело? В лагере есть кое-кто из начальства.

— Не-ет, только с Камлюком. Я подожду. Заверну вот к сестре и подожду.

Они постояли еще немного, поговорили и разошлись. Всеслав снова скрылся за гумном, а Борис пошел в деревню.

С Параской он встретился у ее хаты. Она шла от колодца с другого конца улицы. За нею, держась за подол, едва поспевала девочка. Увидев дядю, она бегом бросилась к нему. Борис подхватил ее на руки. Она что-то лепетала, но он невнимательно слушал племянницу, так как разговаривал с сестрой. Коротко рассказал обо всем, что произошло вчера у них в деревне, о том, что полицейские сильно избили мать. Параска разволновалась и, снимая в сенцах с плеч коромысло с ведрами, пошатнулась, еле удержалась на ногах. Ведра глухо брякнулись на глиняный пол. Из хаты выбежали мальчик и девочка. Они смотрели на ручьи пролитой воды, на слезы в глазах матери и молчали. Умолкла и меньшая, до сих пор болтавшая о чем-то на руках у дяди. Дети почуяли, что стряслась какая-то беда. Старшие, мальчик и девочка, взялись метелками сгонять воду к порогу. Борис и Параска вошли в хату.

Параска сразу же стала собирать на стол. Несколько минут ели молча. Не хотелось ни продолжать начатую беседу, ни начинать новую.

— Переезжайте ко мне жить, — первой заговорила сестра.

— Придется.

После завтрака Борис стал искать себе работу.

— Что бы тебе тут сделать? — спросил он у сестры.

— Да работа-то есть. Только, может, у тебя руки не поднимутся… Отдохни лучше, поспи, а то у тебя очень усталый вид.

— Не до сна теперь, дорогая, — Борис слегка коснулся рукой ее плеча. — Сенцы тебе докрыть, что ли?

— Можно. Как ушел мой Пятрок на фронт, с той поры и стоят вот так — не успел кончить. А соседа, Никодима Космача, просила, говорит — некогда. Бревна таскает, ненасытный, новый двор строит, а чтоб солдаткам помочь — и не чешется.

Борис принялся за работу: навил жгутов, натаскал соломы и полез на крышу. Крыл и с высоты поглядывал кругом — не возвращаются ли хлопцы с большака? Покрыл половину крыши, пообедал, дров наколол, а партизан все нет, только доносится неумолкающая стрельба откуда-то справа, от Родников. Бориса разбирало нетерпение. Лишь под вечер, когда он уже сидел в хате и рассказывал младшей племяннице сказку, с улицы с радостной вестью прибежал племянник:

— Дядя, партизаны приехали!

— Пальтизаны! — повторила малышка и, всплеснув ручонками, соскочила с колен Бориса, бросилась к окну.

Борис оделся и вместе с племянником, тринадцатилетним мальчиком, вышел во двор. Через забор стал смотреть на улицу, по которой ехали повозки, конники. Следом гнали стадо коров и овец. В табуне Борис вдруг узнал и материну белолобую «Субботу». Стадо погнали за деревню, к строениям, где раньше находилась животноводческая ферма.

Колонна остановилась. Партизаны, одетые кто во что, спешивались с коней, соскакивали с повозок, топтались на месте — грелись. На одной подводе Борис заметил груду немецких винтовок и автоматов, на другой — двух гитлеровцев и одного полицейского со связанными руками.

— Молодчаги хлопцы! — вырвалось у него. От волнения он машинально потирал руки.

Партизаны расхаживали по улице. Двое из них вдруг направились ко двору соседа сестры — Никодима Космача, который в этот момент сидел на срубе повети и что-то мастерил. Один партизан был небольшого роста, румяный, подвижной, его стройную фигуру ладно облегал серый плащ. Другой прихрамывал на левую ногу. Одет он был в новенький армейский ватник защитного цвета и темно-синее галифе, фигура его казалась долговязой и тощей, лицо было широкое, желтоватое, с узкими, как две щёлочки, глазами.

— А я этих дядек знаю, — похвастался племянник. — Один из них, тот, что в плаще, — комиссар Новиков, а другой — Столяренко, начальник штаба.

— Откуда же ты их знаешь?

— А они однажды у нас ночевали. И еще дядька Струшня с ними был.

— Ишь ты, какой всезнайка, — сказал Борис и, нежно потрепав племянника по затылку, снова стал молча смотреть через забор.

Он видел, как к Космачу, который, ни на кого не обращая внимания, продолжал усердно работать, подошли Новиков и Столяренко.

— Здорово, батя! — послышались их дружные голоса.

— Добрый день, — отозвался Космач.

— Не время теперь этим заниматься… Почему не воюешь? Идем с нами, — сказал Новиков.

— Я, братцы мои, больной, — отвечал Космач и, воткнув топор в стену, полез в карман. — Вот документы…

— Да на что нам твои документы?

— Нет-нет, посмотрите, чтоб не думали…

Новиков взял у Никодима бумажки, стал читать одну, другую. Улыбнувшись, он сказал Столяренко:

— Да ему, Семен Тарасович, всего сорок пять лет! А борода по пояс.

— Цэ маскировка, Иван Пудович, — сказал Столяренко. Говор у него был протяжный и звучный, с сильным украинским акцентом.

— Советуем побриться: и красивее будет, и гигиеничнее. Да и жинка крепче поцелует.

Партизаны смеялись, а Никодим от неловкости поеживался, смущенно мял бороду. Затем, словно застыдившись, слез со сруба.

— У тебя меозит, простуда мышц левого плеча, пустяковая болезнь, — первым перестал смеяться Новиков. — Возьми свою бумажку и знай — это не причина дома сидеть. Таскать колоды и бревна — тяжелая работа. А винтовка разве тяжелей?.. У нас есть и не такие больные, а они гитлеровцам рога выворачивают. Пошли, Семен Тарасович.

— Пошли, Иван Пудович… Не сердись, батько! Мы правду в глаза режем. Силой не тянем. Стройся, только ты это напрасно. Спохватишься, да, гляди, не было бы поздно.

Космач, не желая больше быть на виду у этих суровых людей, ушел в хату. Новиков и Столяренко проводили его внимательным взглядом и, тихо о чем-то разговаривая, вернулись к шумной партизанской колонне. Борис видел, как Столяренко жестом подозвал к себе одного из партизан и, развернув свой планшет, стал что-то показывать на вынутой оттуда карте. Пока внимание Бориса было занято Столяренко, Новиков куда-то исчез из поля зрения. Борис настойчиво искал его взглядом и никак не мог найти. «Куда ж он девался, беглец?» — пожал плечами Борис, не переставая приглядываться к партизанам, группками толпившимся вокруг повозок. Неожиданно в голове колонны заиграла гармошка, Борис бросил туда быстрый взгляд. И как же был он радостно удивлен, когда увидел, что это играет комиссар Новиков. «Ишь ты, куда забрался, — пронеслась мысль. — Да и на гармонике играешь недурно».

Новиков стоял у пулеметной тачанки, окруженный группой партизан. К нему на звук гармоники со всех концов подходили любители музыки и песен. Они дымили цигарками и молча, задумчиво слушали. А Новиков, как бы желая доставить удовольствие каждому, играл с особенным старанием и чувством. Растревоженные и захваченные его игрой, партизаны подхватили:

Задушевная песня плыла над широкой деревенской улицей, над хатами и садами.

Когда партизаны кончили петь, Новиков еще некоторое время продолжал играть. Ему, должно быть, жалко было разбивать настроение, созданное этой песней, хотелось, чтобы она еще пожила немного…

Борис, восхищенный игрой Новикова, его умением привлечь к себе людей, тронув племянника за плечо, воскликнул:

— Слышишь, как играет! Учись, балалаечник!

— Он на любом инструменте может играть. Сам говорил. На моей балалайке, когда ночевал у нас, дал такой концерт, что даже дядька Струшня не выдержал, пустился в пляс. — Мальчик улыбнулся, а затем тоном знатока прибавил: — И ничего удивительного, ведь он в армии начальников клуба был, самодеятельность вел.

— А ты и правда всезнайка! — удивился Борис и, глядя на улицу, проговорил: — Да, все это хорошо, но пришел-то я сюда не для того, чтоб наслаждаться музыкой.

Стоя за забором, Борис еще внимательнее стал разглядывать колонну, отыскивая кого-нибудь из знакомых. Но их не было. Где же они? Где Камлюк? Можно спросить об этом у Новикова или у Столяренко, но нельзя вести разговор на виду у всех. Он обязан думать о том, перед кем показываться, с кем говорить — таково уж его положение. Вот если бы Малявка был поблизости, при его помощи можно было бы кое-что разузнать. Раздумывая так, он продолжал оглядывать улицу и вдруг среди других приметил Романа и Сергея. Они шли с другого конца деревни и о чем-то разговаривали. Кивнув головой в сторону улицы, Борис попросил племянника:

— Вон там идут двое… Позови-ка их сюда.

Мальчик мигом выполнил просьбу дяди.

На бледном лице Романа, когда он увидел Бориса, мгновенно отразились разноречивые чувства: и радость встречи, и скорбь, и отчаяние. «Видно, знает уже о смерти родителей. Но откуда так быстро? Ведь Сергею ничего не было известно, когда он уходил из деревни, он не мог рассказать», — подумал Борис.

— Ну, что там? — подбежав к нему и даже не поздоровавшись, крикнул Роман.

— Ты, очевидно, знаешь?

— Ах!.. Пленный полицай рассказал! Значит, правда?!

— Правда… — тихо сказал Борис и опустил голову.

Вздрогнув, Роман отвернулся. Хотя он уже немало пережил с той минуты, когда ему от полицейского стало известно о гибели родителей, тем не менее сейчас эта новость, подтвержденная Борисом, потрясла его с новой силой. Приникнув к забору, он несколько минут стоял неподвижно и молча, будто окаменелый. Затем же, решительно повернувшись к Борису и Сергею и гневно поблескивая глазами, полными слез, воскликнул:

— Я им покажу! Я им покажу!

— Успокойся, дружище, — сказал Борис, тронув Романа за плечо. — Мы все за твое горе отомстим, все!

Некоторое время стояли молча, затем Роман, обращаясь к Борису, проговорил:

— Тебе нельзя больше оставаться в деревне. Надо уходить.

— Потому я и пришел к Камлюку.

— Сейчас он будет здесь. Задержался на собрании в соседнем колхозе. Подожди немножко.

— Что ж, придется. Ждал день, подожду и немножко, — усмехнулся Борис и, взглянув на Сергея, спросил: — Ну, как на новом месте? Куда прикомандировали?

— Собирались сначала присоединить к отряду Гарнака. Только я — на дыбы. Тогда Камлюк, хоть и посмеялся надо мной, но все же удовлетворил мою просьбу: «Создавай, говорит, на базе своей группы новый отряд». Меня командиром назначили, — с оттенком гордости закончил Сергей.

— Отлично.

— Уже четыре новых человека прибавилось. Кузьма Михайлович прислал.

Помолчали. В это время с улицы донеслось:

— Камлюк едет!

Борис шагнул к калитке. Он слышал, как у повозок сразу стихли песни и разговоры, видел, как партизаны начали поправлять на себе ремни и сумки. «Видно, он требователен, как настоящий военный», — усмехнувшись, подумал Борис и посмотрел в конец деревни, откуда приближалась группа верховых. Впереди этой группы на рыжем коне ехал широкоплечий, спокойный в движениях — казалось, он сросся с седлом — всадник. Борис заметил защитную фуражку с высоким околышем, черную кожаную куртку, сапоги и подумал: «Одет, как и прежде…» На боку у Камлюка висела толстая полевая сумка, а на груди — автомат. Он остановился возле одной из повозок, спешился и, улыбаясь, начал что-то рассказывать.

— Иди, Роман. Попроси его сюда, — в нетерпении сказал Борис.

Роман пошел. Скоро он был уже возле Камлюка. Отведя его в сторонку, что-то сказал ему, и Камлюк сразу же направился ко двору Параски.

— О-о! Борис! — воскликнул он. — Здорово, орел!

— Здравствуйте, Кузьма Михайлович! — Борис обеими руками пожал руку Камлюка.

— Хорошо, что пришел. А то я уже хотел сегодня послать к тебе человека.

— Да как же было не прийти, Кузьма Михайлович? Пора.

— Знаю. Давай присядем, поговорим, — и Камлюк двинулся под поветь, где лежала куча дров.

— Давайте лучше в хату, — заторопился Борис. — Тут ведь моя сестра живет. Зайдем, Кузьма Михайлович. Поужинаете заодно.

— Нет-нет, лучше здесь. И про еду не заикайся, не пугай, — Камлюк захохотал. — В соседнем поселке меня чуть не закормили… Колхозники после собрания не отпустили, пока не пообедал. И какой обед! От всего поселка. Ешь да ешь. Нажимают со всех сторон!.. А понаставили на стол — на целый взвод хватило бы…

Роман и Сергей вышли на улицу. Между Камлюком и Злобичем завязалась беседа.

— Тебе еще парочка поручений. И затем — уходи из Нивы, — сказал Кузьма Михайлович, глядя на Бориса теплым взглядом прищуренных серых глаз. — Какие именно? Игната Бошкина нужно поймать…

— Пугливым он стал теперь. Партизан боится как огня. Дома не ночует.

— Проследи. Перед народом будем его судить, показательным судом. Дальше. Вчера на заседании райкома мы обсудили вопрос о дальнейшей борьбе с врагом. Понимаешь, оккупанты все время расширяют поле своей деятельности: создают новые гарнизоны, стремятся проникнуть в каждый уголок, хотят все захватить в свои лапы. Необходимо сорвать их намерения. Теперь будем бить эти гарнизоны один за другим. Первым решили разбить родниковский. Скажи Ковбецу, чтобы он был наготове. В эти дни неослабно следите за родниковским гарнизоном. Если там будут какие-нибудь перемены, известите нас… Вот так… Ну, а о подробностях поговорим потом.

— Понимаю.

— Дальше. О создании в колхозах групп сопротивления. Это должны быть не только наши глаза и уши, но и, как говорят военные, наши аванпосты. В колхозах своей зоны подготовь почву для создания этих групп, подбери надежных людей для руководства ими.

— Хорошо.

— Ну и последнее. Нам нужна сметливая девушка для связи с Калиновкой. Будет жить в деревне и делать наше дело. Кого бы ты посоветовал?

— Трудно сразу сказать.

— Корчик предложил мне кандидатуру. Комсомолка. Говорит, хорошая девушка. Я-то ее не знаю, правда, маленькой видел когда-то, а вот с родителями ее хорошо знаком.

— Кто это?

— Дочка Макара Яроцкого.

— Надя?! — смутившись, переспросил Борис. — Да… Это неожиданно… Знаете, Кузьма Михайлович, она в отряд рвется.

— В отряд успеет. Нам в деревнях кадры не меньше нужны. Да еще какие кадры! Словом, приедем — поговорим с нею. Все взвесим.

Борису очень хотелось, чтобы Надя вместе с ним ушла в отряд, всегда была рядом. Но он не стал возражать Камлюку. Ведь это значило бы показать свое непонимание стоящих перед ними задач. Поэтому он промолчал.

С улицы донесся стук повозок — партизаны выезжали из деревни. Камлюк еще задержался немного, дал Борису несколько советов и только тогда распрощался.