XXIII

Пятигорск. Гостиница «Бристоль». Внутри, у лестницы, дежурил брат председателя крайкома РКП (б), Абрам Крайний. В обязанности его как дежурного входило отбирать оружие у входящих. Такой порядок был установлен для всех. Кочубей, по обыкновению, стремительно вбежал по лестнице.

— Товарищ, оружие снимите, — вдогонку потребовал Крайний.

Кочубей мгновенно обернулся. Шагнул назад. Весь напрягся. Озираясь, готовясь ко всяким неожиданностям, искал разумный в его положении выход. Случай на Курсавке остался надолго в памяти комбрига. Тогда близко была бригада, а сейчас «як бирюка в капкан» — пронеслось в голове Кочубея. Пока единственным, посягающим на оружие — ценность, равную жизни, — был только этот худенький рыжеватый мальчик.

— А ты мне его вешал? — прошептал Кочубей, схватив дежурного за грудь.

Подскочил Ахмет, способный на все. Кандыбин растерялся. Наступил один из гневных припадков комбрига, когда неосторожные расплачивались жизнью. Комиссар, прыгнув, стиснул плечи адыгейца, тот с проклятиями пытался вырваться, и кто его знает, какая драма разыгралась бы на лестнице гостиницы «Бристоль», если бы, привлеченный шумом, не выскочил Одарюк. Сразу сообразив, в чем дело, Одарюк приветливо крикнул:

— А, Кочубей! Пожалуйста, заходи.

Кочубей отступил от Крайнего.

— Пожалуйста, заходь, а сами оружию сдирают, — мрачно сказал он, глядя исподлобья на Одарюка. — Так вы боевых командиров встречаете?..

— Это порядок для всех, — понимая, в чем дело, разъяснил Одарюк, — а для Кочубея можно, конечно, сделать исключение. Заходите как есть.

Кочубей нахмурился, слушая Одарюка, известного ему как приближенного главкома, и, недоверчиво озираясь, прошел в номер, где помещался штаб. Огляделся. На стене висела большая карта Северного Кавказа, расцвеченная флажками. На столе тоже карты, стаканы недопитого чая, окурки. Настороженный Ахмет не отходил от Кочубея. Он недружелюбно поглядывал на новых людей, и его тонкое нервное лицо подергивалось. Кочубей, подозвав Кандыбина, сел рядом с ним; положив руку на колено комиссара и насупившись, изучал обстановку. Небольшой коренастый Одарюк, щеголяя офицерской выправкой, подошел к карте. С характерной для него неизменной улыбкой обвел рукой красный шнур, обогнувший пестрые пятна.

— Ну-ка, товарищ Кочубей, сейчас посмотрим, каково ваше положение на фронте. Если что не так — поправите.

Кочубей пренебрежительно махнул рукой.

— Шо то за карта! Понамазюкано черти шо. У меня своя карта. Ахмет, вытяни нашу, боевую.

На стол с грохотом легла знаменитая карта Кочубея. Неграмотный полководец уверенно водил пальцем по известным ему линиям, любовно выведенным карандашом.

— Это Кубань, — объяснял Кочубей, медленно ведя пальцем по жирной зигзагообразной линии реки, — вот тут в гору потекла… чи шо? — улыбаясь, пошутил он, так как карта на этом месте стала торчком; он расправил ее осторожно ладонью. — Во, зараз опять течет нормально.

Одарюк подавил смех. Пощипывая небольшую бородку, он с интересом наблюдал поведение комбрига. Кочубей вспотел. Снял шапку и быстро несколько раз подряд провел ладонью по коротко остриженным волосам. Удивительно точно он указывал места боев, расположения противника. Вырисовывалась подлинная картина фронта. Кочубей знал, где держат линию самые разнообразные части. Он знал районы, занятые Выселковским, Крестьянским, Дербентским, Черноморским полками. Характеризовал лабинские и донские формирования, ругал матросов ставропольского направления.

Спустя час пришел военрук, будущий комфронта, Крузе, выглаженный, упитанно-выхоленный человек.

— Товарищ Крузе, — представил Одарюк. — А это Кочубей.

Буркнув что-то, Кочубей неохотно протянул руку Крузе. Обернувшись к Кандыбину, вполголоса сказал:

— Тоже товарищ… Вся лапа в перстнях, как у девки…

С приходом Крузе Кочубей замкнулся. Неохотно, односложно отвечал на вопросы. Зевая, спросил Кандыбина:

— А шо, комиссар, догадаются они нам колбасы нажарить?

В штаб позвонили. Одарюк, переговорив по телефону, обратился к Кочубею:

— С вами хочет познакомиться Орджоникидзе. Зовет к себе.

У Кочубея проснулись прежние подозрения.

— Пусть он сюда едет, Орджоникидзе-то, — нахмурившись, сказал он.

Орджоникидзе приехал. В комнату быстро вошел сухощавый человек в военной форме. Смуглое длинноносое лицо обрамляла черная шапка волос, постриженная под горшок. Орджоникидзе был энергичен, быстр в движениях. Войдя, он твердо пожал руку Кандыбину, а руку Кочубея задержал в своей руке.

— Вот это, значит, знаменитый комбриг Кочубей? Рад быть знакомым.

Сел рядом и, хлопнув его по колену, подмигнул:

— Тут про тебя, Кочубей, таких страхов наболтали, что я и ехать к тебе боялся, а в тебе и страшного ничего нет.

— Это наш, — подмигнул Кандыбину Кочубей, — это не Сорокин.

Он охотно разговаривал с Орджоникидзе, был доволен и не скрывал своего удовлетворения.

Простой в обращении, склонный к меткой остроумной шутке, Орджоникидзе быстро завоевал симпатии Кочубея.

— Слышал я про вас и вашу правильность, товарищ Орджоникидзе. Раз при царе в тюрьму шел, значит, ни яка там подлиза, а натуральный человек.

Орджоникидзе дружески похлопал Кочубея по плечу.

— Ну, не хвали. Ты тоже с атаманами да дядьками своими богачами не здорово-то целовался.

— Да откуда ты все знаешь, товарищ Орджоникидзе, як вещун, га? — поразился Кочубей.

— Ты ж известный, потому и знаю, — отшутился Серго. — Вот расскажи, как дела у тебя.

— Это насчет фронта? Все товарищам уже рассказал. Бьемся, бьемся, а порядку нет. Дальше Суркулей да Невинки не выбьемся. Кровь льем зря як воду. Вот сгарбузую еще два полка пехоты, будем тогда оперировать, кадюкам головы отрывать да под кручу… Надо до батьки Ленина пробиться, побалакать с ним. Слышал я, шо он тож моей программы придерживается…

Орджоникидзе улыбнулся. Кочубей мучительно подыскивал нужные слова. Высказывал неверие свое в некоторых командиров, удивлялся, откуда приходят поражения и почему так долго держатся кадеты, если львами дерутся его бойцы. Под конец тихо спросил:

— А скажите, товарищ Орджоникидзе, невжель вы с Лениным вот так, як со мной, балакали?

— Да, товарищ Кочубей, — просто ответил Орджоникидзе. — А что?

— Щастливый вы человек, вот шо! Завсегда, кажуть, чернявые щастливые, а вот я белявый…