XIX
Суркули остались позади. Мерседес проскочил по утлому мосту речки Суркули, миновал хутора и тяжело пошел на крутой подъем к селу Султанскому. Рядом с Роем примостились Володька и боец-пулеметчик.
Машина, хрипя, пересекала восточную оконечность Ставропольского плоскогорья. В долине реки Томузловки было неспокойно, об этом сообщили Кандыбину дружинники Александровского села. Кочубеевцы переменили маршрут, думая вырваться правобережьем Кумы к Святому Кресту.
Прикумье было насыщена зноем. Чувствовалась близость ногайских степей. Горячий суховей захватывал дыхание. Растительность была обожжена, листья кукурузы жухли, сворачивались в трубки. На горизонте, подгоняемое ветром, быстро увеличивалось какое-то облако. Бурые столбы свивались, падали. Пыльные проселки дымились и, казалось, текли.
Рой плотней уселся и закутался в бурку. Володька лег в кузов и накрылся. Пулеметчик, обвязав пулемет, начал свертывать папироску. Машина мчалась навстречу циклону. Испуганные тушканчики вырывались из-под колес и моментально пропадали. Высоко над головами неподвижно парил коршун. Рой позавидовал спокойствию хищника.
Мерседес врезался в облако черной пыли. В ушах сильнее засвистел ветер, сразу же потерялась видимость, точно машина нырнула в водоворот.
В глаза швырнуло мелко истолченным песком.
— Астраханский дождь! — оборачиваясь, крикнул шофер.
— Мотор не заглохнет? — беспокойно спросил Рой.
— Мой мотор как верблюд! — прокричал шофер и согнулся над рулем.
* * *
Неизвестные села Правобережья проносились мимо. В одном месте вслед их машине постреляли. Кандыбин обернулся:
— Свои, наверное. Не узнали. Не будем объясняться.
Они влетели в село Архангельское. Село, казалось, горело. Вокруг разрушенных артиллерией домов дымились коричневые вихри циклона, ожесточенного встречей с неожиданным препятствием. Кое-где из песчаного дыма вырывалась черная обгорелая труба или белая саманная стенка.
— Как здесь люди живут! — удивился пулеметчик и плюнул в мутные волны Кумы, гонимые ветром против течения.
Государственный тракт на Святой Крест поражал необычайным оживлением. По тракту двигались груженные хлебом подводы, и сколько ни мчался мерседес обочиной дороги, пытаясь обогнать обоз, подводам не было конца. Лошади, волы, иногда верблюды тащили десятки тысяч пудов хлеба. На мешках, повернувшись по ветру, сидели подводчики, изредка торчали штыки. По бокам двигались одиночки-всадники охраны на толстопузых крестьянских лошаденках. Вместо седел были приспособлены подушки с веревочными путлищами стремян. Вооружение было самое разнообразное. Володька узнавал и японские винтовки с закрытым стальной накладкой затвором, и винтовки Манлихера, и русские однозарядные берданки, да и просто охотничьи ружья, вплоть до шомполок. Шомполки обычно попадались у стариков, и тогда у пояса висели запыленные роговые пороховицы…
Автомобиль остановился в затишной лощине, у степного колодца, где раскинулось на привал сотни полторы повозок. Поили лошадей и быков мутной жидкой грязью. Ведро доставали связанными вдвое вожжами, оно появлялось вымазанное в глине, наполненное только наполовину. Колодец был выпит до дна.
Вот только что подъехала подвода. Лошади, почуяв влагу, раздували ноздри, ржали и отфыркивались. Подводчик поднес ведро, поддерживая на колене. К воде жадно потянулись две лошадиные морды. Ткнулись в ведро и тихо заржали.
— Ишь, барыни! — выругался подводчик и начал подсвистывать. Заметив подошедшего Кандыбина, как бы извиняясь за поведение своих животных, объяснил: — Горькая вода. Мои кони еше не привыкшие. С Карачая привел. Вот в калмыцком степу худоба к соленым водам привыкшая — рассол будут пить.
Снова посвистел. Кобылица нагнула сухощавую голову, долго обнюхивала ведро и потом, точно решившись, брезгливо стала цедить воду сквозь зубы.
Шофер наполнил радиатор через тряпку. Своеобразный фильтр поддерживали пулеметчик и Володька.
Кандыбин и Рой приблизились к кучке закусывавших подводчиков. Люди сидели на земле и поочередно макали куски хлеба в глиняную миску, наполненную до краев темным горчичным маслом. Обмакнув хлеб, густо солили его, выбирая соль из заскорузлых ладоней. Рядом примостился боец. Напитав этим же маслом тряпку, протирал по верху неуклюжую японскую винтовку. Его флегматично поругивали, уверяя, что пыль пристанет еще больше к маслу и что вообще оружию горчичное масло вредит. Владелец винтовки, паренек лет семнадцати, не обращая внимания на разговоры, продолжал наводить лоск на блестящую, точно коралловую, ложу.
— Откуда хлеб? — спросил Рой, ощупывая мешок.
Крестьяне оглядели черкеску Кандыбина, подозрительно остановились на красной повязке его шапки, недоверчиво кинули взор на серебро казачьих шашек, и один из них нехотя бросил:
— Издалека. Отсюда не видно.
— А все же? — переспросил Кандыбин. — Язык-то у тебя не отсохнет.
— Вы чи нездешние?
— Мы из-под Невинки, — ответил комиссар.
— Сорокинцы? — насмешливо спросил один из подводчиков.
— Кочубеевцы.
— А! — многозначительно протянул крестьянин. — Ну, этого хвалят. Говорят, нашему Степке Чугую не уступит,
— Так откуда хлеб, чей? — снова спросил Кандыбин, заметив поворот в лучшую сторону.
— Был чей, а теперь наш. Покидали скирды экономщики да кулаки, подались к Барагунову. Вот теперь и намолачиваем пшеницу. Считай, уже неделю день и ночь идут чумаки на Лагань, а оттуда на баржах до самой Москвы.
— Три полка хлеб молотят, — добавил парень, окончивший наводить лоск на оружие. — Барагунова далеко отогнали, вот от нечего делать и занялись пыльным делом.
— Што пыльное, то пыльное, — подтвердил один из подводчиков, покачивая головой.
— И пыльное и не без выгоды, — заметил первый собеседник. — Мы туда хлеб, а оттуда ситец тюками, спички ящиками, подошву, гвозди.
— Гвозди хоть бы и не везли, кой черт будет в такую югу строиться, — хмуро сказал крестьянин в рваном зипуне. — Кутерьме конца нет и краю.
— С пылу горячее завсегда вкусней, — пошутил кто-то.
— Ну, давай трогать, — распорядился, очевидно, старший. — Скоро дотянем до Святого Крестика, а там холодком на Арзгир. Пылюка к ночи уляжется.
И снова гонцы Кочубея наблюдали точно великое переселение народов — скрип мажар, одинокие крики верблюдов; то там, то здесь появлялись всадники, торопливые и деловитые.
Степняки-прикумчане поделили заботу. Одни опоясались патронташами, отбивая край от нового половецкого набега. Другие превратились в бездомных скитальцев-чумаков. Над древними чумацкими шляхами свились пухлые жгуты бурой пыли. У заброшенных колодцев снова запылали костры…
Советская Россия готовилась к осаде.
В Москву, к великому вождю народа, летел план сохранения жизни осажденной страны, план борьбы с голодом и измором.
«Москва, Кремль, Ленину
На немедленную заготовку и отправку в Москву десяти миллионов пудов хлеба и тысяч десяти голов скота необходимо прислать в распоряжение Чокпрода 75 миллионов деньгами, по возможности мелкими купюрами, и разных товаров миллионов на 36: вилы, топоры, гвозди, болты, гайки, стекла оконные, чайная и столовая посуда, косилки и части к ним, заклепки, железо шинное круглое, лобогрейки, катки, спички, части конной упряжи, обувь, ситец, трико, коленкор, бязь, мадаполам, нансук, грисбон, ластик, сатин, шевьет, марин сукно, дамское и гвардейское, разные кожи, заготовки, чай, косы, сеялки, подойники, плуги, мешки, брезенты, галоши, краски, лаки, кузнечные, столярные инструменты, напильники, карболовая кислота, скипидар, сода. У Чокпрода всего денег миллионов 15 и товаров разных на 10 миллионов. Деньги и указанные товары должно выслать без промедления… Всем начальникам отрядов на фронте и штабу Снесарева не захватывать продовольственных грузов и мануфактуры, беспрепятственно пропускать наши маршрутные поезда, оказывать содействие нашим продовольственным комитетам. Копию Сталину. Пусть ЦИК немедленно телеграфно обяжет Кубанский, Терский, Ставропольский Советы не ломать твердых цен, не способствовать самостоятельным заготовкам и вывозу отдельными губерниями, уездами и волостями, а всемерно содействовать агентам Сталина и Чокпрода. Копию Сталину. Пусть Наркомпрод разошлет циркулярный приказ всем губпродкомам и Советам, особенно же Орехово-Зуеву и прочим промышленным городам, не присылать своих агентов на юг за хлебом, так как весь заготовленный хлеб будем посылать в Москву сухим путем, в Нижний — водой. Копию Сталину. Мы настаиваем на обезличении продовольственных грузов с юга, снимаем с себя функцию распределения, отдавая ее всецело волпроду, ограничиваемся заготовкой и транспортированием в два пункта: Москву и Нижний, где предлагаем Компроду создать базисные склады и распределительные конторы в общерусском масштабе. Исключены близкие к югу — Баку, Туркестан и Астраханская губерния, которые беремся удовлетворить непосредственно. Постройка Кизлярской линии началась.
Нарком Сталин».
* * *
В темной комнате уполномоченного Чокпрода Кандыбин сказал:
— Мы испытываем патронный голод. Кустарные заводы армии делают ничтожное количество патронов. Сабельные атаки вырывают лучших бойцов.
— Скоро база снабжения будет перенесена в Яшкуль, тогда мы поможем больше. Сейчас я могу уделить Кочубею сорок тысяч трехлинейных патронов и три тысячи маузерных, — сказал уполномоченный Чокпрода. — Сколько вы можете захватить с собой?
— Маузерные возьмем целиком, винтовочных — ящиков десять — пятнадцать, — подумав, ответил Кандыбин.
— Хорошо. За остальными пришлете. Сейчас вам выпишут наряд. Имейте в виду, на транспорты нападают. Чрезвычайная комиссия раскрыла в ряде сел кулацкие террористические гнезда. По степи бродят шайки.
— Что вы рекомендуете? — спросил Кандыбин.
— Железной дорогой на Георгиевск, а там гужом. Или по железной до Невинномысской, — посоветовал уполномоченный и, достав из стола бутерброд, начал жевать.
За ставнями завывал ветер. Ставни были закрыты. Чокпрод расположился на втором этаже углового кирпичного дома. Заметив, что Рой удивленно оглядывал плотно закупоренную комнату, уполномоченный рассеял его удивление:
— О климатических особенностях Прикумья меня предупредили еще при моем отъезде из Царицына. Святой Крест я называю столицей астраханских ветров. Ставни закрыты от пыли. Немного темновато.
Принесли наряд на патроны. Уполномоченный, внимательно прочитав, размашисто подписал и передал Кандыбину. Наряд был отпечатан на прозрачной конфетной бумаге и производил впечатление весьма легкомысленное.
— Можно получить? — спросил Кандыбин.
— Конечно, — подтвердил уполномоченный. — Только не забывайте наш уговор в партийном комитете. Помогите хлебом. Так, между прочим, в передышке между двумя сражениями, как это делает комдив Степан Чугуев. По заданию Сталина началась постройка Кизлярской линии. Тогда значительно облегчится транспортирование хлеба и скота. Мы получим выход к морю. Ведь сейчас единственная связь с Царицыном, Астраханью — через пустыню. Постарайтесь хоть задержать белых подольше, если не сумеете их разбить.
Уполномоченный улыбнулся, и эта улыбка точно осветила его. Стали удивительно ясными высокий облысевший лоб, широкое, скуластое лицо и небольшая темная бородка, похожая на бородку Ленина.
— По всему Прикумыо говорят о строительстве дороги отсюда на Астрахань. Это имеет какое-либо отношение к Кизляру? — спросил, уходя, Рой.
— Строят самостоятельно, — подтвердил уполномоченный, — советую посмотреть. Предприятие по идее блестящее, но невыполнимое. Но разве их убедишь? Зато какой энтузиазм! Вот так когда-то с верой в победу мы несли кандалы по Владимирке.
* * *
Кочубеевцы наблюдали картину строительства железнодорожной магистрали. Люди, лошади, подводы, вагонетки, пыхтящая «кукушка» — все копошилось под неуемный свист ветра. На высокой мачте у деревянных бараков напряженно колотилось знамя стройки. Мимо везли рельсы на разведенных ходах, балласт в рундуках и камни. Кони становились, с гиком им помогали крестьяне, подпирая плечами повозки, отворачиваясь от ветра и сплевывая песчаную слюну. Клубились вихревые облака раскаленного песка, визжали и проносились дальше, бессильные сломить эту упрямую коллективную волю…
В глазах комиссара горела гордость. Рой, нахмурившись, сосредоточенно покручивал ус. Володька давно облетал все и, захлебываясь, делился узнанным:
— Пять тысяч работает. Рельсы, костыли, шпалы сняли из запаса по всей линии. Вы знаете, сколько раньше рельсов зря лежало у железной дороги! Теперь все сюда свезли. Через Буйволу дамбу насыпят, а там прямо клади на песок шпалы, сверху рельсы — и пошла, поехала…
Комиссар опустил руку на плечо Володьки, подставил лицо душному ветру, и вставали перед глазами в этой коричневой мгле Прикумской полупустыни голубые кварталы многоэтажных домов, светлые корпуса заводов, гранитные берега каналов, бесконечные магистрали блестящих рельсов… Такими казались комиссару будущие пейзажи, и осуществление этой мечты было бы прекрасной наградой за эти годы борьбы и лишений.
Все доступно. Все могут сработать вот эти люди, которые сейчас, под гул орудий Бичерахова и Барагунова, осуществляют мечту человечества — творить для творцов. Был каждый из этих пяти тысяч и мечтатель, и работник, и хозяин. Вот туда, дальше по Куме, вырыт тысячами крестьян канал помещику Колонтарову. Народ окрестил канал Плаксиевкой, ибо много плача было на его берегах. А здесь?
Кандыбин взял Роя за руку.
— Пусть они ее не построят. Но ведь они все решили ее строить. Сюда прямо с митингов пошли они с кирками, заступами, лопатами и с песнями. Рой, может, это уже начало коммунизма! Вот сюда бы Кочубея. Я больше чем уверен, что Ваня сказал бы: «Добре, хлопцы , добре. Работяги! Гляди, як сгарбузовались. Ладно у их выходит», — и сам бы, скинув черкеску, подсучив рукава бешмета, схватил бы лопату и стал бы ею работать не хуже, чем сейчас своей шашкой Османа…
— Товарищ комиссар, — живо перебил Володька, указывая рукой вдоль новой магистрали, — Москва там? Ленин там?
— Да, в ту сторону Советская Россия, — ответил комиссар.
— Вот теперь я расскажу батьке, что к Ленину дорогу ведут, а то он все на жеребце к нему собирался ехать, — важно, заложив руки за спину, сказал Володька.
