Глава 7

Талейрану удалось уговорить часть сенаторов, и они проголосовали за низвержение династии Наполеона. Этому «помог» друг Наполеона Мармон, который, не дождавшись сообщения от императора, не то обиделся, не то… но уж тут домыслы могут быть разные. Наверное, и фунт стерлингов сыграл свою роль, хотя история умалчивает об этом, но Талейрану удалось окончательно перетянуть маршала на свою сторону. Солдаты было завозмущались, но маршал нашел слова, чтобы их успокоить. А народ, уставший уже от всех побед и поражений, безразлично взирал на происходящее.

Александр готовился к въезду в Париж. Задерживало одно: отречение Наполеона. Решение части сенаторов о голосовании союзники не очень-то брали в расчет. Они понимали, что пока сам Бонапарт не отречется, военная сила будет за ним. А раз так, то все будет в подвешенном состоянии и еще неизвестно, чем оно обернется. Только отречение на их условиях позволяло союзникам рассчитывать на свою победу. И они, затаив дыхание, ждали этого сообщения.

Утром 4 апреля Бонапарт произвел смотр своим войскам. Он выступил перед ними с горячей речью:

– Солдаты…неприятель овладел Парижем!.. Поклянемся же его оттуда выгнать! Победить или умереть!

– Клянемся! – был дружный ответ.

Это влило в Бонапарта уверенность, и он решительно вошел во дворец. Здесь его ждали маршалы. Они выглядели понуро, печально и молчаливо. Тут были его старые соратники: Макдональд, Бертье, Ней, Удино. Наполеон рассказал им о только что прошедшей встрече и объявил, что солдаты горят желанием идти на Париж.

И вдруг поднялся Ней. Твердо глядя на Бонапарта, он сказал:

– Мы на Париж не пойдем.

Наполеон посерел:

– Армия подчиняется мне, – сказал он.

– Нет, сир, она подчиняется генералам.

Наполеон понял смысл этих слов, пробежал глазами по их лицам. Они были напряжены, но он не встретил ни одного, кто бы хотел его поддержать или хотя бы выразить сочувствие.

– Что же вы хотите? – спросил он уже спокойным голосом.

– Отречения, – в один голос сказали они, добавив, что Мармон перешел на сторону врага.

Это был удар в спину. Но железная выдержка императора не подвела и здесь. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Маршалы были изумлены.

Наполеон прошел к себе в кабинет, но довольно быстро вышел. В руках был листок. Он зачитал его. В нем говорилось, что раз он является единственным препятствием к миру, он отрекается от престола в пользу своего маленького сына…

С этим документом Коленкур и Макдональд выехали на переговоры к союзникам. А те не скрывали своего торжества. Но особенно радовались роялисты. Они, как дождевые черви, повыползали из нор, заранее предвкушая победу, и, как пчелы, окружили русского царя. А тот, отбиваясь от них, думал только об одном: как он будет въезжать в Париж. Талейран обещал ему бурную встречу, уверяя, что народ устал от Бонапарта и готов принять любую власть. В душе царь уже не был против Бурбонов, считая, что они, наученные историей, теперь будут совсем другими правителями, но по-прежнему отмалчивался.

30 марта Александр занимался главным образом тем, что подбирал для себя одежду и беспрерывно посылал своего личного доверенного графа Шувалова на переговоры, особенно с австрийским императором, который никак не мог решить, поедет он в Париж вместе с Александром или нет. Ему что-то нездоровилось, а может быть, он просто притворялся. Александр даже начал нервничать, когда узнал, что и прусский король что-то заколебался. Царь догадался: им не хотелось быть на вторых ролях. Они понимали, что главная заслуга во взятии столицы, как и в отречении Бонапарта, принадлежит русскому царю. А вот быть участниками его свиты гордость не позволяла. Отговорка Франца имела почву под ногами, а вот у пруссов… Пришлось графу Шувалову напомнить прусскому королю отдельные моменты его жизни. Только через это он получил согласие. С этим граф вернулся к царю. Получив это сообщение, царь скривился:

– Другой бы бегом бежал, а он… – Александр не договорил.

Взял со стола шляпу, повертел ее в руках, надел на голову.

– Как считаете, граф, она мне к лицу?

– Вы в ней великолепно выглядите!

Тот еще покрутился, снял ее и положил на место.

– А как с австрийцами? – спросил царь, глядя на графа.

– Ну что, Ваше Величество, придется опять ехать!

– Да, мой друг! И спросите у этого невыносимого старика, будет он или нет. Откладывать въезд просто неприлично. Если он не может… как вы думаете, граф, кого нам следует принять?

Граф, не раздумывая, ответил:

– Князя Шварценберга.

Он знал его неплохо. С ним можно было и договориться, по крайней мере упрямцем он не был.

– Хорошо, граф, Шварценберг так Шварценберг. Но скажите им, что завтра мы въезжаем в Париж. Так что без князя, – царь улыбнулся, – не возвращайтесь.

Граф с князем прибыли около восьми часов утра, и Шувалов тотчас доложил об успешном выполнении его задания.

31 марта в 10 часов союзные войска начали движение к Парижу. Впереди шел полк казаков во главе с генералом Платовым. Все в новых черных мундирах, лихо заломленных папахах. Бороды подстрижены, глаза каждого всадника светились интересом и особой радостью, что он в стране побежденного французского императора. Гнедые кони переливались серебристым цветом.

В десяти шагах от них гарцевал Александр I. Он в темно-зеленом кавалергардском мундире с орденами. На голове – черная шляпа с белым султаном. Император, высокий, стройный, уверенно сидел на белом тонконогом арабском скакуне. Между прочим, подарок Бонапарта. И стройный всадник добавлял своему коню то изящество, которое очаровало парижан. А его чарующая улыбка, светившиеся лаской и добротой голубые глаза заставляли людей приветствовать его, как будто к ним прибыл давно ожидаемый друг нации.

Слева от царя гарцевал Фридрих-Вильгельм. Лицо его было насуплено, возможно, оттого, что вся радость встречи досталась русскому императору. Рядом князь Шварценберг с графом Шуваловым. Они о чем-то разговаривали, изредка бросая взгляды то на толпу, то на царскую особу. Сзади них трусил князь Талейран. Иногда он перебрасывался словами то с графом, то с князем.

И вот они в центре Парижа. Царь имел намерение остановиться в Елисейском дворце. Но тут вмешался Талейран:

– Ваше Императорское Величество! Я бы не рекомендовал сейчас в нем останавливаться.

Царь с удивлением посмотрел на Шарля.

– Князь почему-то против? – царь посмот-рел на Талейрана.

– Ваше Величество, я имею данные, что минеры заложили несколько пудов пороха, и я бы не советовал вам рисковать жизнью.

Царь повернулся к Шувалову.

– Ваше Величество, я думаю, у нас нет оснований не доверять князю, – Шувалов слегка поклонился Талейрану. – У вас на пути сюда было столько риска, зачем испытывать судьбу? Князь предложит нам, надеюсь, что-то достойное и, главное, безопасное.

Талейран улыбнулся графу, склоняя в знак уважения за такие слова голову и ответил:

– Прошу в мой дворец.

Царь был не очень рад такому решению. Это было понятно по тому, что улыбка, досель игравшая на его лице, вмиг исчезла. Но торговаться посреди города царь не хотел. Он опять взглянул на Шувалова. Но что тот мог сказать?

– Государь, для меня ваша жизнь дороже чего-либо. Раз нас приглашают в гости, нам не придется ждать обеда.

Эта шутка несколько сгладила не очень хороший настрой царя. Он улыбнулся и легко тронул коня.

Площадь была забита народом. Вначале безмолствовавший, он вдруг разразился диким воплем. Царь вздрогнул, казаки взяли полумесяцем. Но эта осторожность была напрасной. Если предместья встречали царя молчаливыми, угрюмыми взглядами, то здесь, казалось, взорвалось ядро восторга.

– Рус! Рус! Император. Глуах! Глуах!

Сердце императора возликовало. Осадок от предложения Талейрана быстро прошел. Добродушная улыбка, застывшая на его лице, и пленительные поклоны покоряли французов. Забыт их бог, Бонапарт, перед ними новый, доселе неизвестный небожитель. Позволь им, они бы подняли его вместе с лошадью и несли до самого замка бывшего министра.

Продемонстрировав ловкое владение лошадью, царь также изящно спрыгнул с нее, чем заработал гром аплодисментов. Так под сокрушительное, но уже русское: «Слава! Слава!» поднимался он по ступенькам дворца Талейрана. Его на каждой ступеньке встречали высокие, в безукоризненных ливреях, лакеи. И вот он в отведенной для него комнате. Окно выходило во двор. Оно отсекло уличную какофонию. Было тихо, свежо. Император расстегнул узковатый ворот и подошел к окну.

Дворик был выполнен в восточном стиле. В центре – фонтан. От него разбегались дорожки, посыпанные битым кирпичом и обсаженные разными, и даже диковинными растениями. Затененные беседки притягивали своей загадочностью и прохладой.

В дверь постучали, не дав императору побыть одному, насладиться прекрасным видом.

– Да! – голос прозвучал властно.

Дверь приоткрылась, и на пороге показался хозяин.

– Ваше Императорское Величество! – напыщенно-торжественным голосом произнес Шарль. – Не желаете ли откушать?

– Благодарю, – ответил царь, ибо давно испытывал чувство голода, а въезд отнял довольно много времени.

Он застегнул ворот и величественно двинулся к двери.

У входа в столовую его ожидали несколько десятков человек. Среди них ему почему-то бросился в глаза граф Прованский, стоявший в стороне от всех с Фридрихом-Вильгельмом. В последнее время Александру стало известно, что Фридрих, заверяя его в вечной дружбе, даже приведший его к гробу Фридриха Великого, где они дали клятву в верности, стал выпрашивать у Бонапарта западные области России в обмен на предоставленные против русских войска. Отношение Александра к нему изменилось, но он не подавал вида. Император даже поморщился, подумав, что граф начал радеть за свое наследство. Но что скажет Иосиф, согласится ли он оставить внука без короны? Невдалеке от них стоял моложавый человек, на которого царь тоже обратил внимание. «Да это же Чернышев. Смотри, вернулся. Теперь ему нечего бояться», – царь улыбнулся, вспомнив его историю. Чернышев завербовал одного француза, кажется, какого-то Мишеля, и тот поставлял ему разные важные сведения. Но полиция пронюхала про дела Чернышева, и ему пришлось поспешно бежать из Парижа. А в его доме под ковром нашли затерянное письмо Мишеля и осудили на гильотину. Царь вздохнул и подумал: «Надо узнать про семью и помочь ей, если она нуждается».

А вот целая толпа роялистов. Тут и Карл Артуа, этот нахал и бессовестный человек, герцоги Ангулемский, Беррийский… «Как воронье», – подумал царь. Они расступились, низко кланяясь. Александр кивком головы ответил на их приветствие. Царь уже хотел свернуть к двери, около которой стояли два вышколенных лакея, но Шарль загородил собой дорогу и, низко склонившись, рукой сделал жест, говоривший о том, что ему следует идти дальше.

Они вошли в уютную, обставленную со вкусом, комнату. За столом, уставленным всякой снедью, стояло всего пять кресел. Одно, у торца стола, выделялось пышным убранством. Хозяин услужливо предложил его Александру. Но, к разочарованию Шарля, царь не торопился располагаться в нем.

Он осмотрел присутствующих. Тут были помимо хозяина король Пруссии Фридрих Вильгельм, князь Шварценберг, вместо занемогшего императора Франца и граф Прованский, который неразлучно стоял с Фридрихом. Александру стало ясно, о чем пойдет речь. Его, как в тиски, возьмут король и граф и будут пытаться уломать или, вернее, вырвать у него согласие на воцарение Бурбонов. В душе он был не против, но опасался бурного возмущения французов, и ему очень не хотелось вести новую войну вдали от России.

– Шарль, – по-дружески обратился он к хозяину, – сегодня у нас праздник и мне бы хотелось отметить его с теми, с кем плечом к плечу мы шли к этой победе. Я попрошу пригласить графа Орлова, графа Шувалова, графа Нессельроде, нашего верного союзника сэра Нейли Кэмпбела. Мой предок, Петр, на пир по случаю победы над шведами приглашал и побежденных. Я видел в числе встречающих бывшего посланника в России графа…

Талейран догадался, о ком шла речь, и подсказал:

– Графа Нарбонна, ныне генерал-адъютанта. Между прочим, министра Людовика XVI, – не без умысла добавил он.

Царь не обратил на последнее слово никакого внимания, а возможно, только сделал вид.

– Но его приезд в Россию сыграл для пославшего роковую роль! – сдерживая улыбку, заявил царь.

Увидев, что у присутствующих это заявление вызвало большой интерес, царь, как бы продолжая интриговать и дальше, сказал:

– Вам об этом очень хорошо расскажет граф Шувалов.

Пока шел этот разговор, слуги, словно ожидавшие этой команды, быстро принесли кресла, дополнительные приборы, а хозяин со змеиной улыбкой на устах сам вызвался пригласить названных господ. Только прикрыв за собой дверь, он тихо выругался, поняв, что провести русского царя ему не удалось.

– Ну что ж, – прихрамывая, сказал он. – Господи, помоги! – и украдкой перекрестился.

Этот отлученец, может быть, впервые вспомнил о Боге.

Обед начался с того, что царь поздравил всех присутствующих с большой победой:

– … Европа избавилась от человека, который почти полтора десятка лет нарушал в ней спокойную, размеренную жизнь. И нам еще предстоит обсудить его судьбу, – эти слова он произнес жестко, с плохо скрываемой угрозой. И все почувствовали, что внутри царя все кипит. Неужели он все еще вспоминает тот оскорбительный ответ Бонапарта? Александр уловил на себе чей-то пристальный взгляд и посмотрел на графа Шувалов. И вдруг вспомнил их давний разговор. Тон его выступления несколько смягчился:

– Я думаю, – продолжил он, – мы бы-ли… – он задумался, подбирая слово, лучше этого не подобрал и сказал, – когда-то и партнерами. Поэтому жестокого решения не будет. Конечно, ему придется полностью отречься. Это факт. Но мы подумаем, как возместить ему потерянное.

Последние слова явно не понравились графу Прованскому и англичанину. Фридрих остался абсолютно равнодушным. Или сделал вид. Он словно боялся по-прежнему сказать что-то резкое в адрес бывшего владыки. Но чего-то особого ждать от австрийца не приходилось. Все понимали его щекотливое положение. Было ясно, что решение примет император.

А перед самым окончанием обеда, когда, кажется, все вдоволь наговорились и наступило молчание, его неожиданно нарушил прусский король, молчавший в течение всего обеда.

– Брат мой, – обратился он к Александру, – Вы обещали, что граф расскажет, какую пользу принес России приезд графа Нарбонна.

Услышав свое имя, граф быстро что-то проглотил, салфеткой аккуратно приложился к губам и издали посмотрел на царя. Тот улыбнулся и, взглянув на Шувалова, сказал:

– Граф, попрошу вас, отройте секрет Михайло Ларионыча, светлая ему память.

Шувалов понял, о чем речь, сдержанно улыбнулся и начал:

– Когда в Вильно появился посланец Бонапарта, его светлость генерал-адъютант господин Нарбонн, мы постарались, чтоб об этом узнал посол в Турции князь Кутузов и… сам турецкий султан, которого посол убедил в том, что посланец прибыл на заключение мира. Султан, который до этого и слышать не хотел о мире, сразу согласился, подумав, что войска, приготовленные для встречи Наполеона, Россия теперь может двинуть на него.

Шувалов посмотрел на императора. Тот, довольный, кивнул головой. Гости заулыбались. Но на этом инцидент с Нарбонном не был окончен. Поднялся сам герой повествования. Он улыбнулся графу Прованскому, чем удивил Александра и других гостей. «Уже успели спеться», – подумали они. Он откашлялся и начал. Глаза его смеялись.

– А я-то думал, зачем они меня так обхаживали? И долгие встречи, пышные банкеты. Но вдруг утром ко мне внезапно явился граф… Косубей…

– Кочубей, – поправил его Шувалов.

– Да, извините, граф Кочубей с…

– Нессельроде, – опять подсказал Шувалов.

– Да, с ним. И вы, сиятельные господа, думаете с чем? – он обвел компанию смеющимися глазами.

– С прощальным визитом. Я что-то не помнил, что уведомлял их о своем отъезде. А дальше… дальше мне с царской кухни принесли на дорогу таких великолепных, вкусных съестных припасов, что, клянусь, господа, мне захотелось остаться, чтобы повторить…

Раздался дружный смех.

– Но, господа, – подождав, когда смех стихнет, продолжил Нарбонн, – ко мне явился, кто вы думаете… кучер и объявил, что карета подана.

Опять смех. После сказанного, приложив руку к сердцу, Нарбонн, глядя на Александра, поклонился ему и сказал:

– Я был очень благодарен за вашу заботу. Уничтожая эти припасы, вспоминал вас самым добрым словом. Еще раз хочу выразить Вашему Императорскому Величеству свою сердечную благодарность и заверяю вас, что я не был в обиде за мое столь скорое отбытие. И мне кое-что удалось узнать…

Тут рассмеялся и император, а Нарбонн закончил довольно печальным, но скорее на-игранным, голосом:

– Только жаль, что мои сведения не сыграли такой роли, как мое появление.

Кое-кто даже хлопнул в ладоши. Все оценили тонкий юмор этого аристократа.

А на другой день жизнь закрутилась. Решать вопросы без Австрии Александр не хотел. Поэтому он пригласил к себе Шувалова и опять срочно отрядил в Дижон, куда перебралась ставка австрийского императора. Поездок было много. Один только вопрос: оставить или нет императорский титул Наполеону, потребовал нескольких поездок. Победила позиция Александра. Он настоял на сохранении титула.

Потом Францу захотелось, чтобы его дочь, а может быть, она сама его попросила, из Блуа переехала в Рамбуйе. Сопровождающим Франц просил назначить графа Шувалова. Как тот догадался, дочь вспомнила день своего бракосочетания, когда единственным человеком, который смог ее успокоить и так благотворно повлиять на настроение, был как раз Шувалов. До этого она была в полном отчаянии. А такое не забывается. Она была так благодарна ему. И вот, когда ее ждал новый переезд, она вспомнила о том милом русском человеке. Александр посоветовал ему взять в качестве охраны сотни две-три казаков. Время было беспокойное.

– С вашего позволения, Ваше Величество, я возьму сотню своих кирасир и две сотни казаков.

Царь согласно кивнул головой.

Чтобы найти замок, где остановилась императрица, Шувалов выслал вперед одного толкового офицера, знавшего французский, с двумя казаками. Путь Шувалов избрал юго-западный, подальше от Фонтенбло, где еще находился низложенный император со своей гвардией. Существовала опасность, что через своих шпионов он мог знать о поездке и попытаться захватить жену и сына. Поэтому через Версаль он пошел на Шартр, затем на Шатоден и Вандом. Там его встретил посланный офицер и проводил до замка, где проживала императрица.

Он стоял на высоком холме, у подножия которого несла свои воды голубая Лаура. Один из герцогов Орлеанских два столетия тому назад выбрал это место в нескольких лье от Блуа, среди нескончаемой равнины, слегка нарушаемой небольшими, плавными возвышенностями. Само место говорило о том, что тут царствует спокойствие.

Появления гостей Луиза ждала уже несколько дней. Она сразу узнала графа и, счастливая, подошла к нему.

– Вы? – не то спросила, не то выкрикнула она, а глаза ее сияли от счастья. – Проходите, – и она пригласила его в зал.

Было тихо, спокойно. Время здесь застыло. Этого-то и не выдержала молодая императрица. Она не знала, что делается там, в беспокойном Париже, что с ее мужем. Шувалов коротко, не вдаваясь в подробности, рассказал ей о положении Бонапарта. По ее лицу он не понял: не то она опечалилась, не то ей было все безразлично. Оно просто сделалось каким-то неживым. Тишина заставила ее бежать отсюда. Но что ждет ее там?

– Ваше Величество, – обратился к ней граф, – Вам не приятны такие сообщения. Извините, но врать я не умею.

– Не в этом дело, граф, – вздохнув, сказала она.

Но пояснять не захотела. Воцарилось молчание. Граф решил осмотреть зал. Он был в нем впервые, но бывая во многих замках, особого отличия не заметил. Такой же большой стол с креслами, такое же оружие на стенах, старинные канделябры, свечи в которых, похоже, остались с давней поры. Охотничьи трофеи. Только, может быть, здесь не было шкур на полу, а был цветастый ковер, который помнил жгучие лучи южного солнца.

Так как смотреть было особенно нечего, а Луиза продолжала молчаливо стоять и о чем-то сосредоточенно думать, у графа мелькнула мысль: а вдруг то был просто ее каприз, и она откажется ехать? Кашлянув, он решил ее спросить:

– Прикажете, Ваше Величество, распрягать коней?

– Что, что вы сказали? – переспросила она, как бы приходя в сознание.

– Я спросил, что, может быть, распрягать коней?

– Что вы, что вы. Как только сын проснется, мы можем ехать. Вы, наверное, голодны? Хороша хозяйка, даже не предложила вам отобедать.

Она растерянно стало оглядываться. Увидев на столе колокольчик, взяла его и резко зазвонила. Двери открылись, и показался слуга.

– Слушаю, госпожа, – сказал он, склонив голову.

– Приготовьте обед, – приказала она.

– Он готов, госпожа.

– Вот и хорошо! – она вдруг изменилась. – Пойдемте обедать!

И графу показалось, что она даже хотела протянуть руку, но вовремя опомнилась.

Во время обеда подошла пожилая женщина и что-то шепнула ей на ухо.

– Несите его сюда.

Шувалов догадался, что речь идет о сыне. Трудно было скрыть тот интерес, который внезапно возник в нем. Как-никак наследник великого отца. Что отец велик, вопреки всему, Шувалов не просто верил, он понимал, вернее, даже знал из личного опыта.

Но внести мальчика не удалось. В обеденный зал вбежал крепкий малыш с озорными блестящими глазами. Малыш бесцеремонно подбежал к Шувалову:

– Вы кто: папин маршал? Что-то я вас не видел, – спросив, он задержал на нем взгляд своих серых глаз.

– Нет, я не папин маршал. Я – русский генерал.

– Это папа с вами воевал? – продолжал допрос знаменитый отпрыск.

Граф посмотрел на мать. Та виновато улыбнулась.

– Да, – ответил он.

– Он вас победит! И мы скоро с ним пойдем бить дедушку Франца.

Сказав, обежал стол и вскарабкался на колени матери. От слов сына она засмущалась.

– Ваше Величество, – голос графа звучал серьезно, – я думаю, дедушке не стоит слышать таких слов.

Как прав был Шувалов! Дед соскучился о внуке и дочери и встретился с ними. Каково же было его разочарование, когда он услышал от мальчика эти слова. Его даже передернуло. И он больше не настаивал на том, чтобы Наполеон отказался от короны в пользу сына.

Союзники требовали, а англичане настаивали на полном отречении Наполеона и его наследников, иначе Бонапарт сможет вернуться к власти и опять вздыбить всю Европу. Залогом их требования был переход Мармона на сторону союзников. В отречении Наполеон вынужден был написать, что он, верный своей присяге, отказывается за себя и своих наследников от трона Франции. Узнав об этом, старый Франц улыбнулся в свои пышные усы.

Вопреки спорам союзников, русский царь настоял, чтобы за Бонапартом сохранился императорский титул и чтобы он получил в полное владение остров Эльбу. Кроме того, Бонапарту положили 6 миллионов франков, а его жене и сыну отдали итальянские герцогства Парму, Пьяченцу и Гуасталлу.

А у Шувалова забот после благополучного возвращения из Рамбулье не убавилось. Союзники часто меняли взгляды, и зачастую главным арбитром вынужден был выступать Шувалов. Что-то запросили пруссы, и ему пришлось срочно мчаться в ставку Фридриха. Отладив все вопросы с канцлером Гарденбергом, который вел себя высокомерно, заносчиво, но Шувалов быстро ставил его на место, получив казенную улыбку и заверение в искренней дружбе, граф, наконец-то, выбрался из душного кабинета канцлера. Когда он оказался на улице, то был поражен великолепием майского дня, которое раньше не замечал. Напряженные переговоры первых дней победы, бешеные скачки, доклады, поручения не давали возможности заметить волшебный расцвет весны. И в этот первый, относительно спокойный день, когда никуда особенно не надо было торопиться, ибо для доклада предстояло явиться только завт-ра после полудня, в душе сурового генерала заговорили поэтические нотки. Сказывалась наследственность.

Дышалось легко. Днем прошел дождик, заставивший еще сильнее зазеленеть молодую шелковистую траву и листочки, которые в объятиях нежных солнечных лучей смеялись беззвучно и счастливо, а их шелест от легкого дуновения ветра как бы говорил: «Полюбуйся, какие мы молодые, крепкие и красивые». Генерал улыбнулся.

Граф с небольшим отрядом ехал медленно. Многие с удивлением смотрели на генерала и не узнавали его. Что с ним стало? Обычно он торопился, загонял лошадей, а тут… Шувалов остановил коня. Его поразил вид одного озерка. Тихую серебряную гладь окаймляли удивительно красивые ивы. Особенно одна из них. Ее длинные пряди волос касались воды. Она напоминала склоненную над водой женскую голову.

Шувалов продолжал стоять, любуясь этим завораживающим зрелищем. А тут еще из дальних камышей выплыли утка и селезень. Селезень был важен, царственно нес свою темную головку, следуя за спутницей, которая шустро обшаривала берега. Граф слез с коня, набросив узду на сучок ветвистого дерева, пошел к берегу, где увидел замшелый пенек. Он толкнул его носком сапога – тот был еще крепок – и сел на него. Подошедший Семен почтительно остановился в нескольких шагах. Боясь спугнуть птиц, граф повернулся к нему и негромко сказал, чтобы они ехали на стоянку, а он их догонит.

– Я оставлю двоих кирасир… – начал было в тон генералу шептать капрал.

– Езжайте все! – приказал Шувалов и добавил: – Я догоню!

– Слушаюсь! – козырнул тот и, повернувшись на пятке, на цыпочках последовал к отряду.

Скоро звук конских копыт растаял в вечерних сумерках.

Да, здесь так замечательно было. Похоже, ценность жизни генерал понял только сейчас. Это тихое озерцо, эта пара заботящихся друг о друге птиц, этот склонившийся ивняк. Все просто. Но как жизненно! Хорошо вот так побыть одному… Но еще лучше со своей парой, как этот селезень. Невольно мысли понеслись на далекую Родину, в дорогую ему деревню, где терпеливо ждала его милая, дорогая Варварушка. «Родненькая, – шептали его губы, – скоро мы будем вместе! Потерпи, родная!». И тут ему представилась картина, как он подъезжает к своему дому. А на его широкое крыльцо с криком радости выбегает его женушка, а за ней и детишки. Высыпает дворня.

– Барин приехал! – несется по округе.

– Помогите! – раздался чей-то душераздирающий крик, – помогите!

Кричала женщина, такой голос мог быть только в крайнем испуге, он исходил изнутри, был умоляюще-просительным. Таким призывам не отказывают, ибо они возникают только в минуты грозной опасности для самой жизни.

Граф, выхватив из-за пояса пистолет, направил коня на этот голос. Ломая кусты, он вырвался на поляну, которую пересекала дорога. Быстрый опытный взгляд оценил обстановку. На дороге стояла карета с открытыми дверцами. У дерева женщина, около которой толклись несколько мужчин. Один из них с веревкой в руках. Раздумывать некогда. Выстрел. Пуля летит без промаха. Человек с веревкой свалился на землю. Еще один сбит грудью лошади. От кареты бегут двое. Мгновение – и сабля в руках. Подняв коня на дыбы, Шувалов всю силу своего удара обрушил на бегущего разбойника. Есть еще сила в руках генерала. Разбойник взмахнул руками и, спотыкаясь, сделав несколько шагов, упал на траву. Кто-то из оставшихся бандитов выстрелил, пуля пролетела у виска графа, содрав кожу. Видя, что промахнулся, стрелявший бросил ружье и побежал в лес. Другие бросились врассыпную.

Вложив саблю в ножны, граф соскочил с коня и подбежал к женщине, которая, не выдержав переживаний, упала на землю. Он поднял ее и, посмотрев в лицо, был поражен его видом. Оно было бледное, но эта бледность придавала ей особый шарм нежности и какой-то девичьей целомудренности. Когда она раскрыла глаза, они поразили графа глубиной и той внутренней притягательной силой, перед которой невозможно устоять.

– Кто вы? – тихо спросила она, пытаясь встать на ноги.

Он помог ей встать, потом представился:

– Граф Шувалов.

– Так вы… русский? – с каким-то удивлением и расстройством спросила она.

– Мадам недовольна? – на его губах заиграла улыбка.

– Отчего же! Напротив! – голос звучал уже более уверенно, она приходила в себя.

– Граф, я так благодарна вам за спасение, что не знаю, как мне вас и отблагодарить.

– Простите, мадам, но для каждого русского глас о помощи, тем более, – граф на какое-то время умолк, потом продолжил, – такой прекрасной…

– Что вы, – мило засмущалась она, поправляя волосы.

В это мгновение она была богиней. Эта ее покоряющая кротость…

– Вас не затруднит проводить меня до кареты? – и, смущаясь, добавила: – Я совсем обессилела от страха.

– Мадам, простите, как вас…

– Зовите меня графиней Богарне или просто …Жози.

Шувалов подал ей руку, и она, опираясь на нее, дошла до кареты. Помог ей сесть и стал смотреть кучера. Она поняла и сказала:

– Он убежал, позорный трус.

– Нет, мадам, – раздался чей-то голос, и из кустов вышел пожилой человек с кнутом под мышкой и в богатой ливрее, – я здесь.

– Ну, вот, все и обошлось. Я могу пожелать вам счастливой дороги.

Он взял под уздцы подошедшую лошадь.

– Граф! – испуганно воскликнула она, – Вы хотите бросить бедную женщину на съедение этим волкам? Или для русского… – она кокетливо посмотрела на графа.

Он понял, что она хотела сказать, и ответил:

– Для каждого русского, тем более офицера, долг превыше всего. Он обязывает оказать вам помощь. И я это с удовольствием, – он улыбнулся, – сделаю! Кучер, привяжи коня, – он подал ему уздечку.

Жози подвинулась, дав ему понять, чтобы он сел рядом.

Когда они поехали, она сказала:

– Это не далеко, граф. Проводите, я вам буду весьма благодарна. О! – тревожно воскликнула она. – Вы ранены?

Она нежно взяла его голову и повернула к свету. На виске сочилась кровь.

– Пустяки, – попробовал было он отшутиться.

Но она достала коробку, извлекла из нее бинт, какой-то пузырек. Ее руки действовали ловко и быстро.

– Да вы просто чудесная сестра милосердия, – заметил он, – где этому научились?

– В монастырской школе Форт-Руайяль, – кокетливо, вместе с тем подчеркивая значимость своих слов, ответила она.

Монастырь – значит строгость, послушание, верность.

Быстро темнело. Поглядывая в окно, граф усмехнулся:

– Кажется, всего мгновение тому назад я любовался замечательной картиной. И вот уже темно. А темнота скрыла всю красоту.

– Вы недовольны наступлением темноты, – игриво спросила она и довольно смело добавила: – Но… иногда темнота дарит такие мгновения, ради которых стоит жить.

Граф посмотрел на нее. В карете было довольно темно, но блеск ее глаз не мог приглушить даже сумрак.

Они разговорились о жизни. Она оказалась наблюдательной женщиной и весьма острой на язычок. Так незаметно они подъехали к ее дому.

– Вот и мое гнездышко, – сказала она.

Шувалов посмотрел в окно. Единственное, что он увидел у входа, это белый лев, стоявший на задних лапах, одна из которых была отбита.

– Граф, я приглашаю вас посетить мою обитель. Кстати, надо осмотреть и вашу рану.

Видя его смущение, она добавила:

– Я не кусаюсь, не бойтесь. А рану надо обработать.

– Я не боюсь, – ответил он.

– Тогда милости прошу, – она подала ему руку.

Они шли по галерее. Недостаточность освещения не позволяла хорошо ее рассмотреть, но все же было видно, что на стенах висели весьма ценные полотна, в проемах – не менее ценные античные статуи. Пройдя галерею, хозяйка ввела его в комнату и попросила подождать ее. Ему в глаза бросился прежде всего письменный стол из красного дерева, с золоченной бронзой, с самозакрывающимися ящиками. На нем стоял чернильный прибор из слоновой кости с бронзовыми инкрустациями и тремя вазами. Сбоку – позолоченный подсвечник в три свечи. Вертящееся кресло, обитое зеленым шелком. Даже эти предметы говорили о необычных обитателях этого дома. Кто они? В коридоре раздались шаги, и на пороге появилась Жози в сиянии своей обольстительной красоты. Покоряющая грация ее стройной фигуры была неотразима. А какая плавность движений: то зовущая, то порывистая и непредсказуемая. Даже на знаменитых венских балах ему не приходилось видеть ничего подобного.

Она подала руку, и он, покорный, пошел за ней. Они оказались в святая святых этого дома. Посредине спальни большая кровать в форме лодки с вензелем «Ж». В головах – украшение из двух лебедей. В ногах – два рога изобилия. Все это под балдахином, расписанном золотыми красками, со спускающимися полукруглыми занавесями из индийской кисеи, расшитой золотом. И… волшебный полумрак, наполненный каким-то приятным запахом, заставляющим забыться.

Он уехал, когда было еще темно, унося в своем сердце частицу того необыкновенного счастья, которое можно испытать раз в жизни. А около двери его номера дожидался дремавший в одежде капрал. Генерал на цыпочках прошел мимо. А наутро, ломая радужные надежды графа на отдых, к нему в гостиницу срочно пожаловал императорский посланец.

Его встретил Семен, который давно пробудился и ждал хозяина. На вопрос: «Где генерал?», он не знал, что ответить. Глядя на строгого офицера, у Семена в голове закрутились «чертики» – он искал выхода. Сказать, что генерала нет, значит, как-то выдать его. Но где он мог быть, он тоже не знал. Он стоял и хлопал глазами. Офицер возвысил голос, требуя, чтобы тот немедленно доложил о его приходе генералу.

– А… сейчас… Ваше благородие, я сейчас пойду. Вот уж… да… Вы не хотите водички?

– Пшел! – не выдержал офицер. – Или отдам под суд.

– Под суд? За что, батенька? Да я же…

– В чем дело? – послышался голос генерала, до которого донеслись эти пререкания.

Надо было видеть Семена! В его рот сейчас могла залететь ворона.

– Ваша светлость, – увидев Шувалова, заговорил офицер, – Его Императорское Величество требует вас срочно к себе!

После этих слов офицер презрительно посмотрел на капрала: мол, бывают же такие бестолковые.

О ночном визите к Жозефине Богарнэ Талейрану донесли через несколько дней. Он напряг все силы, чтобы узнать, кто там мог быть. Это было очень важно для него. Несмотря на все усилия, узнать тайну не удалось. Одно стало известно, что был… русский. Это напугало Шарля больше всего.

Он знал, что Жозефина обладала страшной тайной: она вместе с Баррасом в свое время помогла дофину бежать из Соберной башни. Это запятнало право Людовика на престол, что шло против желания Талейрана. Ему было над чем задуматься. Но главное, надо было во что бы то ни стало узнать, кто был ночным посетителем графини и с какой целью. Он знал жизнь и знал, что такие тайны часто возникают в самые неподходящие моменты. Если она всплывет, ему ой как непоздоровится. Гильотину, как он знал, еще не демонтировали.