11
То, что случилось потом, Серёжа вспоминал со стыдом и омерзением.
В школе он пошел искать Стасика. Сначала Серёжа не испытывал ничего, кроме жгучей обиды. Он хотел только сказать Стаське: "Я же из-за тебя, может, жизнью рисковал, а ты… Эх, ты!" Но потом, когда он Стасика увидел, в нем колыхнулось озлобление. "Веселится, будто ничего не случилось. Предатель…"
Стасик и правда веселился. Вместе с одноклассниками играл в чехарду. Заметив Серёжу, Стасик сник.
– Иди сюда, – велел Серёжа.
Они отошли в угол. Серёжа прислонился к стенке и с минуту молча смотрел на Стасика. Тот шмыгал носом, глядел в сторону и моргал.
Серёжа сдержанно спросил:
– Зачем отдал Кисе нож?
Стасик заморгал сильнее, и глаза у него набухли.
– Нет, ты это брось, – жестко сказал Серёжа. – Знаем мы эти трюки: чуть чего – и сразу слезы пускать. Зачем отдал нож?
Стасик проглотил слезы и хотел опустить голову. Серёжа уперся пальцем ему в лоб и не дал.
– Ну?
Стасик отвернулся и стал смотреть в окно. Шепотом, но с незнакомой нагловатой ноткой он сказал:
– А чо?
Мгновенная злость как бы встряхнула Серёжу, и он ладонью хлестнул малыша по щеке.
Голова у Стаськи мотнулась в сторону и поникла как на стебельке. Серёжа увидел тонкую шею с отросшей косичкой светлых волос. В тот же миг волна отчаянного отвращения к себе хлынула на него и смыла все: злость, обиду, мысли о Стаськиной подлости. И одна только мысль сразу и четко застучала в нем: "Чем же я лучше его отца? Чем же? Чем? Чем я теперь лучше его?"
У Стаськи закапали уже непритворные слезы.
С тихим отчаянием Серёжа сказал:
– Перестань. Мне в тысячу раз хуже, чем тебе.
На них уже оглядывались.
Стасик стал послушно вытирать щеки ладонями. Ладони были грязные, и на щеках оставались разводы.
– Опять разукрасился. Пошли умываться, – морщась, проговорил Серёжа. Взял его за руку и повел в туалет.
Он говорил и вел себя со Стасиком как обычно. Однако делал все почти машинально. Не был он сейчас прежним Серёжей Каховским, который честен перед всеми и перед собой. "Чем я лучше его отца?"
Если бы Стаська обиделся на пощечину, крикнул бы что-то грубое, убежал бы – тогда другое дело. Было бы легче. Но у него лишь голова мотнулась (а щека была мягкая и теплая), и он стоял и думал, наверно, только об одном: ударят еще или не ударят?
"Чем же я лучше папаши Грачёва?"
Стасик умылся, и Серёжа дал ему свой платок, запыленный на сгибах от долгого и бесполезного лежания в кармане.
– Вытрись.
Стасик вытер лицо, руки и замер в ожидании.
Скверно было Серёже, и ни о чем говорить не хотелось. Но один вопрос он все-таки задал Стаське. Потому что необходимо было понять до конца.
– Слушай, мне от тебя ничего не надо, – сказал он почти жалобно. – Скажи только одно: зачем ты отдал Кисе нож? Я тебя очень прошу.
Стасик переступил с ноги на ногу, мельком глянул Серёже в лицо, отвернулся и прошептал:
– Чтобы он не бил.
– Тебя?
– Ну…
– Разве он бил?
– Нет. Он только обещался, если двадцать копеек не принесу.
– А ты принес?
– У меня нету.
– А если бы были?
Стасик вздохнул.
– Иди к себе, – велел Серёжа.
Потом он пришёл в свой класс, незаметно взял портфель, объяснил Павлику Великанову, что у него зверски разболелась голова. Пусть скажет Татьяне Михайловне. Павлик посочувствовал. Еще бы! Столько волнений вытерпел человек.
Серёжа спустился в гардероб и наврал тете Лиде, что его отпустили с уроков. Получил пальто и выскочил на улицу.
Домой он не пошел. Тошно было идти домой. Он побрёл к реке.
В газонах лежала скованная ноябрьским морозом земля, и среди застывших комьев белела снеговая пыль. Ветер шуршал по асфальту сухими тополиными листьями. Они были уже не рыжие, а серые.
Готовальня не влезла в набитый портфель, и Серёжа нес ее в правой руке. Готовальня была шероховатая и холодная. Но Серёжа продолжал ощущать пальцами тепло и мягкость Стаськиной щеки. И от этого ощущения было даже хуже, чем от мыслей, что он ударил маленького и слабого – того, кто и не думал о защите.
Серёжа вышел на старый деревянный мост недалеко от пристани. Река застыла. Лед вспыхивал, когда из бегущих облаков проглядывало низкое солнце. У дебаркадеров стояли впаянные в ледяную броню буксиры, катера и сухогруз "Тобольск".
Серёжа грудью лег на перила. Ветер обжигал щеки и голые костяшки пальцев. Серёжа взял портфель и готовальню под мышки, а руки сунул в карманы. Готовальня выскользнула и упала.
"Награда… – горько подумал Серёжа. – За что? За Стаську?" Он совсем уже собрался ударом ноги сбросить готовальню на лед: пусть она пропадет пропадом, эта награда! Но удержался. Слишком уж девчоночьим был бы этот поступок.
Двое мужчин прошли у Серёжи за спиной, и один сказал:
– Сковало накрепко. А ледокола-то нет. Будем от пристани до завода лед взрывать. Грому наделаем на весь город…
Серёжа продрог. Поднял готовальню и побрёл домой.
Отец был уже дома. Тетя Галя ушла за Маринкой. Нок вышел к двери, замахал хвостом и взвалил передние лапы Серёже на плечи. Серёжа щелкнул его по носу.
– Отвяжись.
Отец сразу увидел готовальню.
– Откуда это?
– От милиции, – невесело сказал Серёжа. – На линейке дали. Под бурные аплодисменты.
– Ну? Поздравляю!
– Спасибо, – ответил Серёжа совсем похоронным тоном.
Отец пригляделся к нему.
– По-моему, ты собрался реветь. Да?
– Нет. Не собрался. Но хочется… Папа! Это ведь Стаська, оказывается, нож подобрал. А потом он его Кисе отдал.
– Да ты что? Серьезно?
– Мне капитан сказал. Георгий Матвеевич.
Отец обнял себя за плечи, покачался с носков на пятки. Долго смотрел куда-то поверх Серёжи. Будто задачу решал.
Потом спросил.
– Зачем же он так?
– Говорит, чтобы Кису задобрить. Чтобы он не бил его.
– А-а… – протянул отец словно с облегчением.
– Папа… Я его ударил.
Он ожидал самого худшего. Думал, что у отца сделается чужое лицо и тот скажет коротко и холодно: "Вот это подвиг. Ты действительно герой". Но отец выжидательно смотрел и молчал.
– Я сам не знаю, как это вышло, – пробормотал Серёжа. – Просто сорвалось что-то.
Взгляд у отца был не сердитый, даже сочувствующий. Но он продолжал молчать.
– Я его не сильно… пальцами, – тихо сказал Серёжа.
– По-моему, чем больше ты оправдываешься, тем тебе противнее, – заметил отец. – Так?
– Так…
– Ну, тогда помолчи.
Серёжа потупился и сел на табурет у двери.
– Скверное дело, конечно, – сказал отец. – Плохо ведь не только то, что ты ударил. Капитан тебе всю эту историю рассказал, потому что видел в тебе Стаськиного заступника. Несмотря ни на что. А ты вон как…
– "Заступника", – горько сказал Серёжа. – За него заступаешься, а он с этим Кисой чуть не целуется… Ну сейчас-то почему он этого Кисы боится? Он же видел, как тому попало!
– Видел. Ну и что? А он, может, думает вот как: "Сегодня Кисе попало, а завтра Киса на мне отыграется…" Понимаешь, Сергей, этот малыш больше всего на свете боится боли. Он уже привык сгибаться перед каждым, кто может ударить. Тебе этого, наверно, не понять. Ты ведь не представляешь, что значит бояться каждый день. А он идет домой – боится ремня; идет в школу – боится двойки, потому что потом дома снова расправа будет. Сунется на улицу – а там всякие кисы и гусыни. И так все время. У него страх – главный руководитель в жизни…
– Да я это все знаю, – перебил Серёжа.
– А если знаешь, о чем тогда говорить?
– Я не знаю, что теперь делать.
– Что делать? Да и я не знаю, по правде говоря. Легче всех Стасику. Он и забыл уж, наверно, как ты его смазал. Для него одной оплеухой больше, одной меньше – не все ли равно? Он их столько получал…
Серёжа не заметил насмешки. Он с досадой сказал:
– Дело даже не в нем, а во мне.
– Вот как? – жестковато спросил отец. – Ты уверен? А может быть, все-таки в нем? Ты сейчас терзаешься: "Ах, какой я неблагородный!.." А может быть, лучше подумать, как Стаську избавить от страха?
"А ведь правда! Я из-за себя только и мучаюсь", – понял Серёжа. И вдруг ему ясно увиделось, что стоит он среди высокой травы, а пятеро всадников, которые были рядом, поворачивают коней и медленно уезжают с поляны.
– Нет, не надо! – крикнул им Серёжа и зажмурился.
– Что с тобой? – спросил отец.
– Папа! Я к Наташке сбегаю. Мне срочно…
– Да ты разденься, поешь сперва.
– Нет, я быстро.
Однако он тут же сообразил, что ни Наташи, ни Стаськи еще нет дома. Они появятся не раньше, чем через час, когда закончатся четыре урока. Пришлось раздеться, разогреть обед, поесть, а потом еще сидеть и ждать, когда часы покажут половину шестого. Наконец время подошло, и он побежал к Наташе.
Серёжа и сам точно не знал, зачем стремился туда. Но казалось, что если он встретит Стасика и увидит, что Стасик спокоен и глаза у него сухие, будет легче.
Но Стасик не был спокоен. Об этом сказала Наташа, которая попалась навстречу.
– Ты к нам? Вот хорошо! А то я одна. Грачёв опять Стаську пилит. Опять: "Я с пятнадцати лет работаю… и тебя человеком сделаю…" А кто его заставлял с таких лет работать? Сам восьмой класс не кончил, с жуликами связался, чуть под суд не попал, а потом с перепугу на завод учеником устроился. А в школу так и не захотел пойти. Мне папа говорил, он его, оказывается, с детства знает.
– Ты куда? – спросил Серёжа.
– За молоком. Возьми ключ, я сейчас вернусь.
Серёжа отпер дверь и остановился в коридоре. Здесь был слышен недобрый голос Грачёва.
– Ну-ка, подойди сюда. Кому я говорю? Подойди, говорю. Если нужно будет, все равно никуда не денешься. Это что у тебя в дневнике?
– Папа…
– Что "папа"? Я сколько раз говорил: веди дневник аккуратно? Сколько? за последнюю неделю только раз десять!
"Десять!" – машинально повторилось в голове у Серёжи. И это было как толчок. "Девять, восемь, семь, шесть…"
– Не верти носом, смотри прямо. И отвечай.
– Папочка…
Серёжа смотрел на дверь. Сдерживать себя он не собирался. Он просто сжимал в себе ненависть, как пружину.
"Четыре, три, два…"
– Ты мне ответишь? Будет это еще продолжаться или нет?
– Нет. Не будет. То есть буду… Не буду… Папа!
"…Один, ноль!"
Он рванул дверь.
И оказался на пороге комнаты, в которой не был с тех пор, как уехал в лагерь.
Сначала он увидел не Стасика и не старшего Грачёва. Он увидел Стаськину мать. Впервые.
Серёжа почему-то представлял ее бледной и вечно испуганной. А это была полная тетя с бигудями на крашеных волосах. Она сидела в кресле и бойко орудовала вязальными спицами. Лицо у нее было такое, словно ничего на свете ее не касалось.
Стасик, в майке и стареньких тренировочных брюках, стоял в углу между шкафом и телевизором. Он прижимался к стенке и неловко растопыривал острые локти.
Папаша сидел у стола с дневником в руке.
Все трое обернулись к Серёже. У Стасика распахнулись глаза. У матери приоткрылся рот. Старший Грачёв недовольно сказал:
– Стучать надо.
– Не всегда, – сказал Серёжа.
– Что?
– Не всегда надо стучать, – повторил Серёжа, глядя в бледные глаза Грачёва. – Иногда входят без стука. Я вот что хочу сказать: если еще раз… хоть пальцем… тронете Стаську… – от волнения и злости он стал сбиваться.
– То что будет? – со спокойной насмешкой спросил Грачёв.
Серёжа не знал, что будет. Но он сжал пальцы и отчетливо произнес:
– На хорошую жизнь тогда больше не надейтесь.
Грачёв развернулся в сторону Серёжи вместе со стулом и медленно проговорил:
– Молодой человек, притвори-ка дверь. С той стороны. Люблю героев, но только за порогом своей квартиры.
– Раньше это была моя квартира! – громко, почти с криком, ответил Серёжа. – Если бы я знал, кто здесь будет жить… я бы… отравой все стены пропитал. Стаську только жалко.
Грачёв поднялся и подошел к Серёже. Тот следил без страха, даже с любопытством: что он может сделать?
Грачёв сделал очень простую вещь: ухватил Серёжу за плечи и выставил в коридор. Пальцы у него были крепкие, как железо.
Шепотом, в спину Серёже, Грачёв сказал:
– Гуляй, сосунок. Если еще раз сунешься… – И он добавил такую мерзость, что Серёжа машинально развернулся, но дверь уже захлопнулась.
Несколько секунд Серёжа смотрел на нее, борясь с могучим желанием врезать ботинком. Он кипел от бешенства. Но колотить ногами в дверь глупо. Это от бессилья только. А где сила?
"А что, нет на тебя силы? Подожди, ты еще узнаешь!" – подумал Серёжа. Хлопнул наружной дверью и выскочил на улицу.
Только бы застать на работе Георгия Матвеевича! Он-то скажет, что делать! Должна же быть управа на этого типа!
До отделения милиции Серёжа не дошел. В квартале от него он столкнулся с лейтенантом Серёжей Ковалевским. Вернее, врезался в него.
– Ну и скорость у вас, дорогой капитан, – сказал лейтенант, держась за ушибленный живот. – В какую новую битву стремитесь?
– К вам стремлюсь.
– А что случилось? – тут же насторожился Ковалевский.
– Да случилось… У Стаськи.
И он рассказал. Сбивчиво и сердито, но, в общем-то, понятно. По-крайней мере Ковалевский сказал:
– Понятненько.
– Ну, что делать?
– Есть два варианта, – как бы размышляя вслух, ответил Ковалевский. – Первый вариант – пойти посоветоваться с начальством. Второй – для начала посмотреть хотя бы, что это за фигура Грачёв. Первый – разумнее, второй – оперативнее.
– А разве вы сами не начальство? – спросил Серёжа
– Ну, в какой-то степени… Ладно, идем.
Когда они поднялись по лестнице, увидели Наташу. Она топталась перед закрытой дверью.
– Стучу, стучу, никто не открывает. Грачёв спросил, услышал что я, и замолк… Ты куда исчез?
– По делам службы, – ответил за Серёжу Ковалевский
Наташа взглянула на него со сдержанным любопытством
Серёжа торопливо отпер дверь.
В коридоре Ковалевский спросил:
– Где его комната? Эта? – И он постучал согнутым пальцем.
– В чем дело? – донесся голос Грачёва.
Лейтенант осторожно открыл дверь и встал на пороге.
– Гражданин Грачёв?
Из-за спины Ковалевского Серёже видно было, как Грачёв изменился в лице. Но ответил с вызовом:
– У меня дома все в порядке. Почему вы ко мне вторгаетесь?
Лейтенант сделал шаг назад.
– А вы, гражданин Грачёв, пройдите в коридор, чтобы не было речи о вторжении, здесь и побеседуем.
Стаськин отец нехотя вышел. Бросил нелюбезный взгляд на Серёжу и Наташу.
Ковалевский очень сдержанно сказал:
– Есть сведения, что вы плохо относитесь к сыну. Вы понимаете, о чем я говорю, не так ли? Настолько плохо, что это серьезно вредит ему. Возможно, из-за этого он чуть-чуть не помог преступнику.
– Вы что, воспитывать меня пришли? – спросил Грачёв. Он, видимо, успокоился.
– Нет, не воспитывать, – сказал Ковалевский. – Я совершенно уверен, что это бесполезно. Я пришёл предупредить. Сейчас я исполняю обязанности участкового уполномоченного. Если мне поступит письменное заявление, что сын опять пострадал от вас, а кроме того, найдутся люди, которые подтвердят, что такие случаи бывали и раньше (а они, видимо, найдутся), я напишу рапорт о возбуждении уголовного дела. Надеюсь, вы меня поняли. До свиданья.
Серёжа и Наташа проводили Ковалевского до угла. Было уже совсем темно, и стало еще холоднее, чем днем. Серёжа дышал на руки.
– Сейчас Грачёв поутихнет, – уверенно сказала Наташа. – Он перепугался. Он ведь трус.
Ковалевский покачал головой.
– Эх, ребятки… Если бы все так просто было… Едва ли одним разговором здесь исправишь дело. Нам с такими Грачёвыми еще возиться и возиться. И воевать.
И Серёжа понимал, что лейтенант прав.
Ну что ж, теперь он опять был готов к бою. Всадники въехали на поляну и остановились полукругом. Они смотрели на Серёжу чуть насмешливо, но по-доброму.
Когда Серёжа вернулся домой, ему казалось, что все теперь позади: вся эта история с дракой в переулке, с ножом, со Стасиком. Словно перевернули страницу.
Но едва он вошел к себе в комнату, как зазвонил телефон.
– Серёжа! Тебя! – позвала тетя, Галя. И обеспокоенно добавила: – Какой-то мужчина. Неужели из милиции?
Голос был взрослый, глуховатый. Неизвестно чей, но очень знакомый.
– Сергей? Ну здравствуй. Не узнаешь?
– Нет, – сказал он. – Извините. По телефону трудно…
– Помнишь станцию Роса?
– Алексей Борисович!! – заорал Серёжа так, что в кухне у тети Гали что-то загремело, а в комнате басовито залаял Нок.
– Это я, – раздалось в трубке. – А там у вас кто лает? Неужели Нок?
– Ага!
– Значит, живой, бродяга!
– Конечно!
– Да-а… Ну, как живешь, всадник?
– Ох, живу, – отозвался Серёжа. – А вы?
– И я… А знаешь, почему я позвонил? Впрочем, конечно, не знаешь. Выдам одну тайну. Я сижу сейчас в редакции, у дежурного, и смотрю оттиски завтрашнего номера. У меня там репортаж с судоремонтного завода. И вдруг рядом с репортажем читаю… Ты слушаешь?
– Слушаю, – напряженно сказал Серёжа.
– Заголовок такой: "Есть мушкетеры!" А дальше вот что:
"Двадцатилетний Василий Гаврилов не любил трудиться. Школу он не закончил, ни на одной работе не задерживался. А деньги были нужны: на мотоцикл, на магнитофон, на выпивку. И Гаврилов стал преступником. Несмотря на молодость, у него немалый уголовный стаж: две судимости за хулиганство и ограбление.
Освободившись из колонии летом этого года, Гаврилов продолжал бездельничать. Жил за счет своей матери и вынашивал планы "крупного дела". Первого ноября он ограбил промтоварный магазин "Речник" в районе пристани. Пока шел розыск, преступник отсиживался на квартире у приятеля.
Любовь к спиртному ускорила разоблачение грабителя. Выпив полбутылки, Гаврилов решил "освежиться" и вышел на улицу.
В это время по переулку шел шестиклассник Сергей Каховский, он провожал домой после школьного собрания двух ребят-второклассников. К ребятам пристали четверо подростков, потребовали деньги, затеяли драку. Серёжа не подчинился хулиганам.
Гаврилов подошел на шум и решил помочь "юным коллегам". Но мальчик не отступил и здесь. Ударом рейки, оторванной от палисадника, он сбил с ног вооруженного бандита. В это время подоспела милиция, которую вызвал один из второклассников.
Выйти победителем из схватки смелому пионеру помогла "мушкетерская наука", которую он освоил в фехтовальном клубе "Эспада".
– Вот такие дела, брат… – Сказал Алексей Борисович, закончив чтение. – Что молчишь? Все правильно написано?
– Кажется… – неловко сказал Серёжа. – Алексей Борисович! А вы больше не встречали ребят из конного отряда "Гренада"?
– Нет, Серёжа. Жаль, но пока не встречал. А что? Вспоминаются?
– Конечно.
– И мне тоже. Ну и хорошо. По крайней мере я теперь знаю, что не зря их тогда поднял по тревоге.
Серёжа помолчал. Он тоже знал, что не зря.
– Ну, будь счастлив, – сказал Алексей Борисович. – Не забывал бы ты меня, а? Звони. Номер телефона в газете есть, там, где написано "секретариат".
– Обязательно позвоню! Спасибо!
Серёжа услышал короткие гудки и опустил трубку. Но едва она коснулась аппарата, как телефон опять взорвался трезвоном.
Звонил Кузнечик:
– Серёжка! Ты куда из школы пропал? Даже не сказал ничего… Ну ладно, я не об этом. В клубе срочный сбор! Не забудь надеть форму!
Было семь часов вечера.
