7
Приближался праздник Октября и осенние каникулы. В младших классах уже шли утренники и сборы. Все готовились к торжественной линейке. В пятницу школа расцвела, как летом. Это октябрята пришли в своей праздничной форме: светло-коричневой, зеленой, голубой и даже оранжевой. В серой толпе старшеклассников будто взорвались гроздья веселого салюта.
Больше всего октябрят было в голубом. Коридор на втором этаже каждую перемену словно заливала морская волна. После звонка голубые с белыми проблесками потоки выхлестывали из классов и шумным прибоем докатывались до дверей шестого "А".
Кончился четвертый урок – география. Татьяна Михайловна отпустила ребят пораньше, и звонок грянул, когда Серёжа был уже в коридоре. Первой распахнулась дверь третьего "Б". Очень загорелый, но светловолосый мальчишка выскочил из класса и помчался вдоль коридора. Набрав скорость, он проехал на подошвах по паркету, затормозил, нагнулся и стал подтягивать парадные белые гольфы.
В этот миг сзади налетела толпа одноклассников. Мальчишку сбили, и тут же на полу взгромоздилась куча мала. Радостно орущий голубой ком, из которого во все стороны торчали дрыгающиеся тощие ноги.
В конце коридора показался директор. Высокий, похожий на циркуль, он шагал широко и медленно. Резвая малышня притихла и почтительно расступалась. Только веселая куча самозабвенно вопила, не чуя опасности.
Директор подошел и остановился, возвышаясь над свалкой. Серёжа с любопытством ждал, что будет. Директор снял очки и почесал ими кончик носа. Потом близоруко взглянул на Серёжу. Глаза его без очков были непонятные.
– У меня к тебе большая просьба, – сказал он серьезно. – Постарайся, чтобы эти гвардейцы обошлись без синяков и вывихов.
Он чуть заметно усмехнулся, утвердил на носу очки и прошагал дальше.
– Хорошо, – сказал вслед ему Серёжа.
Он сдернул с чьей-то ноги мягкую спортивную тапочку и слегка хлопнул ею по чьей-то спине.
– Эй, вы, пираты! А ну кончайте!
Взъерошенный хозяин тапочки кормой вперед выбрался из схватки и дерзко уставился на Серёжу:
– А ты кто? Дежурный?
– Хуже. Я уполномоченный директора, – сказал Серёжа.
Услышав о директоре, третьеклассники быстренько расцепились и стали подниматься с пола. Последним поднялся загорелый мальчишка. Он деловито одернул голубой жилетик, отряхнул белые рукава рубашки и весело сказал:
– Во психи! Чуть меня по паркету не размазали.
И поднял лицо.
– Димка! – изумленно сказал Серёжа.
– Ой… это ты, – медленно проговорил мальчишка, и его зеленые глаза стали лучистыми.
– Где ты пропадал? – спросил Серёжа. – Я думал, ты в другую школу перешел.
– Не-е-е… У мамы с папой отпуск был два месяца. Мы в Анапе жили, я там учился. Ух, там до сих пор лето!..
– Ты мое письмо получил тогда в лагере? – спросил Серёжа.
– Ага! А ты мое?
– Нет. Димка, а ты писал?
Он серьезно кивнул.
– Я писал. Я про все писал. Тебя там потом на линейках ругали. Несколько раз. За то, что ушел из лагеря. А я наших ребят подговорил, и мы как закричим на линейке: "Неправда, неправда!" – Он улыбнулся и весело тряхнул разлохмаченной головой. – А нам за это все равно ничего не было!
– Спасибо, Димка, – задумчиво сказал Серёжа. – Обидно, что письмо не дошло…
– Ну ничего, – утешил Димка. – Вот…
Он полез в кармашек, что-то достал и сунул Серёже в ладонь, а ладонь закрыл. Оглядел столпившихся одноклассников и сказал:
– Все. Последний.
Потом объяснил:
– Я их десять штук привез из Анапы. Уже все раздарил, а они за мной гоняются и гоняются, выпрашивают… Ну, мы побежали, у нас репетиция сейчас.
Они ускакали. Серёжа, улыбаясь, разжал пальцы. На ладони лежал маленький синий краб из блестящей пластмассы. С красными капельками-глазами. С булавкой на обратной стороне, чтобы прикалывать к одежде. Славный такой крабий малыш.
Серёжа сразу понял, что с ним сделает. Он не будет его таскать на куртке. Он приклеит краба над воротами своего пенопластового замка, который уже почти готов. Пусть хозяин замка называется Рыцарь Синего Краба. А что? Неплохо.
Здорово, что встретился хороший человек Димка!
Поднимаясь на третий этаж, Серёжа размышлял о Димке, о лагере. Вспомнил костры и песню про горниста. Про всадников. И вдруг подумал: почему ни разу не сказал про эту песню Кузнечику? Может быть, он ее знает? А если не знает, можно его научить. Ну, петь Серёжа толком не умеет, но слова-то он помнит и насвистеть мелодию сможет.
Генку ребята уговаривают выступить на вечере. У шестиклассников будет первый в жизни вечер, все готовятся. Генка пока отбрыкивается, но, наверно, согласится. Вот бы спел эту песню!
Серёжа вернулся в класс и узнал, что расписание "полетело кувырком". Из-за разных мероприятий уроков сегодня больше не будет. Ну и прекрасно!
– А где Кузнечик?
Оказалось, что Генка ушел к "вэшникам" – ребятам из шестого "В". Выступать на вечере он уже согласился, а теперь помогает готовить какой-то номер соседнему классу. В порядке обмена опытом.
"Балда, нашел время влюбляться", – добродушно подумал Серёжа.
В шестом "В" училась Наташа.
То, что Наташа ему "нравится больше всех на свете", Кузнечик признался Серёже еще неделю назад, сразу и честно. При этом он краснел, кусал губу, но не опустил глаза.
– Ну… хорошо, – растерянно проговорил Серёжа. – Что же теперь делать… Я-то при чем?
– А ты… не обижаешься?
Серёжа великодушно улыбнулся:
– Да чего уж там…
Наташка была как сестра. А братья не обижаются на тех, кто влюбляется в сестер.
В самом хорошем настроении Серёжа пустился отыскивать классную комнату, где устроились "вэшники".
Но не всем было весело.
У дверей второго "А" стоял и плакал Стасик Грачёв.
Серёжка знал, что Стасик может плакать просто так, по пустякам. Или чтобы не попало. Или чтобы пожалели. Но так он плакал в окружении людей, громко, напоказ. А сейчас он был один в опустевшем коридоре. И Серёжу, который свернул сюда от лестницы он не заметил. Стасик стоял, прижавшись плечом и головой к дверному косяку, молча вздрагивал и ронял крупные слезы. Он был совсем несчастный. И одет он был не в праздничную форму, а в обычный серый костюм.
Серёжа подошел.
– Ну что с тобой опять? Стаська!
Тот поднял мокрое лицо. Потом, не сказав ни слова, взял Серёжу за рукав и завел в класс. Указал на стену.
Там, против окон, блестели стеклами две витрины. Два небольших плоских шкафа, в которых выставляют спортивные трофеи, наглядные пособия, коллекции и книжные новинки. Эти витрины Серёжа и раньше видел в Стаськином классе. Там располагались разные коробочки, корзинки и пластилиновые фигурки, которые ребята мастерили на уроках труда.
Но сейчас все было убрано, а за стеклами стояли развернутые дневники. К левой витрине сверху была приколота полоса ватманской бумаги, и на ней красной тушью написаны слова:
МЫ ИМИ ГОРДИМСЯ
Дневники за стеклами пестрели пятерками.
Но Стасик показывал на правую витрину. На ней, на такой же бумажной ленте, были черные слова:
ОНИ НАС ТЯНУТ НАЗАД
Дневников там было всего четыре, не то что в левой.
– Ясно, – мрачно сказал Серёжа. – А который твой?
Стасик ткнул в левый верхний.
Страницы дневника были украшены тремя двойками и недельным "неудом" за поведение. Но прежде всего бросалась в глаза размашистая красная запись: "Из-за своей неорганизованности едва не сорвал выступление класса перед шефами!" Восклицательный знак был высотой со спичку. Стасик сел за парту, положил голову и заплакал уже в голос.
– Да уймись ты! – с досадой сказал Серёжа. – Ну плюнь ты на это дело. Пускай он здесь стоит, жалко, что ли?
Как ни странно, Стасик всхлипнул и почти перестал плакать. Поднял голову и с какой-то взрослой сумрачностью сказал:
– Хорошо говорить "пускай". Отец знаешь как налупит…
– Тебя?! – воскликнул Серёжа. И чуть не добавил: "Такого цыпленка!"
– Да. Ты не знаешь, – сказал Стасик и опять едва не разразился слезами.
Чтобы он не ревел, надо было с ним разговаривать.
– Ну за что налупит? Он же не знает.
– Узнает. Сегодня собрание для родителей. Это для них такую выставку сделали.
– А может, он не придет.
– Да, не придет! Он всегда ходит.
– И лупит? – с недоверием спросил Серёжа.
Стасик шумно шмыгнул носом.
– Ну, пойдем, – сказал Серёжа.
– Куда? – испугался Стасик.
– "Куда-куда"… Домой-то ты собираешься? Не ночевать же здесь.
Стасик вздохнул.
– Не пойду. Я ждать буду.
– Кого?
– Когда Неля Ивановна придет.
– А где она?
– А все уехали, и она тоже. На завод к шефам. Там наш класс на концерте выступает.
– А почему ты не поехал?
– Я же сорвал… – Он опять подозрительно завсхлипывал. – Чуть не сорвал. Мне стихи давали учить, а я сорвал.
– Не выучил?
– Да выучил! – с отчаянием сказал Стасик. – Только одет не по-праздничному.
– Из-за этого тебе и запись сделали?
– Ну да! – сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно.
– Не гуди, – попросил Серёжа. – Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала?
– Ну-у-у…
– А ты ее раньше просил?
– Ага-а-а…
– А что она сказала?
Стасик перестал гудеть, отдышался немного и сообщил:
– Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад… А как у них просить? Они все не слушают, только орут. А Бычков говорит: "Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!" А у других уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы.
"Кому концерт, а кому слезы", – подумал Серёжа и взял Стасика за плечо.
– Пойдем разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем.
Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере.
– Так я и знала. Снова несчастье? – сказала Наташа, едва увидев Стасика. – Что опять?
Серёжа рассказал. И шепотом спросил у Наташи:
– Он правду говорит, что отец дерется?
Она незаметно кивнула. Потом сказала:
– Гена, сходи умой его как следует, пожалуйста. Он вон какой зареванный.
Стасик уныло побрёл за Кузнечиком в туалет.
Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Серёжу.
– Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой… ну просто негодяй какой-то! Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: "Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!"
– Он кто? Дурак или пьяница? – спросил Серёжа. От злости и отвращения у него захолодело в груди.
– Да не пьяница он… Он ведь Стаську не сгоряча бьет, а наоборот… Ну, как будто по плану по какому-то. – Наташа поморщилась. – Не могу я про него говорить, у него глаза рыбьи… Ой, а Стаська всегда визжит так: "Папочка, папочка!" Наш папа один раз не выдержал… – Наташа слабо улыбнулась. – Не выдержал, вызвал этого Грачёва в коридор да как взял его за рубашку! Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: "Если еще раз ребенка тронешь…"
– Так и надо, – сказал Серёжа.
– Думаешь, очень помогло? – спросила Наташа. – Грачёв Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачёв не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели.
– Этого Грачёва… его же повесить мало! – сжимаясь от отвращения, тихо сказал Серёжа. – Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать… Даже в газетах про это пишут. А тут…
Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг.
…Никогда-никогда ни один взрослый человек не ударил Серёжу. И никогда Серёжа не знал, что такое страх перед возвращением домой. Всякое бывало: и двойки, и записи в дневнике, и порванные штаны, и утонувшие в реке ботинки, но дом всегда оставался добрым. Это был его дом – свой, надежный. И не могло там случится такого, чего надо бояться…
Но вот в комнатах, где он жил с отцом, с Маринкой, с тетей Галей, где когда-то ходила и пела мама, поселился этот хлипкий плешивый дядька с бесцветными глазами. Такой тихий и вежливый на вид. Он поселился там, и комнаты, где раньше дружно жили хорошие люди, стали местом страха и боли. Почему? Кто позволил? Откуда берутся эти люди вроде Грачёва?..
Вернулись Генка и Стасик.
Генка озабоченно взглянул на Серёжу.
– Что с тобой? Ты какой-то… натянутый.
– Думаю, – зло сказал Серёжа. – Про то, что зря дуэлей сейчас нет. Обидно: живет на свете какой-нибудь скот и ничего с ним не сделаешь.
– На дуэлях иногда и скоты побеждали, – возразил Кузнечик.
– Не верю.
– А Дантес?
Их перебила Наташа. Сказала, что Стасику пора домой. Если он задержится, ему попадет не меньше, чем за дневник.
За окнами уже густели сумерки.
– Может, нам самим дождаться его Нелю Ивановну и поговорить с ней? – предложил Кузнечик.
– Да откуда вы взяли, что она сюда вернется? – спросила Наташа. – Наверняка она распустит ребят у завода, а сама уедет домой до собрания. Сейчас еще шести нет, а собрание в восемь… Да и не будет она никого слушать. Вы ее знаете?
Серёжа вспомнил Нелли Ивановну: молодую, с громким, раздраженным голосом, с желтым тюрбаном прически. Когда она шла по коридору, тюрбан колыхался, а каблучки стучали отчетливо, как дятел в утреннем лесу.
Стасик опять подозрительно притих и заморгал.
– Проводите его домой, – сказал Серёжа. – Я знаю, что делать.
– Не пойду я, – заупрямился Стасик.
Мучаясь от жалости и злости, Серёжа сказал как можно мягче:
– Ты иди. Я сделаю так, что все будет хорошо.
Стасик нерешительно моргал.
– Иди. Я тебе обещаю, – очень твердо сказал Серёжа.
– Ты что придумал? – шепотом спросил Генка.
Так же шепотом Серёжа ответил:
– Пока ничего. Главное, пусть он уйдет, иначе опять начнет реветь. Помоги Наташке его увести, а то он по дороге может ей концерт выдать. Потом вернетесь, и мы что-нибудь придумаем.
Серёжа правильно рассчитал: Генку не пришлось уговаривать идти с Наташей, это он всегда готов. И хорошо, что ушел. Не надо ему лезть в это дело. Завтра Кузнечику на вечере выступать, и неприятности ему ни к чему.
Серёжа знал, что идет на громкий скандал, но не колебался. В нем уже звенела "система отсчета": девять, восемь, семь…
Он вернулся в Стаськин класс. Пошатал дверцы витрин. Они были, конечно, заперты. Серёжа спустился на первый этаж и отыскал гардеробщицу тетю Лиду.
Тетя Лида владела богатейшей коллекцией ключей, про это знала вся школа. Когда терялись или портились ключи от классов, мастерских, от шкафов и ящиков, все сразу шли к тете Лиде. Иногда к ней прибегали несчастные люди, потерявшие ключ от квартиры.
– Тетя Лида, во втором классе шкаф заело, – сказал Серёжа. – Наверно, кто-то запер, а ключа нет.
Тетя Лида, притворно ворча, вытащила громадную звякающую связку.
– Какой шкаф-то?
– Давайте ключи, я сам подберу. И сразу принесу. Чего вам наверх ходить…
Нужный ключ нашелся быстро. Серёжа распахнул обе витрины. Из правой достал дневники с двойками. Потом "пятерочные" дневники равномерно расставил в обеих витринах. Стало редковато, но ничего. Серёжа отцепил бумажные ленты. Правую он отложил, а левую аккуратно, по сгибу, разорвал пополам. На одной половине осталось: "Мы ими", а на другой "гордимся". Эти половинки он опять приколол над витринами.
Дневники тех, кто "тянет назад" и ленту с черной надписью он положил в портфель. А куда их было девать?
После этого Серёжа запер дверцы и отнес ключи.
Больше в школе делать было нечего. Серёжа зашагал к Наташиному дому, чтобы встретить друзей.
Он повстречал их на углу Октябрьской и Пристанской. Генка и Наташа спешили назад, в школу.
– Ты куда? – удивился Кузнечик. – А дневник?
– Все в порядке. – Серёжа хлопнул по тугому портфелю.
Наташа удивилась:
– Она отдала?
– Я ее не видел. Поэтому не спрашивал.
Наташа опустила руки и широко открыла глаза.
– Ты сумасшедший, – сказала она печально. – Ты представляешь, какой крик поднимется?
– Приблизительно представляю, – сказал Серёжа.
– Мы скажем, что вместе это сделали, – решительно вмешался Кузнечик.
– Зачем? Не надо, – возразил Серёжа.
– Надо. Вдвоем легче отвечать.
– Да за что отвечать?! – вдруг разозлился Серёжа. – За то, что пацаненка из беды выручили? А такие выставки устраивать, чтоб ребят лупили, это правильно?
– А ты думаешь, теперь его не тронут? – спросила Наташа. – Нелюшка увидит, что дневник пропал, еще больше разозлится. Такого отцу наговорит, что хуже будет.
– Не дневник, а дневники… И не наговорит она, – сказал Серёжа. – Я пока не могу понять, отчего это, но думаю, что не наговорит…
– А как тебе завтра влетит, понимаешь? – спросила Наташа.
– Ну… влетит. По крайней мере никто меня пальцем не тронет. Не то что Стаську.
