ПРО ХОЗЯИНА
Прошло несколько суток. Сколько точно, не помню. Помню только, что луна опять набрала полную силу – из половинки сделалась круглой и светила в летнем небе пуще прежнего. В одну такую ночь, когда все уснули, я снова собрался в полет. Я и до этого летал почти каждую ночь, и мне ни капельки не надоело. Только самую чуточку точило меня какое-то беспокойство. Или даже не беспокойство, а едва заметная печаль. Потому что летал я совсем один, даже птицы спали.
И тогда придумал игру с самим собой. Вернее, со своим двойником.
Я улетал к озеру за домом отдыха, поднимался высоко над водой, а оттуда ласточкой несся вниз – так, что воздух забивал уши и обжимал на теле рубашку. А из перевернутого лунного неба ко мне мчался, раскинув руки, похожий на меня мальчишка. Мы на секунду останавливались друг перед другом, замирали, улыбались, подмигивали и улетали опять: я в высоту, он в глубину…
В этой игре была стремительность полета, сдержанный восторг и короткие радости встреч. Я иногда совсем забывал, что мальчишка в озере – это я. Он казался мне лучше, смелее. У него в душе не было тайных страхов, а на совести всяких мелких темных дел… Может быть, и я стану когда-нибудь таким же…
Тихонько сопя от натуги, я натянул свой “летчиковый” костюм. Он серебристо светился в сумерках. Два дня назад мама выстирала его. Я сперва не давал, ужасно боялся, что от стирки пропадет волшебная сила. Но мама рассердилась, прикрикнула и обозвала меня пугалом. В самом деле, рубашка была уже серой от пыли, а штанами я недавно уселся в овсяную кашу, которую размазал по табурету Леська…
Волшебных свойств тополиная ткань не потеряла, но от воды села. Штаны сделались тесноватыми, рубашка узкой в плечах. Я с грустью думал, что скоро подрасту и тогда сказке конец. Но пока еще сказка продолжалась. Рубашка, хотя и жала под мышками, в поясе оставалась широкой и трепетала на лету, как маленький белый костер…
Я встал коленками на твердый облупленный подоконник, раздвинул створки и вздрогнул: у палисадника стоял кто-то темный и молчаливый. Но по-настоящему испугаться я не успел: узнал Настю.
– Тополёнок… – сказала она громким шепотом.
Я обрадовался. Я вдруг понял, что соскучился по Насте. По Степаниде и Глафире тоже немножко соскучился, а по Насте – сильно. Хорошо, что она пришла! Может, ведьмы тоже соскучились? Может, хотят, чтобы я опять посидел с ними и почитал вслух? Ладно, я могу. А еще я расскажу им о своих летучих приключениях!
Настя ласково спросила:
– Ну что, летаешь, значит?
– Ага… – выдохнул я. Тихо слетел с подоконника, описал над Настей круг и встал с ней рядом. Она взяла меня за плечи. Луна была яркая, глаза у Насти сильно блестели.
– Пойдем-ка погуляем, – сказала она.
Я немножко удивился. Но все равно мне было радостно и хорошо.
– Пойдем! – согласился я.
Она взяла меня за руку. Сперва я послушно шел следом. Потом тихонько оттолкнулся от тротуара, вытянулся в воздухе горизонтально и поплыл за Настей “на буксире”.
– Ох и баловник… – усмехнулась она.
Я засмеялся, освободил руку, на лету перевернулся на спину. Подтянул к подбородку колени и стал соскребать с них прилипшие на подоконнике чешуйки краски. Поглядел Насте в лицо и спросил:
– А как там живут ваши? Ну, Глафира, Степанида…
– Живут, – отозвалась Настя непривычно сумрачным голосом. – И я живу… Чего хорошего-то в нашей жизни? Маемся только… Ты помог бы нам, Тополёчек, а?
– Как?
– А вот слушай. Я затем и пришла… Да ты встань по-человечески.
Я торопливо перевернулся в воздухе и встал перед Настей. Тревожно мне сделалось. Настя поправила косынку, глянула мимо меня (а улица под луной была пустынная и очень тихая, даже собаки не гавкали; а у заборов и в палисадниках притаились косматые тени).
– Про Хозяина-то слыхал? – негромко спросила Настя.
Я кивнул и переступил босыми ступнями на теплых досках тротуара.
– Ну вот, – опять вздохнула Настя. – Всех он нас под свою власть забрал. Что велит, то и делаем… Вроде и на воле живем, а все равно как в тюрьме, никакой радости нет. И волшебство наше тут без пользы. Сами ржавеем и других заставляем. Как зараза для души эта ржавчина…
Она опять пошла тихонько вдоль забора. Я – рядышком.
– Он ведь нам какую цель жизни сделал-то… – говорила Настя. – Вы, мол, живите и следите: кто с нечистой душой вам встретится, того к себе приманивайте… А потом железное колечко на него хлоп – и сделали Хозяину нового прислужника…
– И меня тоже? ! – ужаснулся я.
Настя улыбнулась:
– Да нет же… К тебе ржавчина-то не пристанет, у тебя кровь светлая, тополиная, да и худого ты еще ничего не сделал…
“Ну уж…” – подумал я.
– Вот мы тебе рубашечку-то и сшили, – сказала Настя. – С пуха тополиного летучую рубашечку, от Хозяина крадучись. Потому что живет Хозяин-то посреди ржавого леса, сквозь его не продерешься, можно только по воздуху, как пташка.
Я сразу и сильно испугался. В одну секунду понял, что беспечные полеты кончились. Ясное дело! Не для того мне ведьмы шили тополиную рубашку, чтобы я по ночам акробатничал над крышами, а днем дурачил прыгучими фокусами приятелей. Сказка-то, она всегда вот таким делом кончается – битвой со змеем-горынычем или колдуном каким-нибудь.
Как я раньше не додумался? Теперь не отвертишься.
От пяток до шеи меня проколола тысяча холодных иголок. Нет, я в тот момент не Хозяина боялся. Я боялся неизбежности: никуда не денешься, попал в страшную сказку, как в капкан.
А Настя вдруг сказала:
– Коли боишься, дак не надо. Летай себе на здоровье, а мы уж как-нибудь… С ним чтобы воевать, надо твердо решиться, а если со страхом, то все равно без пользы.
Мы долго молчали и тихо шли рядом. Я теребил подол тополиной рубашки и вспоминал. Как они меня летать учили, как я шептался со старым тополем в его чаще, как дал честное слово Лешке, как летел ко мне из озерной глубины похожий на меня мальчишка. Похожий, только честнее и смелее, чем я…
А может, мне сейчас только кажется, что это я вспоминал тогда. Но так или иначе, а что-то сдвинулось в моей душе, и я спросил:
– Настя… А если у меня страх, но я все равно твердо решусь… тогда можно? Тогда что делать?
