5

– Гадюшник какой-то, – капризно жаловалась Екатерина, отправляя в рот хрустящую куриную кожицу. – Уж лучше банду геронтофилов обезвреживать. Я бродила по территории и честно пыталась работать. Они все врут или недоговаривают. Причем ссылаются на то, что ты их уже допрашивал. Двое предложили прошвырнуться до ближайших кустов – неожиданно, да? Знаешь, Костик, это невыносимо. Домой хочется. Чует мое слабое сердце, проторчим мы в этой избушке до зимы, а в итоге останемся безработными.

– Или просто не останемся, – вставил Вернер.

– Тоже мысль, – согласилась Екатерина. – Кстати, Костик, твое мирное сосуществование с местной управляющей – довольно серенькой, между нами, личностью – не осталось незамеченным, я все вижу.

– А мое существование с остальными фигурантами ты, выходит, проглядела? – возмутился Максимов.

– Нет, не проглядела, – бесстрастно отбила выпад Екатерина, – но данное существование наиболее запомнилось. Ты совсем не ешь, Костик, почему? В этой забегаловке прилично кормят. Хочешь рулетик из говяжьего языка с икоркой? Или сырной мексиканской запеканки?

– Не делай из еды приключения, Екатерина, – пробурчал Вернер.

– Аппетита нет, – огрызнулся Максимов. – Сами ешьте. У меня Шалевич до сих пор из головы не идет.

– Ешь, Костик, ешь, это издержки. Придет в процессе…

– Кто придет во время еды? – испугался Максимов.

– Аппетит. Чего ты пугаешься?

– А я охрану пытался разговорить, – сладострастно чавкал Вернер, – но это юмор в коротких штанишках. Проще разговорить немого Петровича или камень у дороги. Им плевать, что указом свыше детективам «Профиля» разрешено задавать вопросы. Впрочем, некоторым надо отдать должное – на вопросы они отвечают. Но совсем не потому, что знают ответы.

– А почему?

– А потому что спрашивают. Это выглядит забавно. Не беседа, а диалог глухого со спящим. Кстати, некоторые из этих людей когда-то работали операми в Главном управлении МВД по федеральному округу. Помните чистку полтора года назад?

– Под непосредственным управлением Косаренко, – сообразил Максимов. – Но не думаю, что они до наших дней верны этому винному бочонку. У Косаренко корешей и без этих бездарей хватает.

– А также недругов, – подхватил Вернер. – Брали в апреле одного майора: наладил у себя в коттедже производство фальшивых денег и документов. Изъяли два типографских станка, громадное количество упакованной продукции и двух азербайджанцев-«первопечатников» – не сам же майор у станка стоял. Дипломы штамповали, акцизные марки, деньги… По слухам, лучший кореш Косаренко, а за две недели до ареста не поделили барыш, расплевались.

– Подозреваю, лапа Косаренко простирается не только на родные органы, – вздохнул Максимов. – Шевелев тут недавно жаловался на судью Анищенко – трехэтажным крыл. Обидно, ты не слышала, Екатерина. Поймали пушера – стоял, наглец, у самой мэрии и наркотой торговал. Менты подсуетились, блестяще сделали работу. В кои-то веки! Замели, одним словом. При обыске нашли триста штук экстези, полтора грамма кокаина, реладорм, эфедрин и кучу помеченных купюр. И видеокассету со съемкой предоставили. Хоть ты тресни, все улики, больше ничего не надо. Отправили дело в суд. И что, вы думаете, сделал судья? Посадил? – нет. Отправил на доследование? – нет. Он его – ух!.. выпустил. Под подписку о невыезде.

– И больше его не бачили, – захохотал Вернер.

– Разумеется. Менты обиделись страшно, а что делать? Судья Анищенко – дальний родственник Косаренко и социально близкий элемент. Кто кого прикрывает – даже неинтересно.

Троица детективов сидела в пустой буфетной, дожевывая обед. Гости давно поели. Приходящие повара унесли остатки еды в подсобку и терпеливо ждали, пока детективы насытятся.

Внезапно появился Марголин. Вошел в буфетную, косо глянул на сыщиков и, вздернув нос, порулил на кухню. Через минуту вышел с доверху нагруженным подносом, одарил компанию в углу очередным косым взглядом и гордо удалился. Максимов машинально посмотрел на часы: 16.02. Очевидно, Ухватов вовремя не поел, а тут спохватился, но по ряду причин предпочел откушать в апартаментах.

– Я имею как минимум четверых подозреваемых и трех кандидатов, – уныло сообщил Максимов, – хотелось бы к вечеру этот список сократить.

– Мы слушаем тебя внимательно, работящий ты наш. – Вернер вытер салфеткой рот и преданно уставился на шефа.

В этот миг огромное здание огласил истошный женский крик – и спокойная загородная жизнь полетела кувырком!

В этом доме неплохая акустика. Крик взмывал к потолку и бился раненой птицей под перекрытиями. Екатерина выронила вилку:

– Страсти-то какие…

– Где это? – вскочил Максимов.

Вернер ошарашенно вертел головой.

– Не знаю, командир…

Кричали где-то далеко – явно не на первом этаже. Скверные предчувствия уже на месте – скребут и злорадствуют. Не сговариваясь, детективы бросились наверх. Крик – уже не столь пронзительный, с перерывами на скулеж – продолжал будоражить. В западном крыле, за изгибами коридоров, на северной лестнице! Хвостом кометы мелькнули пятки охранника. Пронесся встревоженный Коржак, едва не споткнувшись о поднос, который выронил Марголин…

– Держись, крошка, – умудрился еще пошутить Вернер, – помощь уже в пути…

Картина на северной лестнице им предстала, конечно, безобразная. Сбежались все – даже те, кто плотно поел. Первым делом взор порадовали проломленные, хлипкие перила на галерее, затем горничная Юля, застывшая на второй ступени, рыдает в голос, в лице ни кровиночки, к груди прижимает стопку чистого белья. И наконец, внизу, у подножия лестницы, – скрюченное, лежащее ничком тело, принадлежащее ни много ни мало Ухватову С. С. (в смысле А. А.)!!!

– Бедная Юлечка, – прошептала Екатерина, – снова вляпалась…

– Очевидно, диагноз, – пробормотал Вернер. – Судьба у нее такая – от прецедента к прецеденту.

– Не знаю как Юлечка, – выдавил из себя Максимов, – но нашей участи теперь точно не позавидуешь.

С этой минуты не стало покоя в доме. Карнавал страстей, безудержных эмоций и хамского поведения.

– Тварь подсобная! – орал с выпученными от страха глазами, потрясая кулачками и топая ножками, Косаренко. – Я же говорил, что это она виновата! Мразь! Гадюка! Второй раз ее находят возле тела!.. Шалевич, чего ты ждешь?! Хватай эту падлу, видеть не могу ее в этом доме!!!

– Не виноватая я! – колотилась в рыданиях горничная. – Я белье разносила, а он лежит!

– Не может быть, не может быть, – тупо повторяла, держась за голову, остолбеневшая Надежда Борисовна. – Никогда в этом доме… Никогда в мое дежурство… Да за что Господь нас так!..

Лизавета хлопала ресницами, силясь что-то сказать. Пузырь держался за косяк и от страха отпустил четвертый подбородок. Мялась охрана с пришибленными рожами. Детективы «Профиля» сиротливо куковали в уголочке.

Шалевич, срывая голос, орал на Коржака: куда, матьперемать, подевалась охрана!!! Коржак, то бледнея, то краснея, в свою очередь орал на охрану – куда, вы, мать-перемать, подевались!!! Парни растеряны. Один отлучился в туалет, другой перешел в восточное крыло… Бездельники! Лоботрясы! Шалевич впал в неистовую ярость, источая в пространство загогулистую матерщину, грозясь всех уволить и переуволить, к чертовой матери, и очень несвоевременно обнаружил присутствие в непосредственной близости скромных детективов «Профиля».

– А вы какого хрена тут делаете, олухи, тунеядцы?! Среди белого дня на ваших глазах убивают людей! Да я вас!..

– Заткнитесь, Дмитрий Сергеевич! – вспылил Максимов. – Лично мне плевать, как далеко простирается ваша власть и сколько человек вы способны уволить или убить за сутки! Защищать людей – обязанность ваша, Коржака и двух десятков широченных лоботрясов! А в обязанности «Профиля» входит прояснение обстоятельств, и не больше! И если уж пошло такое веселье, то так и быть – мы готовы расследовать и второе преступление, но исключительно на добровольной основе!

– Сам-то понял, что сказал? – опасливо шепнул Вернер.

– Костик, мы тобой гордимся, – икнула Екатерина, – но извини, каждый день посещать твою могилку…

Шалевич побагровел от бешенства. Еще один сомнительный перл – и он бы бросился на Максимова с кулаками. Положение спас Марголин. Бледный, словно призрак, кусая синие губы, он медленно спустился, держась за перила, сел на корточки у скрюченного тела и дрожащими руками перевернул его на спину.

– Живой! – воскликнул патетично, простирая руки к небу.

Карнавал страстей продолжался. Публика нездорово возбудилась. Крики, истеричный хохот. «Сан Саныч!» – расталкивая людей, гремел по ступеням Шалевич. Пузырь неистово крестился. Косаренко испортил воздух и нисколько не смутился. Лизавета истерично хохотала. Коржак облегченно утирал испарину. Надежда Борисовна недоверчиво качала головой и дышала полной грудью. Юлечка в изнеможении опустилась на ступени, вторично затряслась в рыданиях. «Живой, – как попка повторял Косаренко, – живой…»

Ухватов приоткрыл глаза, обвел мутным взором склонившихся над ним людей:

– Не дождетесь…

– Кто вас толкнул, Сан Саныч? – спросил Максимов.

Очевидно, что старика столкнули. Нехитрое это дело – пробить худое ограждение и пуститься в завораживающий полет.

– Не видел, – облизнув губы, прошептал Ухватов.

– Отстаньте от него! – взвизгнул Марголин. – Неужели вы не видите, Сан Санычу плохо? Вы можете подняться, Сан Саныч? Помогите же…

Желающих подставить плечо оказалось даже с лишком. Вялое тельце схватили под локти и утвердили вертикально. Особых увечий, по всей видимости, у старика не было. Ободранные в кровь руки, шишка на лбу, ребра отбиты. Случись переломы – он кричал бы от боли и терял сознание. Но Ухватов не кричал. Сонно вращал глазами и даже пытался отшучиваться: дескать, при первых признаках немощи необходимо срочно выпить. Повезло ему, конечно, невероятно – траектория полета впечатляющая. Со всеми мерами предосторожности старика перенесли в апартаменты и вызвали «скорую».

Ажиотаж не утихал. Народ нервничал и постепенно выходил из себя.

Охранники шатались толпами, зыркая по сторонам. Косаренко обвинял во всех немыслимых грехах горничную и шарахался от любого, кто пытался к нему подойти. Брызгал слюной, требовал, чтобы его немедленно выпустили из этого вертепа – почему он должен сидеть и смиренно ждать, когда его прикончат?! Шалевич орал, что никто из этого дома не выйдет, уж он позаботится, а если попытается это сделать, то горько пожалеет. И вообще, он арестует всех до единого, бросит в подвал и будет бить до полного изнеможения, пока кто-нибудь да не признается. Оправившись от страха, хохотал, хлопая себя по ягодицам, вор, задавая резонный вопрос: а кто в таком случае арестует и будет бить до полного изнеможения Шалевича с Коржаком, поскольку они ничем не лучше прочих и прекрасно вписываются в потенциальные злоумышленники… Дурдом настоящий. Непаханое поле для практикующего психиатра. Театр абсурда отдыхал и тихо выл от зависти.

В разгар этой клинической суматохи отворились парадные ворота и на территорию «Борового» въехала карета «скорой помощи». В кольце набыченных телохранителей испуганно озирающиеся эскулапы с дипломами и степенями проследовали в апартаменты и двадцать минут спустя вышли. Выяснилось, что Сан Санычу дико повезло: отделался ушибами средней тяжести и небольшим сотрясением. Переломов нет. «Жить будет», – радостно оповестили эскулапы. Но лучше перебраться в больницу – как-никак возраст, организм может не справиться, и вообще, за последствия ручаться никто не будет… К всеобщему изумлению, Сан Саныч отказался ехать в больницу, заявив, что ему и здесь неплохо, постельный режим он обязуется соблюдать, а врачам об инциденте лучше всего забыть, если не хотят неприятностей. Наблюдательный сыщицкий глаз тонко подметил, что бежали медики из дома как тараканы от дихлофоса, а «скорая» сорвалась с места, словно она не «скорая», а болид «Формулы-1».

В 19.0 °Cан Саныч выгнал из апартаментов лизоблюдов и бесполезную охрану, капризно заявив, что жаждет видеть Максимова.

Сыщик вошел в полумрак, исполненный живейшего участия в судьбе человека. Ухватов лежал на кровати, обложенный подушками, и с укором смотрел на сыщика.

– Что ж вы так лажанулись, Константин Андреевич? – произнес он слабым голосом.

Максимов устыдился – в голосе старика не было ни угрозы, ни превосходства.

– Да ладно, не отвечайте, – улыбнулся Ухватов. – Я шучу. Придвигайте кресло, присаживайтесь. Выпить хотите?

– Хочу, – откровенно признался Максимов.

– Так налейте – коньяк в баре. И про меня, старика, не забудьте – несколько капель в теперешнем состоянии в гроб не загонят…

По мере неторопливой беседы выяснилось следующее. Без десяти минут четыре Сан Санычу приспичило поесть, и он отправил секретаря в столовую. Марголин с готовностью удалился. И тут Сан Саныч внезапно почувствовал себя неважно – дышать как-то тяжело стало. Кондиционер в помещении, разумеется, имелся, но работал еле-еле – этот «чертов Дмитрий», постоянно опасающийся застудить шефа, установил режим минимальной вентиляции. А сам Ухватов в технике не Копенгаген. Минут пять он подождал, но референт не возвращался – заплутал где-то. Тогда со скрипом выбрался из кресла и выглянул в коридор. Здесь было не в пример прохладнее. И воздух свежий циркулировал.

Сан Саныч сделал несколько шагов, вышел на галерею северной лестницы – здесь было совсем хорошо. Пару раз он успел глубоко вдохнуть. Почувствовал себя нормальным человеком. И в этот миг услышал шорох за спиной. Слух у старика не музыкальный, но довольно тонкий. Оглянуться Ухватову не позволили – резко толкнули в спину.

Пол ушел из-под ног, хрупкое ограждение затрещало – он пробил его грудью и вывалился наружу. Благо вытянул руки и схватился за перила находящегося рядом пролета. Повиснуть не удалось, руки сорвались, полетел дальше. Зацепился за балясины, опять сорвался. В итоге рухнул на ступени и, теряя сознание, покатился вниз. Но торможение за перила, безусловно, смягчило падение – благодаря чему он избежал переломов и, что замечательно, смерти. Погружаясь в бесчувствие, Сан Саныч отчетливо слышал, как по лестнице кто-то бежит. Но кто? Полный туман. Только факт.

– Константин Андреевич… – прошептал, закрывая глаза, «сибиряк». – Я хочу, чтобы в этой комнате по одному появились все люди, живущие в доме, за исключением охраны. Я не буду вам мешать, поговорите с ними…

Истерики поутихли, народ осознавал свою причастность к драме. Выхода нет, хамить бесполезно. Они возникали один за другим, молчаливые, угрюмые. Кто-то сдержанно фыркал, кто-то прожигал глазами, третьи торопливо отвечали на вопросы, испуганно косясь на смежившего веки Ухватова, четвертые отвечали толково и твердо.

Где носило Марголина, когда шефу стало плохо? Ответ невразумительный. На добычу провианта референт отправился без десяти минут четыре. В 15.55 Ухватов ощутил дискомфорт. В четыре вышел из апартаментов и отправился на северную лестницу. Упал по воле злоумышленника и провалялся минуты три, пока горничная не подняла крик. Марголин появился в буфетной в 16.02! Забавная арифметика. Краснея и кусая губы, Марголин сказал, что зашел по пути в библиотеку (там же, где бильярдная) – подобрать шефу томик Куприна, он сам просил (Ухватов сдержанно кивнул), поскольку обожает этого писателя с его «неуемным и жгучим интересом к жизни». Да и оба они, к слову, произошли от татарских княжон. Но не нашел нужного произведения – мемуары «Купол св. Исаакия Далматского», в которых писатель повествует о своей борьбе за выживание в трудные годы Советской власти. Он вообще не нашел в библиотеке Куприна! Поэтому махнул рукой на это дело и отправился в буфетную за обедом. Подтвердить слова Марголина оказалось некому – в библиотеке было пусто.

Горничная Юля на часы не смотрела. Она несла стопку белья из свободной комнаты восточного крыла в прачечную (закуток у охраняемого перехода в кухонный домик), намереваясь сократить дорогу по северной лестнице. Сокращение на пользу не пошло: ступив на узкую галерею, она спустилась на пару ступеней, узрела «труп» и подняла истошный крик (при слове «труп» Ухватов беспокойно шевельнулся).

Надежда Борисовна, воспользовавшись послеобеденным затишьем, писала письмо маме в Астрахань – и в подтверждение сунула под нос Максимову незавершенную эпистолярию. Шалевич в собственных покоях знакомился с фундаментальными трудами Макиавелли (находит иногда) – из номера не отлучался и даже заперся. Пузырь за стенкой от Шалевича активно рефлексировал и тоже никуда не выходил. Коржак смотрел «Дежурную часть «Вестей», а после – записанную с вечера документалистику «Воры в законе». Косаренко банально спал.

Лизавета, не в силах выносить богатырский храп, спустилась в сад, залезла в отдаленную беседку и усердно творила маникюр. Возвращаясь по парадной лестнице, услышала истошный крик.

Садовник возился у себя в сарае. Повара томились на кухне. Охрана выполняла свои обязанности…

Такое ощущение, что бедлам в доме создавался искусственно. Охрана ходила чуть не строем – затоптали место происшествия, ничего не найдешь. Постояльцы косились друг на друга. Косаренко по-прежнему от всех шарахался – в том числе от милой сердцу Лизаветы. Народ бродил без дела – никто не хотел сидеть в одиночестве. То сбивались в группы, то распадались. Шалевич злобно стучал шарами в бильярдной. Пузырь, проинструктировав широкоплечего охранника (на предмет, куда тот должен смотреть), уволокся на озеро.

Вне подозрений, как ни странно, оказались только сотрудники агентства «Профиль». К моменту происшествия они сидели в буфетной, чему свидетелями – целых три работника общепита. Но этот отрадный факт не избавлял от косых взглядов. В конце концов Максимову надоело спотыкаться об охрану.

Он опять пробился «на прием» к Ухватову и безапелляционно заявил:

– Сан Саныч, в подобных условиях работать невозможно. Немедленно распорядитесь удалить охрану – она мешает. Пусть полянки топчут. Скоро ночь. Неужели трудно запереться в номере и никуда до утра не выходить? Это элементарно – зачем усложнять работу?

– Вы хотите оставить дом без охраны? – встревожился Ухватов.

– Сами будем ходить и патрулировать, – отрезал Максимов, – а ваши люди пусть стоят снаружи – не замерзнут. Объясните, Сан Саныч, что случится ночью, если народ предупрежден, надежно заперт и не делает попыток выбраться из скорлупы? А нам – значительно удобнее.

– Хорошо, – помедлив, согласился Ухватов, – если вы уверены в своей правоте… Я отдам распоряжение Шалевичу.

– Неужели ты и впрямь хочешь, чтобы агентство «Профиль» занималось ночным обходом? – ужаснулась Екатерина. – Спасибо тебе огромное, Костик, от всех нас, всю жизнь мечтали…

– К тебе это не относится, – успокоил сотрудницу Максимов, – а Вернер как-нибудь переживет. Иди в домик, хорошенько запрись и постарайся до утра не выходить. А мы уж позаботимся о своей безопасности.

Сохранять рассудок в дурковатом доме – занятие сложное, но жизненно необходимое. В преддверии ночи Максимов совершил небольшой вояж. Не за знаниями – за впечатлениями. Горничная Юля долго не открывала. А когда открыла, видок у нее был так себе. Бледный и трясущийся.

– Господи, – шептала Юля, – опять вы… Послушайте, сыщик, а вам не приходила в голову мысль оставить меня в покое?

– Приходила, – признался Максимов, – но я ее прогнал. Просто шел мимо, Юля, решил свернуть. С вами все в порядке?

– Насколько возможно, – кивнула горничная.

– А насколько возможно?

– Простите, не могу говорить… – Она колебалась, ломая голову, стоит ли пускать сыщика в комнату. – У меня беспорядок, да и в голове такой винегрет… Не могу прийти в себя. Как глаза закрою, так вижу тело этого человека у подножия лестницы… Не поверите, но я такая впечатлительная…

– Почему же, Юля, готов поверить. – Максимов с любопытством заглянул в комнату. – Боюсь, вашей впечатлительности хватает ровно на сутки. Вы лежали в постели, которую еще позавчера по неосторожности разделили с мертвым телом. Ассоциации не беспокоят?

– Вы нарочно надо мной издеваетесь? – вспыхнула девушка, наливаясь стыдливым румянцем. – Какое вам дело, где я лежу? На полу прикажете?

– Не обижайтесь, – улыбнулся Максимов, – просто мысли о вашей неудавшейся театральной карьере не дают мне покоя. Спокойной ночи, Юленька.

На ловца бежал большой, неповоротливый зверь – похожий на водную свинку, скрещенную с бегемотом. Размышляя о короткой памяти некоторых особ, Максимов вынырнул из коридора и столкнулся с полковником Косаренко, собирающимся отомкнуть собственную дверь.

– Послушайте, полко…

– Не подходить! – взвизгнул мент, бросая руку за пазуху. Ох как страшно.

– А я не подхожу. – Максимов миролюбиво показал пустые руки. Мент психованный – опасный вид для общества, стоит ли нарываться?

– Обойдите. – Полковник ткнул подбородком в массивные перила. От него убийственно разило шотландским скотчем.

Максимов подавил улыбку и боком сместился по краю галереи.

– Вы не хотите ничего сказать, полковник?

– О чем? – Воспаленные глазки настороженно следили за сыщиком.

– О вашей излюбленной мишени, – пояснил Максимов, – о некой горничной Юле – злодейке в пятом поколении.

– Насмехаетесь? – зашипел Косаренко. Но ядерного взрыва не последовало – внезапно он замолк и резко поменялся в лице. Небритая барсучья физиономия отразила какое-то неуместное случаю торжество. Глазки зажглись в предвкушении триумфа, он выпрямил спину и подбоченился. Это выглядело смешно, но, вероятно, что-то означало.

– Вы дилетант, Максимов, – четко проговаривая слова, возвестил полковник. – Ну ничего, вы скоро убедитесь в моей правоте и своей полной несостоятельности. И не только вы. Все идиоты в этом доме убедятся… На месте, говорю!

– Да стою я, стою, – поморщился Максимов. – С вами связываться, Валентин Иванович… Покусаете еще.

Он бочком скользнул к лестнице и, размышляя теперь уже о пристрастии некоторых наводить туман, устремился вниз. Но ровно через десять ступеней пришлось оставить в покое высокие думы. Навстречу поднималась Надежда Борисовна. Пройти мимо и не проявить внимание было бы нетактично. Он остановился.

Женщина также притормозила и приветливо улыбнулась. Она казалась усталой – словно полдня ругалась с пьяными грузчиками, а потом таскала за них мебель. Завивка раскрутилась, личико поблекло.

– Вы неважно выглядите, – посочувствовал Максимов.

– Я и чувствую себя неважно, – пожаловалась Надежда. – Голова болит просто зверски. Давно, признаться, не получала такого неудовольствия.

– Тяжелый день?

– Безумный день. Не помню, чтобы за четыре года случалось подобное. Я даже не подозревала, что в душе такая трусиха. Считала себя храброй, как Лара Крофт, и ужасно умной.

– Чертовски неприятно, – кивнул Максимов. – Загадочная личность начинает несколько докучать. Но вам по крупному счету разве может что-то угрожать?

– Надеюсь, нет, – Надежда Борисовна как-то рефлекторно передернула плечами, – если не считать, что я уже в двух шагах от увольнения. Гибель Кравца, покушение на Ухватова… Не дай бог, произойдет что-то еще – и тогда меня точно пинком под копчик. Да ладно, – женщина шутливо отмахнулась, – попросят с работы – открою фитнес-клуб, давно мечтала. Появится время свободное, женихом обзаведусь на старости лет…

Последнюю фразу она произносила безо всякого кокетства или ожидания. Просто так – о сокровенном. Надежда неудержимо засыпала – мутные глазки заволакивал сиреневый туман.

– А можно еще и собаку завести, – подхватил Максимов. – Приятных снов, Надежда. Вы способны без эскорта дойти до своей комнаты?

– Должна, – рассмеялась Надежда. – Спокойной ночи, Константин Андреевич.

Лизавета в игривых шортиках и маечке с двойными тонкими лямочками, имитирующими надетый под маечку бюстгальтер, сидела под шиповником и строила глазки тучному громиле с оттопыренными карманами. Вечерняя прохлада ее не беспокоила. По ликвидации трехсот граммов мартини это нормально. Увесистая бутылка с популярной наклейкой совершала взлетающие движения, замирала у рта и ненадолго опускалась.

Узрев Максимова, девица разулыбалась и заявила с хмельной прямолинейностью:

– Посидите со мной, Костя. Поплачусь вам в манишку, – и громко икнула.

Максимов с готовностью присел. Девица вильнула попкой и уперлась ему в бок острой тазовой косточкой.

– Поссорились с Валентином Ивановичем? – сочувственно спросил Максимов.

– Да подавись он насмерть вшивыми своими страхами, – ругнулась Лизавета, – трусишка зайка серенький… Терпеть не могу этого борова… а куда прикажете, Костя? Не хотите выпить?

– Давайте. – Максимов перехватил бутылку и решительно отхлебнул. Кислятина скрутила горло. Не любил он популярные дамские напитки.

– Не нравится? – разочарованно спросила Лизавета.

– Нормально, – Максимов вернул бутылку, – лишний раз доказывает, что все, что мы пьем, уже когда-то пили.

Девица прыснула в кулак:

– А вы забавный парень, Костя. Хотите со мной поговорить?

– Хочу, Лизавета. Вам некуда деваться от Валентина Ивановича? Я что-то не совсем понимаю.

– Да что вы можете понимать… – Бутылка взлетела и надолго застыла в наклонном положении. Уровень жидкости стремительно падал, а Лизавету развозило буквально на глазах. – Я обязана ему, понимаете? – Острая косточка впивалась все глубже, Максимов ощущал дискомфорт. – Из дерьма меня вынул, приласкал, и теперь я обязана его ублажать и оказывать всяческие почести в особо извращенных формах. Он мнит себя таким выдумщиком, особенно по части… – Девчонка щелкнула пальцами, подбирая нужные слова.

– По части гротескного решения эротических сцен? – сконструировал окончание Максимов.

– Ага… Вы свойский парень, Костя. – Девица залилась тоненьким смешком и чуть не выронила бутылку.

Охранник, наблюдавший за протеканием беседы, равнодушно зевнул и отвернулся.

Выслушивать нетрезвые женские откровения приходилось всю жизнь. Истории под копирку с небольшими и редкими вариациями.

Трудное детство, пьяная родня, поездка в большой, красивый город из занюханного рабочего поселка. Работать неохота, а красиво жить не запретишь, да и жизнь уходит. Яркий ресторан, «лянча» на парковке… После первого акта с хамоватым коммерсантом чувствовала себя говяжьей отбивной, но тысяча рублей в лифчике хрустела вполне реально. Дальше по наклонной. Грызущийся «рабочий коллектив» с «мамкой» Ариной, «мобильная бригада» по вызову – четыре девки в салоне и шофер Жорик – компанейский и незлой парень. Первые синяки, порезы. Ментовские облавы. Гэбэшникам барабанила, кирзовую кашу в «обезьяннике» глотала. Оскотинилась максимально. В долг влетела на четырнадцать «штук» – пришлось квартиру заложить и напрячься без выходных. Невнимательной сделалась – просто жуть. Натурального маньяка проворонила! Ах какая небрежность.

Подходила к ночному ресторану, а там парковка в полутьме и машины длинными рядами. Заманил мужской ласковый голос, бархатный такой, глубокий: присядьте, девушка, на заднее сиденье, полюбезничаем. Сотня долларов не повредит? Очень даже не повредит, молодой человек! Села, а как только угнездилась, нож блеснул! И рожа страшная, оскаленная! Патлы длинные, очки на носу… Увернулась, ручку давай искать, а нет на дверце изнутри ручки! Лезвие блузочку рассекло, ключицу задело – махал, ублюдок, пером, а опыта, видать, маловато. Снова перекатилась, а на левой дверце тоже ручки нет! Отличная ловушка! Тут как гаркнет ему прямо в рожу: «Ура-а-а!!!» Тот и растерялся, выпал в осадок. А Лизавета девушка резкая, вонзила пальцы маньяку в глаза да оттолкнула что есть мочи – тот и грохнулся виском о приборную панель. Нож выронил. Рыбкой нырнула через спинку, давай в переднюю дверь выползать. Руками по земле, а тот за ноги держит, не пускает. Молчит, зараза. Ножик, видать, оброненный ищет. Молотила пятками – выпала. Подпрыгнула – давай ближайшие машины пинать как следует: такой концерт поднялся!

Чесанула в ресторан, охранника сбила и какому-то пузану прямо в брюхо впилилась – он как раз в туалет направлялся. А у испуганной девушки видок, надо признать, весьма непосредственный. Ну и выпалила ему всю правду, проплакалась в объемистую жилетку. А мужчина серьезным показался, положительным. Смотрел на нее с такой неподдельной отцовской заботой…

Маньяка, вестимо, не нашли, но жизнь у Лизы с той поры как-то вдруг начала налаживаться. Съемная хата в центре, все удовольствия, одна лишь издержка – строгий наказ: на стороне не блудить, сидеть дома и пару раз в неделю ублажать потного толстяка, занимающего видное место в городской иерархии…

– Да пошел он в баню, этот окорок! – в сердцах воскликнула Лизавета, опустошая емкость: – Лучше бы меня маньяк тогда зарезал! Надоел хуже горчичника… Костя… – она вцепилась ему в плечо, – этот фраер уже спит. Он выселил меня в пустой номер – ну там, в восточном крыле… Вы, ей-богу, мне очень нравитесь, Костя. Пойдемте чего-нибудь придумаем…

В заводных постельных сценах он давно не участвовал. С Машей выходило скромно – по-семейному. Положение спас Коржак, весьма своевременно объявившийся на крыльце. Осмотрел подотчетные владения, заприметил парочку на скамейке и насмешливо присвистнул.

Елизавета виртуозно выругалась.

– Простите, – облегченно вздохнул Максимов, – мне еще кое с кем предстоит пообщаться. Не сидите здесь, Елизавета, замерзнете, идите спать. Я, возможно, загляну.

– С-смотри не обмани, с-сыщик… – сказала в дупель пьяная Лизавета.

– Неплохо проводите время, уважаемый, – констатировал начбез, внимательно наблюдая за приближающимся сыщиком. – Выслушиваете душещипательные истории?

– Могу и вашу выслушать, Коржак. Ничего не накопилось?

– Абсолютно. Не имею за душой душещипательных историй. И вам не советую относиться к ним серьезно. Половина этих повествований – бесстыжее вранье.

– Но на высокие думы настраивает, согласитесь. А вы довольно равнодушны, Коржак. Вам не интересно, кто безобразничает в доме?

– Очень интересно, – удивился начбез, – но боюсь, уважаемый, вы действительно суете нос не в свои дела. И потом, не приходит ли вам в голову, что распоряжение Ухватова убрать из дома охрану несколько вредит делу?

– Да что вы говорите? – изумился сыщик. – Он действительно распорядился убрать охрану? А признайтесь, Коржак, вам ровно до лампочки, что ночью дом останется без присмотра? Приказали – вы и рады выполнять. Не дорожите своим местом?

– Не зарывайтесь, Максимов, – прищурился начбез.

– Простите, я не прав, – спохватился сыщик, – вам очень интересно, чем окончится закрытая вечеринка. Но интерес ваш глубоко академичен. Могу вам предсказать – она закончится весьма занятно.

Он не верил, что убийца этой ночью решится на очередную акцию. Во-первых, не многие знали, что Ухватов удалил охрану. Во-вторых, какого рода акцию может совершить убийца, если постояльцы заперты в номерах, замки со степенями защиты, а любая попытка открыть дверь снаружи повлечет сигнал тревоги и сбегутся все охранники, бродящие по периметру? Как видно, Максимов так и не усвоил, что имеет дело с изворотливым и изобретательным убийцей.

– Ты предлагаешь бродить по дому до рассвета? – уныло вопросил Вернер, внимая жутковатой ночной тишине. – Прости, Константин Андреевич, но ночной ампир как-то не располагает к покою и гармонии. Может быть, продумаем варианты?

– Ночной ампир располагает к работе извилинами, – отозвался Максимов, – давай не ныть, Шура. Работа есть работа. Разрешаю изредка спускаться в гостиную и прикладываться к бутылке виски, стоящей на карточном столике. Надеюсь, ее никто не умыкнул. Но пить в разумных пределах – исключительно снятия страха для.

– Вот так-то лучше, – приободрился Вернер. – Схожу-ка я в гостиную, посмотрю, как там…

– Сходи-ка ты наверх, в западное крыло, – перебил Максимов, – твой пост – апартаменты Ухватова. На привидения не реагировать, всех прочих останавливать, вязать и доставлять в будку на воротах. Сдается мне, вменяемые люди этой ночью бродить по дому не будут…

Условившись пересечься в гостиной через полчаса, сыщики разделились. Вернер поволокся в западное крыло, бормоча под нос заговоры против злых духов, Максимов же покурил напротив лестницы, поднялся до середины пролета и застыл.

Половина второго ночи. Вязкая тишина окутывала здание как саван – покойника, казалась нерушимой, постоянной. Если долго стоять с широко открытыми глазами, таращась в полумрак, то можно разглядеть кривые тени, пляшущие на галерее, услышать голоса ангелочков, тихое шуршание парящих в воздухе астральных тел, писк мышей в подвале… Интересно, сколько лет этому зданию?

Подавив желание немедленно спуститься в гостиную и приложиться к спиртному, Максимов продолжил восхождение. Гладкий мрамор глушил звук шагов. Казалось, за спиной кто-то есть. И волосы шевелились на макушке – от предчувствия горячего дыхания в затылок… Какое, право, невежество – любое здание, где днями многолюдно, аккумулирует психическую энергию – это знает даже двоечник! Он прошел поворот, одолел еще несколько ступеней и, когда голова почти поравнялась с уровнем второго этажа, чуткое ухо уловило шорох…

Он машинально затаил дыхание, пригнул голову. Горло предательски перехватило. Липкий страх пополз по позвоночнику – от копчика к загривку – заставляя кровь холодеть, а ноги делаться чугунными. Прав дружище Вернер – этот чертов ампир доведет до белого каления… Он заставил себя сосредоточиться. Шорох мог почудиться, однако ушам своим он доверять привык. Шорох был. Издавал его не Вернер. Шифроваться не в привычках последнего, да и нечего тому делать в северо-восточном коридоре, в глубинах которого проживают Надежда Борисовна с горничной Юлей! А чутье подсказывало – шуршали там.

Убийцы-одиночки Максимов не боялся – если в честном поединке, один на один. А вдруг вооружен и опасен? Он стряхнул наваждение – чушь с рогами. Естественно, Надежда Борисовна способна оказаться злодейкой, да и Юля тоже. Но… Он поспешил напомнить себе – не выйдет злоумышленник этой ночью на охоту – незачем! Максимов приободрился – приготовил на всякий случай кулак и одолел еще несколько ступеней. Наваждение какое-то! Снова звук! Уже не шорох – очень явственно провернулся ключ в замке! Причем не где-то в кулуарах, а в непосредственной близости. Он присел. И очень своевременно! В центральной части галереи, где двое апартаментов – мертвого Кравца и живого Косаренко – открылась дверь. Левая! Образовался серый прямоугольный проем. В проеме что-то колыхнулось. Выросло, сделалось неповоротливой фигурой полковника Косаренко!..

Такого нахальства от высокого милицейского начальства Максимов не ожидал. Но времени на размышления – куда собрался этот обремененный массой трус – уже не было. Толстяк на цыпочках вышел из номера, померцал в проеме, затем осторожно прикрыл дверь и запер на один оборот. Постоял, навострив уши, спрятал ключ в карман, вынул что-то из другого кармана, еще немного постоял, как бы собираясь с духом перед долгим странствием, и крадучись отправился в северо-западный коридор!

Сыщик положительно ничего не понимал. Происходило что-то определенно важное. Массивная фигура уже скрывалась в извилистом чреве, когда Максимов спохватился. На цыпочках взлетел на галерею, перебежал открытое пространство и вжался в стеночку. Несмело высунул нос.

Если память в порядке, вчерашней ночью в коридоре имелось бледненькое освещение. Сегодня не горело ни одной лампы! Хоть глаз выколи. Массивный силуэт пока еще был в зоне видимости. Косаренко перемещался по какой-то замысловатой траектории – от стены к стене, рывками. А стены в этом коридоре абсолютно гладкими и ровными не были. Стилизации под колонны, образующие сложные выступы в стене – с громоздкими балдахинами и увесистыми арочными перекрытиями. Древний Рим в миниатюре…

Максимов оторвался от косяка, перебежал коридор, выждал. Если строго соблюдать дистанцию, то он его не потеряет. Огромная серая клякса продолжала колыхаться впереди. Вот сейчас поворот направо, надо догонять. Но случилось странное – не дойдя до поворота, полковник приблизился к комнате горничной и остановился. Вероятно, приложил ухо к двери – фигура как-то съежилась, уменьшилась в габаритах. Перетечь собрался в замочную скважину?

Максимов перебежал к очередной колонне, слился с гранитом. Такое ощущение, что Косаренко хотел постучать, но передумал. Рука отправилась в карман, что-то тихо звякнуло. Ключи?! Становилось жуть как интересно. Максимов оттолкнулся от колонны и сделал еще три шага, чтобы лучше видеть. И скорее мозгом, чем ушами, уловил присутствие за спиной! Человек прятался за колонной, а сыщик неосмотрительно проследовал мимо! Ах какая неловкость… Красивого разворота не получилось. В воздухе просвистел тяжелый, предположительно металлический предмет, хрястнул по затылку, и целый сноп искр брызнул из глаз!

Примечательно, что свое бесславное падение он запомнил. Рушился поэтапно: колени, бок, плечо, лоб…