Глава 2

Фиска металась по квартире, жалобно таращилась на хозяев и с ненавистью – на чужих. Покормить ее никто не озаботился, но кошка страдала не от голода. Ольга лежала на кровати в спальне лицом к стене и не реагировала ни на просьбы, ни на угрозы, ни на слезы. Впрочем, слез-то почти и не было, их глушил ужас. Рушился мир, разваливалась на куски их вселенная, а он, здоровенный мужик, не мог и пальцем шевельнуть. Сидел тупо и смотрел, как ходят по квартире тетки из опеки, как собирают детские вещи. Одетая Лизка сидит рядом, вцепилась в рукав отцовского свитера и дрожит, второй рукой прижимает к себе мягкую рыжую игрушку-лису. Мишка стоит рядом с матерью и тоже молчит, губехи трясутся, но пока держится. В коридоре топчутся тетки в синей форме – группа поддержки из отдела по делам несовершеннолетних, но заправляют всем вот эти сволочи. Одна здоровенная и мосластая, как лошадь, больше похожа на мужика, чем на тетку. Рожа квадратная, волосенки редкие, подбородок – Шварценеггер отдыхает. Роется в шкафах, перебирает вещи на полках и вешалках, бросает их куда попало. На ковре стоит сумка, в нее квадратная тетка мечет все подряд, злобно, с ненавистью и обидой на весь белый свет. Вторая – низкая, жирная, перекатывается бесформенным колобком, на голове не волосы – траченный молью мех неизвестного науке животного, говорит ласково, пальчики пухлые, с пятнами экземы. Шарится по квартире, мурлычет что-то себе под нос, берет вещи, подносит их к близоруким крохотным глазкам и ставит, куда придется. Убил бы голыми руками, обеих бы убил, да только хуже будет.

Фиска устала от беготни, взгромоздилась на компьютерный стол и положила хвост на клавиатуру. Шарик как раз докатился до окна, увидел кошку и умилился.

– Киса, – проворковала тетка. – Киса, киса, иди сюда.

И протянула к кошке жирные, с «перетяжками» лапки. Покладистая в обычной жизни Фиса недоуменно посмотрела на опекуншу, прижала уши и ловко три раза подряд с силой цапнула квашню за палец. Перепорхнула на подоконник, оттуда бросилась на пол и молнией сгинула где-то в недрах квартиры.

– Ой, – пискнула тетка, – укусила. Плохая киса. У вас йода и пластыря не найдется? – с отекшей обвислой мордочки на Илью уставились крохотные карие глазки.

«Топор есть и два ножа. Один хлеб резать, второй для харакири годится. Могу оба предложить, на выбор», – он сделал вид, что оглох. Обнял Лизу за плечи, прижал дочь к себе. Мишка обогнул пострадавшую от Фискиных зубов тетку, уселся рядом.

Поняв, что первую помощь ей тут не окажут, тетка старательно облизала укушенное место и направилась к Илье.

– Пойдем, девочка, – она потянулась к Лизе, взяла ее за руку. – Пора ехать, в приюте скоро ужин, тебе дадут сладкий пирожок. Ты любишь пирожки?

– Ненавижу, – прошептала Лиза, глядя бабе в глаза, – от сладкого можно стать жирной. Как ты.

Тетка поджала криво накрашенные губы и дернула Лизу за руку, потащила в коридор. Второй попыталась ухватить Мишку, но пацан вырвался, вцепился в отца, зашептал, словно в бреду:

– Меня в детдом сдадут за то, что я снегокат сломал? Я же нечаянно, я не хотел, – Илья зажал ему ладонью рот.

– Ты что, какой снегокат! Нет, конечно. Просто… так получилось. Вам с Лизой придется уехать. Ненадолго, я приеду за тобой. Как тогда, помнишь?

Мишка помнил. Как Илья увидел на теплотрассе пацана, как подошел, присмотрелся. Нет, не бомж, не уличный – не похож. Как позвонил ментам, как те приехали, забрали мальчишку с собой. Как выяснил потом, что пацан этот – сирота, что он сбежал из детдома и что его отвезли обратно. Как приехал в этот детдом через пару недель, нашел Мишку. Потом приехал еще раз, потом забрал его на выходные домой. А потом и насовсем, пройдя все круги ада под названием «усыновление». И вот теперь жизнь решила отыграть назад, и Мишку сейчас увезут в приют. И уж оттуда в детдом.

– Да, – кивнул он и уткнулся лбом отцу в плечо, – только побыстрее. Я там долго не протяну.

– Хорошо, только ты Лизу не бросай. Следи за ней, помогай, она маленькая еще. Пожалуйста, – прошептал Илья и поднялся на ноги. Из коридора слышался смех опекунш, что-то упало, в комнату вломилась мосластая баба с туго набитой сумкой. Бросила ее на пол и ломанулась мимо Ильи в спальню.

– Женщина! – рявкнула бабища. – Гражданка Кондратьева! Мы ваших детей сейчас увезем! Попрощаться не хотите?!

Ольга шевельнулась, села на кровати и откинула волосы с лица. Поднялась медленно, словно после наркоза, побрела к двери. Бледная, лицо неподвижное, губы сжаты – точно как русалка, выброшенная на берег. Покачнулась, ухватилась за створку двери, выглянула в коридор. И с силой захлопнула дверь перед носом квадратной тетки, да так, что стекло едва не вылетело.

– Вы что… – тетка с кулаками бросилась на дверь. – Вы что себе позволяете! Я в отчете все укажу… – Визг оборвался, Илья держал бабу за запястье и слегка отвел ее руку назад.

– Укажите, укажите, – проговорил он, глядя в мутно-зеленые зрачки опекунши. – Придешь на работу – строчи бумажки, сколько влезет. А будешь тут орать – я тебе руку сломаю. – «После того, как шею сверну», – он разжал пальцы и вышел в коридор. Инспекторш вымело за дверь, Мишка одевался под присмотром укушенной тетки. Лиза смотрела то на отца, то на закрытую дверь спальни. Илья присел на корточки, поцеловал дочь в щеку, обнял Мишку.

– Провожать нас не надо, – угрожающе проворковала опекунша. – Или я вызываю полицию.

Мишка взял Лизу за руку и потащил за собой к лестнице. Обеих теток вынесло следом, последней топала конеобразная, покрасневшая от натуги. Она выволокла из квартиры сумку с детскими вещами и захлопнула за собой дверь. Но за мгновение до этого под ногами монстра мелькнула черно-рыжая тень, Фиска просочилась в щель и выскочила из квартиры.

Грохот ног по ступеням стих, внизу шарахнулась входная дверь, потом от подъезда отъехал по-цыплячьему желтый микроавтобус. «Приют «Надежда» значилось на борту. Илья отошел от окна, остановился перед закрытой дверью спальни. За ней все так же тихо, даже слишком. Толкнул ее осторожно, вошел, встал на пороге. Ничего не изменилось, Ольга лежит лицом к стене, не плачет, но и не спит. Просто лежит и смотрит, наверное, в одну точку перед собой. Он и сам так половину прошлой ночи просидел, глядя на белый бок холодильника. Потом уснул, едва не свалился с табуретки, снова засыпал и просыпался, пока не пришли эти… Но теперь все закончилось, надо поговорить.

– Оль, ты спишь? – на всякий случай спросил Илья. Ответа нет и не будет, надо как-то пробить эту броню – хоть лаской, хоть силой. Он сел на кровать, коснулся плеча жены. – Оля, давай поговорим. Расскажи мне… – плечо дернулось, Ольга перевернулась на живот и глухо проговорила в подушку:

– Не трогай меня, отвали. Иди к черту, я тебя ненавижу. Проваливай, сволочь. Я разведусь с тобой… – на большее сил не осталось, это были ее первые слова с тех пор, как тесть привез ее из полиции вчера вечером. И на ближайшие часы последние, можно не сомневаться. Илья вышел из спальни и неслышно прикрыл за собой дверь. Тихо-то как, аж тошно. И надо бы поесть, да кусок в горло не лезет. Чаю тогда хотя бы выпить, сладкого, горячего, и Ольге не помешает. Да только выплеснет она мужу в лицо этот чай, надо еще подождать. День, два – сколько понадобится, он теперь совершенно свободен, торопиться ему некуда. Есть время, чтобы подумать, крепко подумать обо всем, что было и что ему делать дальше.

Чашка с кипятком и чайным пакетиком стояла у выключенной колонки, Илья на ощупь нашел «пилот», включил компьютер. Полез в сеть, чтобы отвлечься, а заодно и посмотреть, что пишут на местном форуме про «несчастный случай» на рельсах. Сообщений оказалось немного: «Это же-е-есть. Шел днем, видел немного. Блевал потом полчаса». «Менты сказали, что алкашка под поезд попала». «Охренеть, я там каждый день хожу, на семь двадцать. Хорошо, что в тот день отпросилась и в Москву не поехала». На этом все, очевидцев не было, или пользоваться Интернетом они не умели. Зато в свежей теме нашествие комментаторов. «Происшествие у «Юбилейного» – незамысловатый заголовок, под ним тьма отзывов. «Сегодня примерно в половине третьего дня на тротуар у магазина вылетел «Матиз» и врезался в витрину магазина. В машине находились двое – мужчина и сидевшая за рулем женщина. Мужчина кавказской внешности сразу покинул место происшествия, женщину увезла прибывшая полиция. «Матиз» восстановлению не подлежит, витрину будут ремонтировать за счет виновной, ее имя уточняется», – Илья пробежал текст, выдранный явно из местной газетенки, скрипнул зубами. Вот твари, их хлебом не корми, дай только на костях поплясать… И крутанул колесико мышки. Страница поехала вниз, замелькали строки сообщений и яркие пятна размытых фотографий. Снимали на мобильник, все нечетко, все в «зерне», но лица людей легко узнаваемы. Водительская дверь «Матиза» открыта, Ольга сидит за рулем, короткая юбка задрана выше колен, да что там задрана, ее просто не видно. Ноги врозь, на бедре видна чья-то рука, рожи не разобрать, только мутное пятно на уровне Ольгиной головы. Ниже еще одно фото, снято с приближением – видно, что Ольга пьяно улыбается, смотрит прямо в кадр, и черная носатая харя получилась отлично, все подробности видны. Как и полупустая бутылка коньяка в руке у жены, как ее распахнутый кардиган и голая грудь под ним, круглая, идеальной формы. Здесь Ольга уже привалилась к капоту, поправляет юбку, волосы растрепались, закрыли лицо. А вот она снова в машине, уже накрытая сине-серой курткой доброго полицая – голова задрана к потолку, губы прикушены, позади никого. «Отжигает тетка», «Классно отдыхают», «А я ее знаю, она английский преподает. Я Ваську к ней водила. И берет недорого». «Ни хрена себе учительницы пошли. На фиг, больше к ней ни ногой», – и так далее на пять страниц.

– Суки, как есть суки, – Илья вцепился в мышь едва ли не до хруста. – Урод на уроде, город дебилов. Чтоб вам всем… – он замер, осторожно повернул голову на еле слышный шорох у двери.

Ольга маячила за спиной как тень – высокая, бледная, в каких-то немыслимых длинных тряпках и старых джинсах под ними. Волос не видно в темноте, словно от человека осталась одна оболочка, и та скоро растает. Илья вскочил со стула, заслонил собой монитор, но было поздно. Ольга попятилась к двери, налетела на стену и зашарила по ней рукой в поисках выхода.

– Оль, подожди, послушай меня. Это все бред, я не верю. Нас кто-то подставил, – распинаться он мог сколько угодно. Ольге было плевать на его слова, он видел это по выражению лица жены – отрешенному, злому и торжественному. Стало жутко, Илья шагнул к Ольге, но та выставила руки перед собой.

– Кто подставил? Кому мы нужны? – Голос хриплый, срывается и дрожит. – Не подходи ко мне, не подходи. Это не бред, это правда. Я не дура, я все помню. Не подходи.

Илья остался на месте, Ольга побрела в кухню. Громыхнула там чем-то и пошла мимо мужа в спальню, закрыла дверь, Илья услышал, как скрипнули пружины. Отмер, наконец, выключил компьютер, выпил остывший чай и лег на Мишкину кровать. «Это правда», – ничего подобного, это не может быть правдой. Не может, и все. Но это было, как и «носорог» рядом с Ольгой, как героин в багажнике «Ровера», как весь сегодняшний день. Ладно, порошок в машине, пусть с натяжкой, еще можно объяснить – гайцы подбросили по чьей-то просьбе и не забесплатно. Можно напрячь мозги и вспомнить всех, с кем хоть раз в жизни поцапался или морду разбил. Но Ольга-то тут при чем, она каким боком причастна? А складно все получается – ему наркоту в багажник, ей в это же время коньяк, черную мразь с волосатыми лапами и разбитую машину. Но зачем такие сложности, когда могли, как Наталью…

Он засыпал, просыпался и снова проваливался в сон, чтобы, придя в себя, вернуться к накрепко засевшей мысли, из предположения ставшей уже уверенностью – от него чего-то хотят, чего-то добиваются, а объясняют вот таким способом. Знать бы, кто и чем он им, скотам, помешал… И не оставляло поганое чувство, словно попал в камнепад и летит теперь вместе с обломками скал в бездну, и ни кустика на пути, ничего, за что можно уцепиться. Только следи, чтобы гранитной глыбой по башке не заехало, только успевай уворачиваться. И обвал заканчиваться даже не собирается, наоборот – набирает силу, входит во вкус…

Дверь спальни открылась еле слышно, Илья сел на кровати и прислушался, поежился от холода. Снова на балконе в детской неплотно пригнанная створка на окне отошла, надо выйти и поправить ее… Тихие шаги замерли за дверью ванной, щелкнула задвижка замка, полилась вода. Илья свалился на подушки, закрыл глаза. И задремал под плеск воды, упал в черный сон, без мыслей и рассуждений. Вскинулся, словно кто-то ударил по плечу, снова сел, покрутил головой, прислушался. Все спокойно, по-прежнему ровно шумит вода в ванной. «Сколько времени?» Илья нашел мобильник, глянул на экран. Почти час ночи, однако. И что-то снова не давало ему покоя, застило тяжелые мысли, стучало в висках. Время, время – он сам не понимал, что происходит. Зажмурился, и перед глазами появилась картинка – фотографии со страниц городского форума. Шок, ярость, тихие шаги за спиной, гаснущий монитор. И четыре цифры в правом нижнем углу, тогда они показывали без четверти полночь. Потом провал, снова звуки шагов и плеск воды, который так и не прекратился. «Больше часа прошло». Илья поднялся с кровати, подошел к двери в ванную, толкнул ее. Закрыто изнутри, в темноте отлично виден светящийся контур.

– Оль, ты как? – произнес Илья негромко. – Выходи, уже поздно.

Тишина, только льется и льется вода. Молчит, понятное дело, и фиг заставишь ее говорить. Но грызло что-то изнутри, толкало к действиям, не давало молчать. «Я все помню, я не дура», – говорить-то она не разучилась, пусть пошлет куда подальше еще раз, только бы услышать ее голос, и можно ползти обратно в комнату. Сама разберется.

– Выходи, – он грохнул кулаком по створке, прислушался. Снова ничего, ни малейшего движения внутри. Еще удар, от которого на голову посыпалась пыль с наличника, еще – с тем же результатом.

– Выходи, или я дверь сломаю! – проорал Илья и замер, затаив дыхание. Черта с два, то же безмолвие в ответ, и на душе уже не просто кошки скребут, а полыхает все от ярости и бессилия.

– Я тебя предупредил! – он вжался в стену напротив двери и врезал ногой по замку. Хлипкая конструкция вылетела со второго удара, Илья рванул дверь на себя и едва не задохнулся. Тошный, сладковатый дух, приправленный растворенной в воде химией, ударил в лицо, пар застилал глаза, в его клубах ни хрена не разобрать. Только видно, что вода в ванне почему-то багровая, а на бортике лежит мокрая черная тряпка, а под ней что-то белое, неподвижное. Присмотрелся – не тряпка это, а волосы раскиданы, и бледное, с застывшей гримасой судороги Ольгино лицо уже пошло синевой. Как была – в футболке и старых джинсах – так и лежит по грудь в черной воде, словно спит.

Сначала действовать, потом думать – сейчас то, что надо. Илья выволок Ольгу – тяжелую, неповоротливую в мокрой липкой одежде – из ванны, уложил на пол. На плитках немедленно расползлось жуткое багровое пятно, из разрезанных вдоль вен под локтями на обеих руках бегут темно-алые ручейки. Вены – это не артерии, она бы давно умерла, но до артерий трудно добраться, они проходят слишком глубоко, обычным «кухарем» не достать…

Он встал на колени, раздвинул Ольге веки. Так, рефлексы есть, она жива, только без сознания от кровопотери.

– Сейчас, сейчас, – бормотал он, сжимая зубы, чтобы они не лязгали, сорвал с вешалки полотенце и разорвал его надвое, жгутами перехватил Ольге руки выше локтей, посадил ее, прислонил к стене. И ударил с силой пару раз по бледным с багровыми разводами щекам. Ольга слабо мотнула головой и поползла по стенке вниз. Илья подхватил ее, поднял ей руки, прижал к груди.

– Вот так сиди, чтобы руки выше сердца были, или умрешь, – и ударил ее по лицу еще раз. Мотнулись мокрые волосы, Ольга застонала, приоткрыла глаза, руки задрожали и упали на колени. Она шевельнула ими, но поднять не смогла, Илья вылетел из ванной, нашел мобильник и бросился назад.

– Попытка самоубийства, перерезаны вены под локтями, большая кровопотеря, – он продиктовал адрес сонному диспетчеру «Скорой» и встал на колени рядом с Ольгой.

– Зачем, зачем, – твердил он, держа ее запястья. – Надо было все мне рассказать, это бред, подстава, я не верю.

Ольга не отвечала, да и не слышала она ничего, снова впала в забытье. Зато кровь из разрезанных вен уже перестала сочиться, края ран были красными, воспаленными, но сухими. Илья приподнялся и выдернул затычку из слива, вода с шумом полилась по трубе. В дверь позвонили, он осторожно уложил Ольгу на пол и бросился в коридор. Заметил на бегу на дне ванны нож – лучший из своей коллекции, из отличной острой стали с длинным клинком, почти холодное оружие, таким и артерию запросто вскрыть можно… Вопросы будут, а их надо избежать, и так все вляпались по самое некуда. Схватил мокрый нож, кинул его в корзину с грязным бельем и побежал открывать. Вошли четверо, стало шумно, и запахло лекарствами, Ольгу уложили на носилки, накрыли одеялом, понесли вниз.

– Я с вами поеду! – крикнул Илья и бросился одеваться. Врач буркнул что-то вроде «мне пофиг, езжай, если хочешь», но Илье было наплевать. Оделся наскоро, захлопнул дверь и помчался вниз, к желто-белой «Газели» «Скорой помощи».

Гонка по темному заснеженному городу, желтый фонарь над дверью приемного отделения, длинный гулкий коридор с бесчисленным количеством дверей по обе стороны и одной, огромной, в самом конце. Она-то и закрылась перед его носом, рявкнул кто-то: «Не положено», каталка с накрытой мокрым одеялом Ольгой пропала. Илья остался один, побрел обратно, натыкаясь на сонный злой персонал больницы. Уселся на подоконник, глянул в окно, потом на часы. Третий час ночи, а ему казалось, что прошло минут сорок с того момента, как он вытащил Ольгу из воды. Пятнадцать минут, полчаса, час, полтора – он успел уже примелькаться в коридоре, бродил, как лунатик, не сводил с заветной двери глаз. Врач появился еще через полчаса, посмотрел на выросшего на пути Илью красными глазами, обогнул препятствие и двинул по коридору к лестнице на второй этаж. Илья не отставал, держался на полшага позади.

– Кровопотеря тридцать процентов, проведено переливание компонентов крови, через пару часов проверим на отторжение. Повреждено сухожилие на левой руке, понадобится повторная операция, – врач сбавил шаг, Илья заступил ему дорогу.

– Где она?

– В реанимации пока. Сутки полежит, потом в общую переведем. У нее родственники есть?

– Я родственник, – ответил Илья. – Я ее муж.

– А ваша жена что – сирота? – со злым ехидством поинтересовался врач.

– Нет, у нее мать есть, отец, сын, дочь. К ней можно?

– Нет, конечно, – врач кивнул знакомому и неспешно зашагал дальше. – В реанимацию посторонним нельзя. В обычную палату переведем, тогда и приходите. Все, молодой человек, не мешайте, мне работать надо.

Ничего, сутки – это немного, через двадцать четыре часа он вернется сюда. Сейчас бесполезно орать, требовать, биться головой о стену – не поможет. А Ольга тем временем придет в себя, может, ей даже станет легче. «Повреждено сухожилие» – неудивительно, таким резаком по руке себе полоснула, да еще и в состоянии аффекта…

Домой он пошел пешком, и даже не потому, что в четыре утра маршрутки не ходят и такси ни за какие деньги не поймать. На ходу и думалось лучше, и назойливые мысли словно сдувало ветром. Прошел мимо школы, глянул на темные окна и, не останавливаясь, зашагал дальше, миновал дом, где жила Наташа. Посмотрел на знакомые темные окна, отвернулся, двинул дальше по снегу и морозу. Навстречу не попалось никого, даже бездомные псы попрятались от холода и ветра. Проскочила по дороге плоская иномарка без номеров с выключенными фарами и пропала в метели.

Илья вошел в подъезд, полез в карман за ключами, нащупал тяжелую связку и пошел по ступеням вверх. Сил осталось только доползти до двери, он словно засыпал на ходу. Еще немного, последний рывок, вставить ключ в замочную скважину, повернуть его и ввалиться в квартиру. И спать, спать, сколько влезет, если понадобится – налопаться снотворного, чтобы поскорее прошли эти сутки, чтобы не терзала единственная мысль: «Зачем?»

Ноги не слушались, он споткнулся о последнюю ступеньку и едва не упал, пролетел через площадку и остановился у приоткрытой двери своей квартиры. «Не понял. – Илья смотрел на дверь, словно видел ее впервые. – Закрыть я ее, что ли, забыл? Нет, я еще из ума не выжил…» Он прислушался – ничего, только стучит снег в оконное стекло на площадке. Потянул на себя дверь за ручку, шагнул в темноту и сразу споткнулся обо что-то на полу, едва удержал равновесие, глянул себе под ноги. Дорогу преграждала перевернутая тумбочка, раньше она стояла в углу. На нее кидали газеты, и, поджидая хозяев, спала в груде макулатуры Фиска. Сейчас все ящики выдернуты, валяются на полу, мелкое барахло из них раскидано по полу. Дальше – не легче, в кухне и комнатах полный разгром, оборваны даже шторы на окнах, сорваны с петель дверцы шкафов, зеркало на стене в коридоре пошло трещинами. В него кинули тяжеленную напольную керамическую вазу, ее горлышко отбито, валяется на подзеркальной полке. Одежда, белье, обувь, детское барахло, крупы в кухне, посуда, вилки, ложки – все вперемешку, что-то разбито, что-то уцелело. А замок на входной двери незатейливо вывернут вместе с клоком обивки, на кровати в спальне валяются горшки с цветами, земля рассыпалась по покрывалу и простыням. Монитор в детской комнате валяется на полу, по системнику словно слон прошелся вперед-назад, сам стол залит какой-то скользкой дрянью.

Кто-то основательно потрудился здесь в отсутствие хозяев, с фантазией поработал, с огоньком. Благо времени было предостаточно: резвись – не хочу. Работали нарочито грязно, даже паскудно, а пропало что-то или нет – непонятно в этом разгроме, сначала надо порядок навести, а уж потом дебет с кредитом сводить. А толку-то? Не ментов же вызывать, они того гляди сами за ним явятся…

Илья вернулся в коридор, кое-как прикрыл входную дверь, вернул тумбочку на место и подобрал разбросанные газеты. На пятом этаже хлопнула дверь, кто-то побежал по ступенькам вниз. Не иначе, на первую электричку в Москву торопится, время подходящее, уже почти шесть часов утра. Выйти, что ли, перехватить по дороге, спросить – может, человек видел что или слышал? Нет, без шансов, пошлет только куда подальше. Свидетелей искать бесполезно – ночь, все спят, никто ничего не видел. Даже если и видели – не скажут, предпочтут промолчать. Сучья порода, рассудка нет, одни инстинкты – жрать, сношаться, гадить. «Не знаю, не видел, не слышал», будто и не понимают, что Земля круглая и завтра им самим понадобится помощь ближнего. А он тоже глухой, слепой и немой. Словно инстинкт самосохранения у людей майонезом отшибло, «сдохни ты сегодня, а я завтра» – вот наш девиз…

Уже рассвело, когда он закончил убираться в квартире. Последними сгреб с кровати в спальне засыпанные землей грязные тряпки, поволок их в ванную, затолкал в стиралку. И только сейчас заметил на пододеяльнике и покрывале длинные бурые, уже засохшие полосы. «Значит, она в комнате еще попыталась. Сразу после того, как фотографии увидела… А кровь сворачивалась, пришлось в ванную идти…» Илья вспомнил про нож, открыл корзину и сразу захлопнул ее. Откуда-то из глубин квартиры донеслась трель мобильника, жутковато прозвучавшая в полной тишине. Номер, слава богу, знакомый, но от этого не легче. Откладывал, откладывал объяснение, и вот получите – отец сам звонит ему, и от разговора хорошего не жди.

Голос отца был глуховатый и напряженный, чувствовалось, что слова даются ему нелегко.

– Что у вас? Что нового? – понятно, что знает все. Ольгины родители постарались, да и сплетни из города долетают быстро. Пятнадцать километров до поселка рядом с развалинами войсковой части – ерунда при современном развитии средств связи. Понятно, что долго ждал, когда сын сам позвонит и отчитается, но тут, видимо, нервы сдали, а может, и фотографии те чертовы видел…

– Ольга в больнице, – сказал Илья. – Кровопотеря и повреждение сухожилия. Операция нужна.

– Дети?

– Опекунши в приют отвезли, – после этих слов оба замолчали.

– Ну, давай, – первым начал отец. – Рассказывай все, как на духу. Все, понятно?

Понятно, чего там не понять. Плохо, что все вот так скомканно получилось, после суток без сна, и мозги не соображают, и косноязычие одолело, а от собственного бессилия выть хочется. Кое-как выложил отцу всю правду и умолк, ожидая реакции. Тот молчал, Илья слышал в трубке плеск воды и собачий лай. Хельма, красавица «азиатка», сторожит отцовский дом и двор, голос подает редко, а тут разошлась что-то… Отец по-прежнему молчал, время шло, глаза слипались, виски как обручем сдавило.

– Ну хоть ты-то мне веришь? – не выдержал Илья. – Не перевозил я наркоту, мне гайцы ее на посту подбросили…

– Верю, – оборвал его отец. – Хоть иногда ты ведешь себя как последний кретин, но не настолько с катушек съехал, чтобы дурью торговать. Думай, кому ты дорогу перешел. Всех вспоминай, начиная с детского сада.

– Нет у меня врагов! – едва не заорал Илья, разом припомнив весь ужас последних бессонных ночей и дней, когда перебрал в голове всех, с кем столкнула его жизнь. – Живых нет, точно.

– Тогда греши на мертвых, – безжалостно ответил отец.

Пришла очередь Ильи взять паузу.

– Ты чего говоришь? – опешил он.

– В жизни всяко бывает, – гнул свое отец. – Думай, побыстрее соображай. И приезжай, если хочешь, поговорим, вместе посмотрим, что можно сделать. Хоть сегодня, я пока один, жена в город уехала.

Никакая она ему не жена, отец в силу врожденной порядочности свою сожительницу так называет. Третий год вместе живут, после смерти матери Ильи. Отец выждал, как положено, год после похорон и привел в дом Алену, Елену Сергеевну. Илья к ней долго присматривался, но тетка вроде ничего оказалась…

– Сегодня не получится, – сказал Илья. – Я сначала с Ольгой поговорить должен. Она сказала, что все помнит, мне надо узнать…

– Иди, – согласился отец, прикрыл ладонью микрофон и рявкнул на Хельму. «Азиатка» притихла, но ровно на несколько секунд, загавкала по новой.

– Как поговоришь – сразу мне звони, – распорядился отец. – И узнай, куда внуков отвезли, я к ним съезжу. А то Мишка может дров наломать, знаю я его. Может, хоть Лизу мне отдадут.

«Не надейся». Илья подошел к окну, посмотрел вниз. Снег, люди, машины, бездомное зверье – все, как обычно, как вчера, позавчера, и точно так же все будет завтра. Надо поспать хоть пару часов и ехать в больницу к Ольге, от того, что она скажет, очень много сейчас зависит.

– Обязательно, – пообещал Илья. – И когда выеду, тоже позвоню. Все, отец, пока, до связи.

Еще сжимая в ладони мобильник, грохнулся на кровать, закрыл глаза. И уже на грани сна и яви подумал вдруг, почему этот зловещий некто до сих пор ходит вокруг да около, вместо того чтобы разделаться с Кондратьевыми одним ударом? Судя по всему, он может себе это позволить, но нет – играет, как Фиска с солнечным зайчиком. А может, смысл в самой игре?

Похоже, что так оно и было, всю дорогу до больницы его не оставляло мерзкое чувство чужого взгляда в спину. И не только в спину, попалась на пути парочка неопределенного возраста невзрачных субъектов, неброско одетых, с простыми глуповатыми физиономиями, но наглыми изучающими взглядами. На таких раз посмотрел – и забыл, в толпе ни за что не узнать. А толпы-то как раз и не было, и узнавать никого не приходилось – к середине пути Илья уже точно знал, что его провожают. Двое тех самых, невзрачных, шли параллельным курсом по другой стороне улицы, ловко лавировали между прохожими, с «объекта» глаз не спускали. Еще двое топают позади, и ошибки тут нет. Он остановится – они притормаживают, он в магазин – они в магазин. Он за угол, типа приспичило, они если не следом, то поблизости караулят, рожи отворачивают, делают вид, что просто случайно в подворотню зашли, адресом ошиблись.

Мандраж и шок от «открытия» к концу пути сменила веселая злость, Илья уже всерьез подумывал, а не подловить ли преследователей в укромном месте, коих поблизости тьма-тьмущая, есть и такие, что самостоятельно назад не выбраться. И потолковать там по душам, обстоятельно потолковать, неторопливо и вдумчиво. Но подумал и решил диалог пока отложить, для начала обдумать все хорошенько и перенести встречу на поздний вечер. Выйти вечерком воздухом подышать и сразу в сторону котельной двигать, овраг там – на загляденье, не овраг, а комната для переговоров. И прудик рядом имеется, правда, льдом сейчас покрыт, но рыбаки в нем периодически лунки сверлят, он сам недавно своими глазами видел… Кто бы эти скоты, что следом за ним сейчас идут, ни были – они не местные, и об овраге том не подозревают и ведать не ведают, а знание местности – великая вещь…

Поэтому на слежку он плюнул и пошел себе спокойно, поглядывая иногда на стекла витрин и окна проезжавших автомобилей. Идут, идут, родимые, и позади, и по левую руку, и по правую – просто почетный эскорт какой-то… Дошел до приемного отделения, демонстративно повернулся на крыльце и обалдел: за ним никого, снуют туда-сюда обычные, озабоченные своими делами люди, а шпиков и след простыл. «Поматросили и бросили», – усмехнулся Илья. Проводили до больницы и потащились греться, чуют, гады, что он тут надолго задержится. Ничего, вечером поговорим.

В хирургии Ольги не оказалось. Замученная раздраженная медсестра остервенело перелистала толстый журнал, потом куда-то звонила, потом снова копалась в бумажках.

– В реанимации, – выдала она наконец. – К нам не привозили.

– Как – в реанимации? Врач сказал, что ее переведут в общую через сутки…

– Вот идите к этому врачу и с него спрашивайте! – откровенно вызверилась тетка в давно не стиранном белом халате. – Нет у нас Кондратьевой, не поступала.

«Ладно». Илья спустился на второй этаж, пошел по коридору, следуя указателям «Реанимационное отделение». Двери, двери, душный больничный запах, облупившаяся краска на стенах, волнистый линолеум на полу, безучастные лица попадавшихся навстречу людей. Поворот, еще один, и вот впереди заветная дверь из белоснежного пластика, вывеска над ней «Посторонним вход воспрещен», металлические стулья вдоль стены. И сразу на двух развалилась мать Ольги, роется в кошелках, тесть стоит у подоконника, разговаривает по телефону. Зятя то ли не видят, то ли не обращают внимания. Впрочем, нет, видят – теща оторвалась от сумки, прищурилась хищно и уставилась на Илью.

– Явился, – с нехорошим спокойствием произнесла она. – Не прошло и года. Молодец, – и снова зарылась в кульки и свертки.

– Добрый день, Тамара Ивановна, – Илья решил, что будет вежливым, пусть даже из последних сил. Поставил пакет на стул, присел на краешек. – Вы с врачом говорили? Как она?

– Состояние тяжелое стабильное, – это подошел тесть. – Заражение крови у нее началось, температура высокая. Нас к ней не пускают, говорят, стерильность и строгий режим…

Выглядел он неважно – бледный, глаза красные, руки подрагивают, видно, тоже всю ночь не спал. И поднялись наверняка рано, чтобы за полсотни километров примчаться к дочери в больницу. Но в глазах заметен колючий огонек, губы поджаты – как всегда перед скандалом. «Держись», – Илья не ошибся, все понеслось по накатанной, их не смущала даже обстановка.

Претензии не новы – он виноват во всем, даже в том, что вчера кто-то побывал в его квартире. Думал, что сообщение о налете хоть немного «собьет температуру», но просчитался.

– Как – ограбили? – тесть сначала обалдел, но быстро взял себя в руки.

И понеслась – жить негде, квартира уйдет за долги пострадавшему от «Матиза» магазину, Ольгу они увезут с собой, Лизу тоже.

– А пацан нам не нужен, – вот, наконец-то. Теща давно мечтала, во сне видела, как произнесет эти слова в лицо ненавистному зятю, и вот настал ее звездный час.

– Он вас чем-то обидел? Сломал что-то, украл? – вопрос остался без ответа. Все, можно уходить, Ольгу он не увидит. Тесть с тещей будут стеречь ее, как паук добычу, шансов у него нет. Заражение крови… Хоть бы парой слов с ней перекинуться, может, заплатить кому…

Теща входила в экстаз, с ней приключилось что-то вроде транса, она по третьему заходу перебирала все грехи Ильи, говорила надрывно и монотонно, грозила сорваться в истерику. Тесть куковал рядом, поддакивал и терзал в пальцах молчащий мобильник. Илья подошел к плотно закрытой двери с матовым стеклом, подергал за ручку. Дверь открылась ему навстречу, он едва успел отшатнуться. С той стороны вылетела высокая с поджатыми губами медсестра, глянула сурово на Илью и ринулась к лавкам.

– Женщина, прекратите, или я охрану позову, и вас выведут отсюда! – одного окрика было достаточно. Теща заткнулась на полуслове, с жалостным выражением уставилась на медсестру.

– Мы к Кондратьевой Ольге, родственники…

– Ждите! – рыкнула в ответ женщина в белом и направилась к двери.

– Подождите, – попытался остановить медсестру Илья. – Можно мне на минуту. Я…

Медсестра молча ткнула пальцем в сторону плаката «посторонним в…» и захлопнула дверь. «Надо было сразу ей денег предложить», – Илья вернулся к притихшим родственникам. Теща демонстративно зарылась в кошелку, тесть таращился на темный экран мобильника.

– Вы Лизу и Мишку навещали? Как они? – в ответ тишина. Илья ждал, не уходил – самому в приют соваться бесполезно, к отцу-наркоторговцу детей близко не подпустят. Нет, есть, конечно, способы преодоления препятствий, но их лучше оставить на крайний случай.

– Не твое дело, – прошипела разъяренная Тамара Ивановна. – Тебя не касается. Вас обоих родительских прав скоро лишат, и правильно сделают. Лизу я на себя запишу, а… Сволочь ты, всю жизнь Оленьке сломал!

Илья пошел прочь по коридору. Поворот, еще один, небольшой закуток и сразу за ним лестница вниз, на улице ветер – но уже не ледяной, а влажный и пахнет по-особому, как всегда бывает в конце зимы. В больничном дворе та же суета, снует народ, по глубоким колеям подъезжают машины. Но чего-то не хватает, Илья даже не сразу сообразил, чего именно. Постоял с минуту, подышал глубоко, чтобы успокоиться, посмотрел по сторонам. Да, все верно, его никто не ждет, в этом городе он больше никому не нужен. Даже наглая открытая слежка пропала, как ни крути головой, сколько ни останавливайся и ни любуйся на себя и окружающих в витрины и прочие зеркальные поверхности. Или «хвост» стал действовать по-другому – хитрее, тоньше? «А вдруг они мысли читают и про овраг догадались? Надо проверить…»

По городу он шатался до ранних сумерек, от больницы двинул к дому самым дальним, кружным путем. Миновал улицу, другую, перебежал дорогу в неположенном месте, на другом перекрестке послушно ждал разрешающего сигнала светофора. Школу обошел десятой дорогой, прошел невдалеке от того самого оврага, который намеревался посетить сегодня ближе к полуночи, и остановился, как витязь на распутье. В плотном тяжелом воздухе проплыл басовитый и сосредоточенный гудок тепловоза. «Вокзал же недалеко…»

Вокзал, рельсы. Там он еще не был, да и не собирался, честно говоря. Но раз уж оказался так близко, то можно и завернуть ненадолго. Вдруг провожатые объявятся, а на улице уже темнеть начинает. Еще часок – и можно приступать.

Илья добежал до переезда, постоял перед закрытым шлагбаумом, пропустил электричку и пассажирский Москва – Воркута. Теперь на ту сторону, налево по шпалам запасной ветки мимо груд смерзшегося щебня и дальше вниз. Тропинка здесь уводила под насыпь, Илья добежал до заброшенного двухэтажного деревянного барака, остановился. Отличное место – поблизости ни души, поезда грохочут над головой, ори не ори, никто не услышит. Наталья шла со стороны дома, скорее всего на насыпь поднималась где-то здесь. Если учесть, что все произошло не на вокзале, а поблизости от народной тропы, до которой метров пятьдесят, то начинать нужно отсюда.

Он взобрался на насыпь, осмотрелся. С обеих сторон семафоры горят красным, можно не торопиться. А место издалека видно, на фонарном столбе остались еще обрывки ограничительной ленты. «Здесь». Он шел по мерзлому щебню и льду, смотрел то себе под ноги, то по сторонам. Народу немного, бегут с вокзала кратчайшим путем, место открытое, снизу не разобрать, что наверху происходит. Он дошел до столба с обрывками ленты, постоял, рассматривая матово блестевшие в свете фонаря рельсы и щебень. Сделал еще пару шагов вперед по направлению к вокзалу, вернулся. Здесь, значит. Ловко, ничего не скажешь…

За спиной раздался мощный гудок, по глазам полоснул луч прожектора. Илья сбежал по насыпи вниз, задрал голову. Сверху полетела снежная пыль, электричка пронеслась, снижая скорость на подступах к станции. А вокруг по-прежнему никого, и на горизонте не видно. Ну, делать нечего, комитет по торжественной встрече сам свернул свою деятельность, будем ждать, что день грядущий нам приготовил.

До дома он добрался на маршрутке, заглянул по дороге в магазин и двинул по знакомой тропе через дворы. В подъезде тепло, темно и тихо, благо подниматься невысоко. На межэтажной площадке Илья остановился, полез в карман. И охнул от неожиданности, когда в ногу с размаха врезалось что-то плотное, теплое. И замяукало жалобно, чуть не плача.

– Привет, – он погладил отощавшую Фиску. – Вернулась, наконец. Где шлялась-то? – Кошка орала в голос, цеплялась за штанины и едва не тащилась по ступеням, приклеившись к хозяину.

– Уйди, – пришлось присесть на корточки, чтобы отцепить ошалевшую от радости кошку. Фиска ловко запрыгнула ему на руки и принялась тереться о колючий подбородок. – Еще не хватало, ты, поди, блох нахваталась, – Фиска полетела вниз, мявкнула негодующе и заурчала – уютно, по-домашнему. Как всегда, когда подлизывается или есть просит, а есть просит она всегда…

Он уже стоял напротив своей раскуроченной двери и тянулся ключом к замку. Но отдернул руку, замер, не обращая внимания на кошку. Показалось, или внутри что-то прошелестело, тихо, словно ночная бабочка крылом стекло задела? Фискино мурлыканье усилилось, она бодала дверь и, задрав хвост, терлась о ноги хозяина. Весь вид кошки говорил: пошли скорее, я есть хочу. И снова еле слышный шорох за дверью, словно кто-то подошел к ней с той стороны и ждет, Илье даже показалось, что он слышит дыхание человека.

«Паранойя. Или еще нет?» – после пережитого за эти дни он был готов поверить, что повредился рассудком. Но ничего не мог с собой поделать, инстинкт самосохранения не просто требовал – пинками гнал прочь от двери родного дома. Но войти туда все равно надо, хоть тушкой, как говорится, хоть чучелом.

«Лучше испачкаться в грязи, чем в крови», – сработала первая заповедь выживания, вбитая в голову за годы службы. Илья поставил пакет на площадку и отступил назад. Двигался так тихо, что сам не слышал своих шагов, да Фиска помогала. Увидела, что хозяин включил обратку, расстроилась до невозможности и орала так, что вопли мартовских котов соловьиными трелями покажутся.

А Илья уже сбежал на первый этаж, остановился под козырьком подъезда. Окна квартиры выходят на обе стороны, еще шаг – и он будет как на ладони. Значит, придется пойти другим путем.

Он стоял еще с минуту, осматривался, прислушивался. Народу немного, но кто-то все равно постоянно шастает туда-сюда, и сейчас даже неплохо, что всем друг на друга плевать. Вышли из соседнего подъезда подростки, поорали, поматерились и побрели к очагу культуры – палатке с пивом. Проскочила мимо Ильи тетенька с встревоженным лицом, озабоченно шепча что-то в мобильник. Он выждал еще немного, шагнул к газовой трубе у подъезда и по ней влез на козырек. Утонул почти по колено в снегу, метнулся к стене, прижался к ней спиной, глянул вверх. За окнами его квартиры темно, и комитет по торжественной встрече, если он действительно внутри, электричество экономит.

Илья подпрыгнул, со второй попытки ухватился за продолжение газовой трубы, на этот раз горизонтально проходившей под окнами второго этажа, подтянулся и встал на ноги. Колени слегка подрагивали, вниз он старался не смотреть. И осторожно, шаг за шагом двинулся вперед, обтирая курткой кирпичную стену. Подошвы скользили, с трубы летели ледышки, со звоном падали на подоконники первого этажа. Хорошо, хоть никто не высунулся посмотреть, в чем дело, а то давно бы спалился… Пригнулся, в полуприседе миновал одно окно, второе, третье, и впереди уже показался родной балкон, заботливо застекленный и в прошлом году собственноручно обшитый вагонкой. В квартире после этого стало теплее, правда, одна створка не желала держаться на месте и постоянно вылетала из конструкции. Как и сейчас – Илья толкнул ее кулаком, застекленный фрагмент профиля подался назад и в сторону. Еще удар, пластик погнулся и отъехал еще дальше, Илья подцепил его снизу и выдернул из пазов. И едва не сорвался с трубы, повисел на руках с десяток секунд над бездной, нашел ногами опору и перевел дух.

Поганая створка полетела в сугроб под окнами, Илья уцепился обеими руками за перила балкона, оттолкнулся от трубы и повис животом на плоском металлическом ограждении. Еще рывок – и он почти дома, внутри промерзшего пластикового «скворечника». Посидел на полу пару минут, прикидывая, как быть дальше. А тут прикидывай, не прикидывай – выход один. Вернее, вход. А вот и ключик…

Стекло не выдержало уже первого удара, рама контакта с обухом туристического топора не пережила. Илья ввалился в комнату, сжимая оружие в руке, перекатился по полу и вжался в стену. Точно, здесь они, голубчики, двое как минимум, может, и больше – за ним сегодня четверо ходили…

Один уже топает по коридору, слышен негромкий лязг и тяжелое дыхание «комитетчика». Второй наверняка прикрывает напарника, и руки у обоих не пустые. Ничего, поборемся пока, чем бог послал, а там поглядим.

Дверь распахнулась сама, врезалась в стену, но больше ничего за этим не последовало. Илья ждал, затаив дыхание, и дождался – врезал от души обухом в лоб вошедшему и ринулся дальше. Получил ногой в живот, выронил топор и рухнул на колени. В темноте что-то щелкнуло тихо и сухо, и негромко лязгнуло металлом о металл. Ждать нечего, Илья перекатился по полу, влетел в ванную и прижался к стене рядом со стиралкой. Все, приехали, он в ловушке, снаружи караулят двое. Один, правда, выбыл из игры, но это ненадолго, второй вооружен и будет стрелять через дверь, пули легко пробьют несерьезную преграду. Или не будет? В коридоре слышатся тихие голоса, кто-то подошел к двери, и снова раздался тот же сухой, пробиравший до мурашек звук – пистолет сняли с предохранителя. Все, у него осталось секунд десять, не больше, вряд ли тот, за дверью, согласится подождать еще немного. Да и чего ждать, когда мышка уже в мышеловке, осталось только подойти и добить ее.

Илья озирался в темноте, соображал со скоростью, которой позавидовал бы новейший двухъядерный процессор. Человек за дверью стрелять через створку не будет, он бы на его месте не стал. Во-первых, понятно, что противника с той стороны точно нет, во-вторых, поднимать лишний шум ни к чему. Скорее всего будет входить и палить по углам наугад, ведь оппонента надо еще рассмотреть в темноте, а может, у мышки в норке свой арсенал имеется.

– Твою ж мать! – Илья грохнулся на колени, вытянул руки и кое-как зацепил кончиками пальцев корзину с бельем. Подтащил ее к себе, открыл и мгновенно наткнулся в темноте на тонкий длинный клинок с деревянной рукоятью. Схватил нож, сел на пол и приготовился, досчитал до пяти и рванул на себя дверь. Присел, пропустил первую пулю над головой, услышал, как за спиной с треском лопнула плитка на стене, и сделал выпад снизу вверх. Нож вошел стрелявшему под левое ребро, Илья выдернул клинок и ударил еще раз, попал в пах, повторил и откатился, чтобы не угодить под рухнувшее тело. Вскочил, наклонился над убитым. А тот еще жил, агония только начиналась, человек лежал ничком и жутко хрипел, тело сотрясали судороги, и пахло, как на бойне, – душно и вязко. Илья зажал рот, перешагнул через убитого, проскочил коридор. Второй, получивший топором по лбу, уже приходил в себя, стоял на четвереньках и мотал башкой. И точно не успел понять, что это ужалило его сначала в поясницу, а потом под лопатку. Рухнул мордой в пол, полежал и тоже захрипел, вывернулся на бок и забился головой о дверной косяк, на губах умирающего показалась пена.

В спальне и кухне было пусто, больше никто не ждал его. Илья стоял над убитыми – первый уже не двигался, второй еще был здесь, его мозг жил, сердце тоже. К горлу подкатил липкий комок, Илья ринулся в туалет и с минуту представлял собой легкую мишень. Выворачивало водой и желчью, лицо покрылось испариной, и он невольно вспомнил наркоманов, решивших поживиться на нищей базе медицины катастроф.

– Уроды, – он вытер лицо рукавом куртки, вернулся в коридор. Задержал дыхание и присел на корточки, принялся обшаривать начинавшее коченеть тело. Прерваться пришлось дважды, запах загустевшей крови валил с ног, перед глазами плясали рваные искрящиеся пятна. Он нашел, наконец, оба мобильника, вытащил из них аккумуляторы и вышвырнул их в унитаз. Кто их знает, когда у них сеанс связи назначен, начнется трезвон, подельники занервничают, прискачут проверять, что да как. А он пока и шага сделать не может, ноги как не свои, и сердце бьется, словно после стометровки.

Еще через пару минут в руках Ильи оказались два «ТТ». Неплохо, совсем неплохо, отличная вещь – «тульский токарев», машина смерти, русский аналог «Пустынного орла». Плевать, что спусковой крючок слабый и есть вероятность непреднамеренного выстрела, в том числе и при падении пистолета. И черт с ним, что рукоятка скользкая, неудобная, зато броню пробивает вместе с тем, что под ней, от «тотошки» не спасают даже отечественные броники «представительского» типа, а иностранные пробивает, как бумагу, за что и снят был с вооружения: слишком высокая пробивная способность у пули, выпущенной из этого ствола. Зато, несмотря на мощный патрон, отдача очень мягкая, ствол почти не подбрасывает, с «макаровым» не сравнить.

Один пистолет был с навернутым на ствол глушителем, второй без. Илья взял первый, из второго выщелкнул полный магазин, высыпал из него патроны и бросил в нагрудный карман на молнии. Сам пистолет отправился на труп хозяина, зато кобура перекочевала на пояс Ильи. Он вытер нож о джинсовую штанину стрелка и поднялся на ноги. Все, теперь надо быстро, очень быстро, пока коллеги убитых не пришли их проведать. Квартиру, швыряя в рюкзак все самое необходимое, он обежал минут за семь, остановился в прихожей, глянул в сторону ванной.

Путь назад для него отрезан, как и для Ольги, как и для Лизы с Мишкой. Сюда никто из них не вернется, это точно. Ничего, мир велик, они найдут себе в нем пристанище, но при одном условии. Если он сумеет верно ответить на главный вопрос последних дней, озвученный еще в римском праве: cui prodest? Кому выгодно, проще говоря, всегда ищи, кому выгодно. А римляне, хоть и древние, кретинами не были.

Илья убрал нож в карман на широкой лямке рюкзака и, не особо таясь, вышел из квартиры, осмотрелся на площадке. Пакет на месте, Фиски нет. Прикрыл за собой дверь и сбежал по лестнице вниз. Дальше быстро, почти бегом, оскальзываясь на всю зиму не чищенном тротуаре, рванул прочь от дома. Не оглядываясь, дыша ровно и размеренно, чтобы не сбить дыхание. Путь предстоял неблизкий – до поселка, где жил отец, Илья доезжал за час с небольшим. Но это на «Ровере», а сейчас придется часть пути проделать на своих двоих. Попутку ловить лучше уже за городом, хотя можно и рискнуть. Шухер поднимется часа через два-три, раньше искать Илью Кондратьева никто не будет. Фора небольшая, ее надо использовать с толком – уйти из города, переговорить с отцом, а дальше… Дальше уносить ноги, сматываться из города, увести преследователей подальше от родных. Но это все завтра, сейчас он должен увидеться с отцом.

Дороги здесь не чистили с начала зимы, направление к поселку указывала кривая колея. Вдали светились слабые огоньки – окна ближайшего к съезду с шоссе дома. Илья отдал водителю деньги и выскочил из кабины «бычка». Машина сорвалась с обочины и покатила дальше, красные габаритки пропали в свете фар встречной фуры. Илья зашагал по обледеневшему после оттепели краю рытвины, натянул шапку на самые глаза, поежился от ледяного порыва, ударившего в лицо. Оттепель закончилась, зима за несколько часов вернула все в исходное, добавив гололед к снегу, морозу и ветру. Холодало стремительно, ветер разогнал облачность, и среди обрывков туч показались крохотные огоньки звезд. Илья добрался до первого, углового дома, обогнул его и вышел на дорогу, ведущую к дому отца. Справа три дома, ему нужен четвертый, рядом с заброшенным участком, вернее, пустырем с остатками бани.

Не работал ни один фонарь, столбы бестолково высились по краям дороги, а на снег и лед падали отблески света из окон домов. Илья старательно обходил белесые пятна, стараясь держаться в тени. И ступать старался осторожно, но лед предательски похрустывал под подошвами ботинок, Илье казалось, что он топает, как слон, и его слышно за километр. Миновал один дом, второй, прошмыгнул вдоль забора и оказался на перекрестке. Разбитые колеи уходили в обе стороны, перепрыгнуть их ничего не стоило, но Илья не торопился. Отступил влево, провалился по щиколотку в снег и приподнял полу куртки, коснулся расстегнутой кобуры на поясе, черной холодной рукояти пистолета.

У темного, давно не обитаемого дома в глубокой тени забора стояла машина, темная «Нива», как издалека показалось Илье. Двигатель машины работал, но фары выключены, сколько людей в салоне – не разобрать. Но жизнь там есть, раз двигатель завели – печку включили, греются. Наверное, давно сидят и околеть успели основательно. «Туристы? Дачники?» – Илья рассматривал «Ниву» издалека. Ни то и ни другое – ждут кого-то, и легко сообразить, кого именно. Странно, почему же его у больницы тогда не встретили, ведь легко могли, например, на рельсах, следом за Натальей отправить… Илья двинулся вдоль забора, озираясь назад. «Нива» не двигалась с места, стоит она далеко, дом отца с угла виден, ворота и калитка тоже как на ладони. Ничего, мы пойдем другим путем, есть еще входы-выходы, не впервой.

На следующем перекрестке было пусто и тихо, под давно погасшим фонарем Илью никто не ждал. И колея здесь была мельче – дорога вела к лесу и заброшенной воинской части за ним, ездили тут редко. Он миновал задворки дома отцовой соседки – выжившей из ума старухи, потерявшей лет сорок назад в автокатастрофе мужа и обоих сыновей. Жила она тихо, с соседями не общалась, здоровалась сквозь зубы и норовила поскорее прошмыгнуть в свою берлогу. Сейчас в ее доме мертвенно-синим цветом светится одно-единственное окно – телевизор старушка смотрит, не иначе. А время уже позднее, двенадцатый час ночи. Но с отцом увидеться он должен сегодня, пока люди из «органов» не опередили.

Илья перепрыгнул через заснеженную канаву, сделал несколько шагов вдоль отцовского забора и остановился. На краю заброшенного участка, у поворота дороги, уводящей к лесу, стояла белая иномарка. В тишине отчетливо раздавался звук работающего двигателя, мелькнула красная искра и исчезла в снегу – кто-то выкинул из окна окурок. И снова все тихо, только урчит мотор – соглядатаи греются, готовясь коротать зимнюю ночь в холодном, провонявшем бензином салоне. И не выпить бедолагам для сугрева – служба не позволяет.

«Быстро они сообразили». Илья перебросил через забор рюкзак, подпрыгнул, ухватился за край забора, подтянулся и повис животом на ребре профнастила. Перевалился на ту сторону, свалился в кусты смородины и затаился в обнимку с рюкзаком. Перед носом шевелят голыми ветками кусты малины, жутковато-черные на фоне ярко освещенного окна, за ними простирается нетронутая целина заваленных снегом картофельных борозд, торчит деревянный каркас теплицы. В доме не спят, это радует – его вторжение никого не напугает. Есть шанс, что «наружка» позднего гостя не заметит – разговор займет минут двадцать, не больше.

Свет в окне погас, Илья, пригнувшись, ринулся вперед и тут же сдал обратно. Вылетело из темноты что-то огромное, светлое, как снежный ком, ударило в грудь, отшвырнуло к забору. В щеку ткнулась мокрая ледышка, раздалось довольное поскуливание.

– Привет, Хельма, привет, девочка моя, – Илья потрепал «азиатку» по мощному загривку, погладил по голове. Хельма не унималась, скулила все громче и прыгала, норовила поставить лапы Илье на грудь. – Тихо, тихо. – Хельма в свои год с небольшим весила килограммов шестьдесят, не каждый способен выдержать такой напор радости и счастья. Скулеж сменило негромкое тявканье, Илья зажал собаке пасть руками и прикрикнул шепотом: – Молчи, сука, кому говорю! Тихо!

Угроза не подействовала, соскучившаяся в темноте и одиночестве псина выражала свой восторг всеми доступными ей средствами и даже гавкнула пару раз. На окне дрогнули шторы, за ними мелькнуло чье-то лицо, стукнула входная дверь. На крыльцо вышла женщина, принялась звать оглохшую от радости Хельму.

«Тебя мне только не хватало». Илья метнулся обратно в малину, пробежал спиной к забору, вжался в угол и шагнул вбок. И оказался на спорной территории – отец и нелюдимая соседка уже несколько лет не могли определить, где проходит граница их владений. Посему до неприличия разросшуюся смородину никто не рубил, забор не поправлял, он держался на ветхих подпорках и норовил обвалиться. Отцова «жена» спустилась с крыльца и направилась к Хельме, в руках у женщины Илья заметил ошейник с заклепками. Понятное дело, сейчас «азиатку» посадят на привязь, псина обидится на весь белый свет и забьется в будку. Надо подождать минут десять, пока неповоротливая тетенька отловит в темноте «азиатку» и наденет на нее кандалы. Хельма ловко увернулась, отбежала к забору и толкнула его передними лапами. Деревянный щит основательно тряхнуло, на голову Илье свалился ворох снега.

– Уйди на фиг! – зашипел из-за забора Илья, но Хельма решила, что ее приглашают поиграть. Игра, по ее мнению, заключалась в устранении преграды, то есть забора, щит вздрогнул еще раз, Илья уперся в него обеими руками. Ели эта доска сейчас свалится – отца ждет скандал космического масштаба. Забор – все равно что контрольно-следовая полоса на госгранице, нарушитель, покусившийся на ее целостность, подлежит расстрелу на месте преступления.

– Уйди, скотина! – уже в голос рявкнул он, и Хельма неожиданно послушалась. Стало тихо, так, что слышался скрип снега под ногами отцовой «жены» – тетенька незаметно подбиралась к «азиатке», а та словно и слуха и чутья лишилась. Но не голоса, за щелястыми досками послышался тихий угрожающий рык, он окреп, перешел в злобное ворчание. Хельма разразилась жутким басовитым лаем и снова врезалась в забор. В лае пропал и голос женщины, и скрип снега, собака кидалась на хлипкую переборку и оглушительно лаяла. В доме отца зажглись все окна, Хельму звали уже на два голоса, отец не выбирал выражений, но обученная собака забыла, что такое подчиняться командам хозяина. Доски дрожали под напором откормленной мощной «азиатки», Илья держал их из последних сил.

На снег у его ног упало пятно света, он обернулся – позади слева крыльцо с покосившимся козырьком, за ним дверь, она медленно открывается, и на крыльцо выходит человек. И не дряхлая бабка-соседка, которую того и гляди ветром унесет, а высокий плотный мужик. Ничего себе, и как это ему удалось старушку уломать, в квартиранты напроситься? Чудеса, однако, она и соседям-то редко дверь открывала, а тут и в дом чужого впустила, и сама не показывается. Или он ее сразу того, чтоб под ногами не путалась… С них станется.

А квартирант уже пригнул голову, чтобы не врезаться в деревяшки над головой, и шагнул к ступеням. Илья шарахнулся к непролазным зарослям в углу бабкиного участка, вломился в них и пригнулся за бурьяном и кустами. Сквозь дыры в старухином заборе ударил дальний свет фар, «Нива» подъехала к воротам, едва не вынесла их «кенгурятником» на морде. Хельма продолжала бесноваться, Илья отступил еще дальше в заросли, врезался плечом в стену деревянного сарайчика. От строения разило так, что пришлось задержать дыхание, чтобы не закашляться. Хорошо, что сейчас холодно, и так от вони дыхание сперло, а что тут творится в теплое время года – лучше не вспоминать. «Аромат» доносило и до отцовского участка, батя морщился, кривился, но поделать с застрявшей в прошлом столетии соседкой ничего не мог – сортир стоял на ее исконной территории.

– Что там? – проблеяла из-за спины мужика живая и здоровая хозяйка дома. – Что случилось?

– Собака у соседей брешет, – ответил чуть насмешливо постоялец. – С чего бы?

Понятное дело с чего. Чужого почувствовала на охраняемой территории и все правильно сделала, ведет себя, как учили. Илья лег на живот и пополз обратно к бабкиному дому, залег в зарослях, выглянул из-за веток. Мужик бесцеремонно затолкал старуху в дом, захлопнул дверь и спрыгнул со ступенек на дорожку перед домом. Свет фар бил ему в спину, мужик топтался на снегу и неторопливо озирался по сторонам. Направился к дрожащему под натиском Хельмы забору, свистнул, чем еще больше разозлил «девочку». «Азиатку» поддержали псы с соседних участков, лай над поселком стоял знатный, в нем тонули голоса людей и звук работающих двигателей. По раздолбанной дороге за забором промчалась машина, Илья отполз назад, но успел заметить только промелькнувший белый бок приземистой иномарки и красные габаритные огни. Пополз обратно и замер на полдороге, уткнулся лбом в снег – бабкин «гость» шел прямиком к бурьяну. «Иди, иди сюда, – гипнотизировал мужика Илья, – мне с тобой поговорить надо. С теми двумя я погорячился, но выводы сделал. И следов никаких потом не останется, сортир рядом и промерз не до дна, по запаху чую…»

Шаги приближались, снег скрипел у самой макушки, Илья не двигался и боялся сейчас только одного – что его выдаст пар от дыхания. Мужику, к счастью, было не до того – он грохнул кулаком по забору и заорал:

– Хозяева! Собаку уберите, или я ее пристрелю!

– Рот закрой, или я тебя сам пристрелю! – отозвался отец, Илья ухмыльнулся, приподнял голову. Кто кого пристрелит – еще вопрос, у самих пистолеты найдутся…

После перебранки победила ничья – отец оттащил взбеленившуюся Хельму от забора, «постоялец» сгонял к воротам еще разок и сейчас неспешно возвращался обратно. Дальний свет фар погас, машина отвалила от ворот и пропала в темноте. Зато на крыльцо снова вынырнула бабка, из-за приоткрытой двери на лицо мужика упала полоска света, Илья приподнялся на локтях, вытянулся вперед. Мужик собирался закурить, шел, оскалившись, сжимая в зубах сигарету, шарил по карманам куртки в поисках зажигалки. «Оп-паньки». Илья снова лежал носом в снегу. Рискнул, поднял голову еще раз – все верно, он не обознался. Этого человека он уже видел раньше, и не очень давно. Но где – вспомнить не мог, как ни старался. Крутилась в голове догадка, но не давалась, ускользала, дразнила и пропадала в вихре мыслей.

«Кто ты будешь такой?» Илья хорошо рассмотрел человека и в фас, и в профиль, пока тот курил на дорожке. Хельма никак не могла успокоиться, звенела цепью, но до забора добраться не могла. Псы в поселке понемногу успокоились, тишина возвращалась в это благословенное местечко. Холод напомнил о себе, Илья поежился, отполз к забору и присел на корточки. Почему эта рожа, что докуривает сейчас у дома, ему знакома? Где он его видел, когда, кто был рядом, что говорил, что делал? И спросить некого, и к отцу соваться нельзя, и домой путь отрезан… А нужно где-то пересидеть эту ночь и хорошенько подумать, как быть дальше.

Свет в бабкиных окнах погас, в темноте мелькнула алая искра и погасла на лету. Заскрипели старые ступеньки, стукнула дверь, во дворе было пусто и темно. Илья выждал еще немного и рывком пересек двор, остановился у ворот. «Нива» никуда не делась, дежурила на том же перекрестке, что и час назад, вокруг машины бродили двое, пинали колеса и переговаривались. В тишине послышался звонок мобильного, и тот, что стоял спиной к Илье, потянулся к карману пуховика. Обернулся и неторопливо двинул к забору, снова скрипнула входная дверь.

На этот раз все было проще – въезд во двор перекрывала баррикада из полусгнившего пиломатериала. Эта груда лежала здесь лет десять, если не больше – когда-то в бабкином доме планировался ремонт, потом что-то произошло, и ремонт отложили до лучших времен. Времена пошли все хуже и хуже, доски гнили, а хозяйке было не до них. Но их время все-таки пришло – за ними Илью бы и сам черт не разглядел. Зато он все прекрасно видел – и насупленного бабкиного постояльца, и его собеседника, невзрачного, неопределенных лет человечка, скромно кивавшего в ответ на каждое слово. Переговоры закончились, все разошлись – кто в дом, кто в машину, только Илья не торопился покинуть свое укрытие за грудой досок.

«Двое с ножевыми… Серега нашел, окоченели уже… Пистолет забрал и глушитель. Через окно вошел, все тихо сделал, соседи не слышали». Все, теперь убийцу, Кондратьева Илью, будут искать с удвоенной энергией и злостью, если учесть, что каждому шпику скоро будет известно, как именно умерли те двое. Как и ментам, и прочим «компетентным» людям… Поэтому прочь отсюда, сейчас же и как можно скорее, не глядя на снег, мороз и поднявшийся к ночи ветер. Илья перебежал через двор, пробрался через кусты и с рюкзаком за плечами перемахнул несерьезный бабкин забор. Постоял в сугробе, осмотрелся. Белая иномарка тоже на месте, ждет гостя со стороны леса, а люди в «Ниве» караулят подступы к дому отца Ильи со стороны дороги.

Темный лес на горизонте застилали клубы поднятого с пустыря снега, кусты за забором стучали голыми ветками, шелестел бурьян. И еле слышно повизгивала от будки Хельма, нюх «азиатку» не подвел, она знала, что хозяин рядом, но не понимала, что происходит, почему ее посадили на цепь, ведь она все правильно сделала, защищала своих… Илья перебежал через дорогу, прокрался вдоль последнего забора и оказался на краю пустыря. Иномарка осталась позади, как и отцовский дом, как многое другое, что он если и увидит еще раз, то очень не скоро. Сейчас смерть идет следом за ним, он опасен, и любой может убить его абсолютно безнаказанно. И он должен бежать подальше от людей – от чужих, от своих, от всех. Илья оглянулся коротко и по целине, по припорошенным снегом кочкам зашагал к лесу, опустив голову и пряча лицо от колючего ветра.

В лесу стало тише и теплее, ветер с тягучим воем метался в верхушках деревьев, в лицо летела снежная труха. С пригорка вниз, в знакомый овраг, минуты три быстрым шагом по дну, взбежать вверх по склону – и вот они, обломки ядерного щита страны. До собственно обломков – затопленных шахт, где на страже родины сидели пять «тополей», еще километра три по открытому всем ветрам и чужим взглядам полигону, он туда не пойдет. Был, не раз и не два, бродил от одной шахты к другой, заглядывал внутрь. Но ничего, кроме черной воды и обрывков кабелей, там не было, да и те пропадали в бездне. Вспомнилась старая история – он тогда в школе учился, то ли в восьмом классе, то ли в девятом, – как теплым майским днем стал свидетелем фальстарта Третьей мировой. И не он один, а весь поселок с замиранием сердца смотрел вслед стартанувшему из шахты «тополю». МБР ушла в голубое небо очень тихо, в мгновение ока исчезла из виду, оставив после себя только затейливый белый инверсионный след.

– Началось, – без паники констатировал факт муж ставшей ныне старухой соседки отца, бросил лопату и ведро с семенной картошкой, которую прилежно закапывал в грядки в надежде на урожай. Подтянул спадавшие треники и вместе с сыновьями двинул к поселковому магазину. Через полчаса полки и витрины торговой точки опустели, не осталось даже детского питания, а жители прилежно заняли места перед телевизорами в ожидании «Лебединого озера». Но балет ни в тот день, ни на следующий не показали, зато в части разборка была грандиозная, отзвуки долетали даже до далеких от РВСН местных жителей. Командира части выперли куда-то очень далеко в географическом смысле, о причинах старта «тополя» уцелевшие подчиненные говорили двояко. Версий было две: самопроизвольный пуск и валенок на пульте. Народ склонялся ко второй, комиссия Минобороны виноватым сделала первый пункт. На этом все успокоилось, ровно до тех пор, когда президенты ядерных держав не решили, что пора разоружаться. «Тополя» утилизировали, шахты затопили, имущество вывезли, что осталось, приватизировали поселковые. Утащили все, кроме основательных кирпичных строений – штаба, казармы и домика КПП. Рядом когда-то был нехилый шлагбаум, но от него остался лишь погнутый столбик и фрагмент бетонного забора. Дальше, куда хватало глаз, плиты лежали на земле и уже успели порасти травой.

Илья прошелся по одной из них, перепрыгнул на вторую, третью и остановился, всмотрелся в мрак перед собой. Ни черта не разобрать, чернеет метрах в пятидесяти справа силуэт двухэтажного длинного здания, но делать там нечего, крышу казармы разобрали еще лет семь назад. Дальше – собственно полигон, там пусто и холодно, валяются гигантские полусферы – крышки шахт. Такую махину не упрешь, тут спецтехника нужна, и на части не распилишь, ибо опять же механизм особый требуется. Вот это подойдет – он подошел к «избушке на курьих ножках» – основательной будке из серого кирпича, возведенной по прихоти неизвестного архитектора на кирпичных же сваях. Крыша из цельной бетонной плиты на месте, стекла, конечно, давно вдребезги, но закрыты изнутри чем-то светлым. Как оказалось вблизи, листами картона, они слабо спасали от ветра, а мороз их не замечал. Зато в заброшенном помещении караулки не было снега и имелись дрова – прорва тех же коробок, груда ящиков из треснувших досок и куча старых газет. Домушка уцелела только потому, что брать здесь было нечего, а бомжи в местных лесах не водились. Поселковые тоже заглядывали редко, если только непогоду переждать, да и то летом, зимой, кроме мелкого зверья, сюда редко кто наведывался.

На полу обнаружилось старое кострище и обгорелое, но почти целое березовое полено посреди углей. Старая газетная бумага занялась охотно и почти не дымила, но сгорала мгновенно. Следом отправились разломанные фрагменты ящиков и прихваченная с собой гигантская ветка от поваленной ветром огромной высохшей березы, что росли возле разгромленного штаба. Илья уселся на пачку газет и протянул к огню ладони, отогревая замерзшие пальцы. Минут через десять он рискнул снять шапку, взъерошил короткие волосы и потянулся к рюкзаку. Вода, еда – заначки хватит только на один раз, дальше придется как-то выкручиваться. Как – зависит от того, как быстро он ответит на вопрос, который задавали ему не раз и не два разные люди, близкие и чужие, а он так и не знал, что им ответить. И сейчас должен забыть обо всем – о себе, об Ольге, о детях и об отце, пока не найдет решение этой задачи. Окончательное, единственно верное, с железными доказательствами своей правоты. Или ему не жить, и не только ему.

«Думай, кому ты дорогу перешел. Всех вспоминай, начиная с детского сада. Живых и мертвых», – повторил Илья про себя, привалился к стене и уставился на огонь. Самое время для медитации – за стеной воет ветер, в костре трещат дрова, и температура в помещении, определенно, уже поднялась выше ноля. Посему приступим. Он прикрыл глаза, запихнул ладони в рукава пуховика и приступил.

Мертвые тут точно ни при чем, сосредоточимся на тех, кто еще не покинул этот мир. И не с детского сада, с более поздних лет. Лучше всего вспоминать в обратном порядке, начав, допустим, с… Тут нить мысли натянулась от напряжения, грозя разорваться. Слишком много всего произошло, если перебирать все в обратном порядке, нужна отправная точка, от нее и надо стартовать. «Кому ты дорогу перешел», – отсюда и начнем, пожалуй. На работе – точно никому, начальство не злил, коллегам гадостей не делал, к карьерному росту был равнодушен, кабинетную работу терпеть не мог. И почти со страхом поджидал наступления зловещего возраста – сороковника, когда сопровождающего автоматически выводили из команды и предлагали заняться чем-то другим, не связанным с риском и физическими нагрузками. Да и не под силу коллегам и начальству, пусть даже и бывшим, такие фокусы провернуть: героин, Ольга…

«А кому под силу? Кому это надо? Кто превратил в ад нашу жизнь?» – мысль снова завела его в тупик. Да черт его знает… От досады Илья поднялся на ноги, потянулся и запрыгал на одном месте, замахал руками. Жаль, турника поблизости нет, подтянулся бы раз пять-шесть, чтобы кровь разогнать… Турник… Совсем недавно кто-то упоминал об этом снаряде. «Как ты «солнышко» на турнике крутил», – Илья не мигая смотрел на свою застывшую в нелепой позе тень. Турник виден из окна класса, где они сидели воскресным вечером того мутного странного дня. Сначала нарики с «розочкой» и ножом, потом клетчатый придурок, облитый пивом, потом…

– Не то, не то, – Илья чувствовал, что отгадка близко, но мысль перескочила на постороннее, с делом даже рядом не стоявшее. Враги… Не этот же идиот в клеточку, что врезал ему локтем по спине. «В жизни всяко бывает», – Илья словно слышал назидательный тон отца, выругался и вернулся в костру. – Сначала, – приказал он себе и принялся доламывать могучую сухую березовую ветку. Дерево тяжелое, гореть будет долго, есть шанс пережить эту ночь, но утром надо уходить отсюда, искать другую, цивилизованную берлогу. Снова не то, снова не о том…

Илья смотрел на огонь и повторял оборвавшуюся на самом интересном месте цепочку: школа – турник – Наташка – одноклассники. Как вспоминают прошлое, ее «измену», как Наташа ищет свою шубу, как они идут на крыльцо и разговор про маньяка. «Я его видела…» – нет, здесь что-то другое.

– Дальше, – приказал он себе. – Думай, вспоминай.

А перед закрытыми глазами уже разворачивалось действо – толпа, дым от сигарет, звон – кто-то отмечал радость встречи на морозе, появление Татьяны в обалденной шубе, молчание Натальи в ответ на каверзный вопрос. «Да, испугалась…» Он тогда отвернулся, чтобы скрыть досаду на лице, и увидел…

«Или это паранойя, или одно из двух», – Илья смотрел то на догоравший костер, то на пляску теней по потолку и стенам. «Я его сама не помню, он у нас только полгода проучился». Ошибиться невозможно, этот человек, которого первой почувствовала и яростно облаяла пару часов назад Хельма, был тогда вместе с ними в классе, он еще уступил ему и Наташке место, пересел вперед. И на крыльцо потом за ними потащился, рядом отирался. Картинка сложилась, Илья снова видел и Наталью в обнимку с роскошной Танюшкой, и оскаленного мужика с сигаретой в зубах на школьном крыльце. И звонок Логинова через два дня после вечера встреч. «Ее убили, это не обсуждается. Кто-то привел убийц сюда, показал цель. Но кто? Зачем?» – ответов по-прежнему не было, надо все проверить, убедиться, что нашел верный путь.

Обыск рюкзака ничего не дал, в карманах мобильник тоже не обнаружился. Илья встряхнул пустой рюкзак еще раз и принялся собирать в него разбросанные на газетах вещи. Все просто – телефон лежит там, где он его оставил: в кармане «рабочей» куртки, а она висит на вешалке в прихожей его квартиры. Ничего странного, собирался в такой спешке, что непонятно, как только «ТТ» и нож с собой прихватить не забыл. Теперь выход только один – вернуться, найти мобильник и посмотреть фотографии, что он сделал на вечере встреч.

У дома ждать его точно никто не будет, квартиру, где Серега обнаружил парочку «двухсотых», уже оставили в покое. Стационарный пост наблюдателей пока только здесь, у отцовского дома. И в городе, разумеется, усиление, но это вопрос решаемый. Пока он невидимка – караулить будут только здесь: демонстративно, нагло, действуя на нервы пожилым людям. И сковырнуть соглядатаев отсюда можно, только предъявив им себя – живого и здорового. Придется кинуть псам кость, жирную, сладкую, чтоб бежали за ней, как за течной сукой, бежали, пока не нарвутся на пулю. А сейчас надо умудриться поспать хоть немного, грядущий денек легким не будет. Самое поганое, что непонятно, как быть дальше, даже если предположение подтвердится, решение ни на шаг не приблизит его к разгадке. Все провернули исполнители, заказчика они и в глаза не видели, как и он их. И действовали они вслепую – причину, по которой надо убить именно эту женщину, «шестеркам» вряд ли назвали. И все равно не вяжется – Наталья мертва, а он пока отделался увольнением и подпиской о невыезде. Впрочем, она уже несколько часов как нарушена. Даже смешно.

– Завтра, – Илья натянул шапку по самые глаза, надел высохшие у огня перчатки. Хоть один крючок нашелся, не зря голову ломал. А остальное – потом, все теперь зависит от того, что он обнаружит в своем телефоне.

Утром «наружка» была на месте, машины те же, видно даже издалека. Пассажиры, возможно, сменились, но роли это не играет. Их надо заставить убраться отсюда, рано или поздно они озвереют и войдут в дом, чтобы допросить отца. Он и сам наверняка уже извелся, названивая на мобильник сына, так что можно представить, как батя встретит гостей. Методы этих тварей известны – запугивание, шантаж и все в таком духе. Кто знает, насколько хватит их терпения, когда начнут прессовать близких, и как перенесет это отец, чем кончится беседа.

На первый взгляд в отцовском доме все в порядке – носится по участку Хельма, роет мордой снег и делает вид, что не слышит строгих окриков хозяйки. Справиться с «азиаткой» под силу было только Илье и отцу, на слабейших и равных Хельма чихать хотела. Но все изменилось, когда на крыльце появился отец. Высокий, немного сутулившийся, в теплом зимнем комбезе и высоких ботинках, он рявкнул так, что собака застыла с заснеженной мордой и покорно побрела к хозяину. Позволила надеть на себя намордник и поводок, сама забралась в ненавистный «уазик» и вместе с отцом покатила из поселка. К инструктору поехали, не иначе, собака таких размеров и габаритов должна подчиняться хозяевам с полуслова, а с этим у Хельмы большие проблемы. Эмоциональная, своевольная, сила через край плещет, вот и приходится все эти достоинства корректировать. В городе спецов по серьезной дрессуре нет, поэтому ехать им час, не меньше, чуть ли не до Москвы. Зато «Нива» не тронулась с места, белая иномарка тоже позиций не сменила. Понятное дело, что отца и встретят, и проводят, а засаду в поселке снимать пока никто не собирается.

«Вот и хорошо». Илья пробрался по узким проходам между заборами и пересек поселок по самой короткой прямой, перебежал открытое место и вышел на шоссе почти за километр от поворота. Прошел немного вперед, поднял руку. И уже через четверть часа ехал в тепле прокуренной кабины грузовой «Газели» к городу.

Хорошо, что они прожили здесь недолго и за полтора года с соседями толком познакомиться не успели. Всем входящим-выходящим из подъезда на Илью было наплевать. Почти час он проторчал у дома, походил вокруг и убедился, что слежки нет. Потом влетел по ступенькам на второй этаж, с ходу оборвал узкую бумажную полоску с двери и вошел в квартиру. Холод и пустота, словно на вокзале оказался, тоска берет, и накатывает ощущение неприкаянности и безразличия одиночества в толпе.

В квартире побывали толпы чужих людей, это уже не дом и даже не общага, жилье похоже на номер в дешевой гостинице, который забыли убрать. В коридоре у ванной на полу темное пятно, еще одно в комнате, на ковре рядом с Мишкиной кроватью. Системник исчез, дверца шкафа выломана, скромно стоит у стены. Пахнет кислятиной и сыростью, на полу грязь, через разбитое окно в комнату залетают снежинки.

Илья вернулся в коридор, обшарил карманы своей «рабочей», как ее называла Ольга, куртки. Мобильник нашелся в нарукавном кармане, но аккумулятор давно сдох. Поиски зарядника заняли еще минут десять, Илья прислушивался к каждому звуку в подъезде, к шуму на улице, к голосам и крикам за окном. Нашел, наконец, зарядник, воткнул разъем в розетку и включил телефон. Минута, другая – телефон ожил, выкинул множество сообщений о пропущенных звонках, штук десять, не меньше, но Илья их проигнорировал, остервенело перелистывал картинки. Фото с прошлого Нового года, потом они всей толпой в гостях у отца, где все по очереди обнимаются с Хельмой, дальше еще какое-то семейное мероприятие, и вот они, свежие кадры. Темно, летит снег, Натаха улыбается в объектив, дальше снова смотрит с улыбкой, но уже вполоборота. А здесь она опустила голову и получилась неважно, зато красавец с незажженной сигаретой в зубах вышел отменно. И лет ему вроде меньше, чем показалось тогда, на крыльце, и вчера, у поленницы соседки. Тридцать с небольшим, но до сорока точно. Рожа равнодушная, даже сонная, но взгляд неприятный, смотрит, как ученый на подопытного кролика, словно прикидывает, способна ли жертва оказать сопротивление. И на что она вообще готова, чтобы сохранить свою жизнь. Илья привалился к стене у окна, глянул вниз. Вроде все спокойно, ничего подозрительного не происходит. Но кто сказал, что преследователи, если и засекли его здесь, будут толпами ломиться в квартиру? Может, вон за теми гаражами его взвод ОМОНа поджидает и в окне дома напротив снайпер с оптикой засел?

Уматывать надо, и побыстрее, – умом он прекрасно понимал, что стал сейчас легкой добычей, но не мог отвести взгляд от экрана мобильника, мысли крутились в голове, как воронка смерча над морем. Видел однажды и на всю жизнь запомнил, как несутся к берегу подхваченные вихрем тонны морской воды, как пляшет над волнами узкий кривой «хвост» черно-сизой воронки, как бьют в ее горловину молнии. За каким чертом этот дядя терся рядом? Слушал, смотрел – что? Они не обсуждали ничего, что не касалось бы их прошлого, в нем не было ничего и никого из дня сегодняшнего, ничего, что могло бы связать двух людей снова. Каждый два десятка лет назад сделал свой выбор, у нее была своя жизнь, у него – своя, и единственное, что объединяло их, – этот человек, на снимке стоявший справа от Натальи. В его присутствии была и загадка, и ответ на нее, его жизнь и Наташкина гибель – дело рук тех, кто ждал его в этой квартире, кто сейчас караулит отцовский дом. Если принять все это за аксиому, то придется признать, что и чертов Ахмат в Ольгиной машине – это часть схемы. Память услужливо подкинула картинку: распахнутая дверь «Матиза», длинные Ольгины ноги в высоких сапогах, горбоносая харя за ее плечом, жадная пятерня…

Какой схемы? Или начали с Наташки, а он был следующим? Но зачем такие сложности, когда все вопросы могла решить пуля и «случайно» вылетевшая на встречку груженая машина или тот же нарик с «розочкой» в руке? Только подготовленный нарик, тренированный, обученный убивать. Исход встречи с таким экземпляром сомнителен даже для Ильи, что уж говорить об Ольге. «Я все помню», – всплыли в памяти ее слова.

«Не сомневаюсь». Илья бросил телефон и зарядник в рюкзак, вышел в коридор и постоял у входной двери. Вроде тихо, если он все сделает быстро, то сможет уйти незамеченным. Шапку на глаза, рюкзак за спину и бегом вниз по лестнице к гаражам, дальше попетлять задворками и выйти у больницы. Точно в лапы комитета по торжественной встрече. Ждут, обязательно ждут, даже если Ольги в больнице уже нет. Но обойти эту ловушку можно, есть способ. Илья выскользнул из квартиры, прикрыл дверь и кое-как пристроил на место бумажный обрывок с синими печатями. Запрыгал вниз по ступеням лестницы и едва не сбил плетущуюся вверх бабку. Старуха тащила за собой тележку на колесиках, пыхтела и отдувалась, сморщенное лицо под теплым бежевым беретом покраснело от натуги. В другое время Илья бы занес вверх бабку вместе с ее кошелкой, но сейчас вжался спиной в стену, опустил голову и приготовился прошмыгнуть мимо. Но бабка протерла пальцами запотевшие в тепле очки, да так и застыла с поднятыми руками. Илья помнил ее – бабуля проживала аккурат над ними, неприятностей не доставляла, и шума от нее было не больше, чем от мыши. Только иногда включала телевизор на полную громкость – слух у бабки был неважный, зато память, как только что выяснилось, отменная.

«Узнала», – Илья опустил голову еще ниже и нащупывал ногой следующую ступеньку. Маскировка не помогла, негодный из него конспиратор, раз даже подслеповатая старуха соседа опознала. А та уже зудела радостно, цепляла Илью пальцами за рукав куртки:

– Здравствуйте, я думала, вы уже не придете. У вас в квартире милиция была, потом ко мне приходили, спрашивали, но я сказала, что ничего не знаю. Попросили, если увижу, им позвонить.

«Беги, звони», – Илье удалось просочиться мимо бдительной бабки, он одним прыжком преодолел последние ступеньки и оказался на межэтажной площадке рядом с почтовыми ящиками. Рванул дальше, не оглядываясь и не думая, что может ждать за дверью подъезда.

– А кошечка ваша у меня теперь живет! – донеслось в спину, потом грохнула входная дверь, потом на лицо упали снежинки. Выстрелов не последовало, навстречу никто не бежал, ни одна машина на дороге не тронулась с места. «Хоть Фиске повезло», – на бегу Илья осмотрелся по сторонам и рванул по намеченному маршруту – к гаражам, где в сумерках сам черт ногу сломит.